Сергей Киров. Несбывшаяся надежда вождя — страница 15 из 87

Гладышев в Иркутске: «В то время он был малоразговорчив, редко оспаривал мнения противников, и, если был не согласен, то лишь подавал иронические реплики». Ещё одно свидетельство того, насколько сильно изменили нашего героя четыре томских года[64].


Мария Львовна Маркус. [РГАСПИ]


Во Владикавказе Костриков предпочитал о них не вспоминать даже среди друзей и единомышленников. «О своем прошлом ничего не рассказывал», – обронил в заметке для «Известий» Александр Яковлев. И Гатуев о томском периоде со слов Мироныча ничего не повествует, не считая эпизода о «милой» мышке, скрасившей его тюремные будни в Томске. Несмотря на более поздние откровения владикавказских мемуаристов о выступлениях Кирова на «массовках», устройстве стачек и сколачивании «крепкого актива» среди железнодорожников, печатников и «алагирцев», в действительности никