Как легко догадаться, в Лондоне собрались большевики, в Женеве – меньшевики. Всеобщую стачку первые рассматривали исключительно как подготовительный этап перед восстанием. Их оппоненты, похоже, мыслили так же. По крайней мере, ни те ни другие самодостаточного эффективного политического инструмента в ней точно не видели. Вызывает удивление, почему при такой решимости дать монархии открытый бой фактор армии в расчет практически не брался. Хотя нет. Меньшевики сознавали, что «победа революции будет зависеть… от поведения войск во время народного восстания», но приоритетной проблему совсем не считали, полагая уладить её «энергичной агитацией». Большевиками позиция солдатских масс в момент народного восстания вообще никак не учитывалась.
Между тем опыт 1905 года наглядно продемонстрировал, что баррикадные бои пролетариата обречены в первую очередь из-за лояльности режиму армии. И в Лодзи, и в Одессе в июне, и в Москве в декабре отряды рабочих, даже поддержанные частью военных, терпели неизменное поражение от регулярных частей. А упования, прежде всего Ленина, на некое всеобщее повсеместное, все сокрушающее народное выступление, парализующее способность армии к сопротивлению, так и не оправдались, будучи явно умозрительными конструкциями, абсолютно оторванными от реальной жизни.
Зато важный и нужный урок событий в Иваново-Вознесенске в том же мае – июне 1905‐го вожди русских социал-демократов проглядели. Они заметили и оценили рождение нового органа власти – совета, но равнодушно прошли мимо средства, которое и позволило этому совету возникнуть и просуществовать какой-то период. Всеобщая стачка при должном упорстве и наполнении забастовочной кассы вынуждала власть прислушиваться к политическим требованиям забастовщиков и удовлетворять их. И все потому, что армия против стачки бессильна.
Ленин слишком увлекся кровопролитными методами борьбы, а Мартов – ожиданием подходящих для них условий. В итоге смертельное для самодержавия оружие – всеобщую стачку – в октябре 1905 года применила либеральная буржуазия. Именно она в своих целях отмобилизовала пролетариат на забастовку в рамках империи и оплатила его простой. Конечно, заказчик масштабной акции преследовал цель умеренную: не падение, а ограничение царизма парламентом и конституцией. Однако цели своей успешно достиг. И Ленину, и Мартову, и им сообща без содействия буржуазии организация всеобщей стачки была не под силу, что легко иллюстрируется все тем же томским эпизодом с участием нашего героя. Провинциальный мастеровой люд «слушался» хозяина, а не социалистов. Заключи социалисты союз с хозяином, все бы пошло иначе… Однако они даже не попытались. А потому для большевиков 1905 год стал репетицией, а для буржуазных партий – самой что ни на есть революцией.
10. «Прекрасная в смысле конспирации типография»
Погром 20 октября 1905 года вынудил обоих лидеров Сибирского союза – и большевика Броннера, и меньшевика Сухорукова – покинуть Томск. В каком-то смысле горком РСДРП осиротел, хотя, с другой стороны, в нём возросла роль дуэта Костриков – Попов. Не совсем понятно, действительно ли Томскому комитету требовалось посылать кого-то «в Москву и Питер за хорошим типографским станком», или вердикт комитета – предлог, чтобы выпроводить из города своего лучшего агитатора и тем спасти его от неминуемого ареста.
С начала января полиция брала под стражу одного активиста за другим. Обнаружила обе типографии: и местного комитета, и Сибирского союза. Из Тайги в Томск доставили 13 января «шестнадцать лиц рабочих и телеграфных чиновников» «за участие в революционном движении». Скорее за участие в съезде делегатов («уполномоченных») служб, отделов и станций Сибирской железной дороги, с 12 по 18 ноября проходившего на станции Тайга, а 21 ноября переехавшем в Томск. Костриков тогда «вел переговоры с президиумом» этого съезда от имени тайгинцев. Он настаивал:
– Съезд должен взять власть на дороге в свои руки. Для этого есть все возможности. Линейные рабочие и служащие поддержат ваш революционный шаг безоговорочно. Была бы только у вас самих эта революционная решимость.
– Никто нас не поддержит! Ваша необузданная затея может превратиться в позорную авантюру! Задачи съезда заключаются совсем не в этом, – возражали ему.
– Напротив. Захват управления дороги для съезда – единственная и прямая задача! На линии давно уже дорогой управляют стачечные комитеты! А вы здесь на съезде тянете словесную канитель… никому не нужную и надоевшую! Вместо того чтобы взять управление дорогой в свои руки, вы устроили бесконечную говорильню. Получается черт знает что…
Несмотря на все красноречие и воодушевление, глава делегатов станции Тайги увлечь за собой президиум так и не смог. Собрание (около ста делегатов) не стало обсуждать радикальное предложение товарища Кострикова и, по-видимому, поступило правильно. Конечно, съезду ничто не мешало провозгласить себя правомочным избрать новую администрацию Сиб. Ж. Д., провести выборы и замкнуть на новый орган готовые подчиняться ему стачкомы. А дальше что? Без признания со стороны властей «железнодорожная коммуна» не выживет. В лучшем случае её ожидало постепенное удушение, в худшем – карательная экспедиция наподобие той, что в январе 1906 года провели генералы А.Н. Меллер-Закомельский и П.К. Ренненкампф в Забайкалье, вешая и отправляя на каторгу всех нелояльно настроенных, прежде всего рабочих.
Костриков, не согласный с меньшевистским ядром съезда, покинул форум вместе со всей группой от Тайги. Однако прошел месяц-другой, и подтвердилась правота тех, с кем он спорил. В пылу полемики Сергей напророчил им «позорный крах»: «Либо вас разгонит наглеющая черносотенная администрация дороги, либо стачечные комитеты обойдутся без вас!» Произошло иначе: делегатов стала брать полиция. И Костриков ожидал ареста в любой момент[51].
Его забрали 30 января 1906 года буквально «перед отъездом» в Москву, «на квартире казначея организации». При обыске нашли с десяток прокламаций, три брошюры (Ленина, Каутского и Бебеля), два удостоверения личности, спрятанные или забытые меж страничек записной книжки-портфеля, имевшие «шапку»: «Бюро съезда делегатов служащих и рабочих Сиб. Ж. Д.». Как ни странно, изъятого оказалось мало, чтобы осудить задержанного по 126-й статье Уголовного уложения 1903 года: участие в антигосударственном и террористическом сообществе. По крайней мере, сам Киров немало этому удивлялся, вписав в автобиографии поверх 130‐й статьи 126‐ю. Сто тридцатая касалась распространения, непублично, антиправительственных учений и суждений.
Вновь тюрьма. Но Костриков по-прежнему не унывает: 7 марта он обратился к прокурору Томского окружного суда Н.А. Русанову с жалобой на постоянные обыски тюремных надзирателей и в камере, и в тюремной конторе как в присутствии начальства, так и без него. Судя по ней, за год юношеская бравада никуда не делась. Узник едва ли не ультимативно объявляет прокурору: «Ответ от Вас надеюсь получить не позже 12 числа текущего месяца сего года»!
Верно, обыски – следствие провокаций. Арестанту создавали условия для передачи с воли чего-то противозаконного. Однако арестант догадался, какую игру с ним затеяли, и удержался от соблазна. Помогла Кострикову апелляция к прокурору или нет, но 26 апреля 1906 года он вышел на свободу под залог. Товарищи внесли немаленькую сумму по тем временам – 200 рублей[52].
Впрочем, минуло менее трех месяцев, и 19 июля 1906 года грянул третий арест. В деле вновь фигурировала типография. Зимой её не успели купить, летом – запустить в работу. И похоже, в Москву или Петербург за ней никто не ездил. Приобрели или смонтировали сами, здесь же, в Томске, под эгидой Союзного комитета. Зато разместили печатный стан оригинально. Подпольную типографию спрятали буквально в подполье, в специально вырытом подвале под домом № 17 в Апполинарьевском переулке, принадлежавшем доктору А.А. Грацианову. Александр Александрович симпатизировал социал-демократам, частенько помогал или выручал их. Так, в 1904 году у него квартировал В. Гутовский, и к нему же после побега из Нарымского края явился Г. Крамольников.
Месяца полтора-два, с конца мая, четверо рабочих производили в двухэтажном особняке капитальную реконструкцию. Вынимали землю, завозили и выкладывали изнутри что-то кирпичом. Рабочими были члены томской РСДРП С. Костриков, М. Попов, Г. Шпилев и Е. Решетов, а новым владельцем, понятно, по чужому паспорту (на А.Н. Газину, «иркутскую мещанку») – член Сибирского союзного и Томского городского комитетов РСДРП Августа Александровна Кузнецова, «Ольга Константиновна». Как и Киров, она – уроженка Вятской губернии, хорошо знавшая Ленина по эмиграции, бежавшая из якутской ссылки и в 1904 году осевшая в Томске.
После отъезда почти всех «стариков» Ольга Кузнецова де-факто осталась за главного. Подобно Сухорукову, землячка Кострикова стояла на меньшевистской платформе и по примеру предшественника голосовала за вооружение томских эсдеков типографским «оружием», а не винтовочным или револьверным. Отсюда и «прекрасная в смысле конспирации» (выражение Кирова) эпопея с типографией в Апполинарьевском переулке.
Сергей с завидным энтузиазмом взялся за «оборудование» в прямом смысле подпольной печатни и с непривычки за неделю землекопного труда стер руки в кровь, однако снова и снова брался за лопату, несмотря на призывы друзей прерваться, отдохнуть. Он же продумал систему вентиляции и маскировки потаенного помещения, а также наладил электрическую сигнализацию. И когда два «инспектора» – Ольга Кузнецова и Фрейда Суссер – пожелали осмотреть подземную комнату, обе потратили два часа, но так и не обнаружили вход в неё[53].
Рапорты о втором аресте в январе и освобождении Сергея Кострикова в апреле 1906 г. [РГАСПИ]
Заявление Сергея Кострикова томскому окружному прокурору от 7 марта 1906 г. [РГАСПИ]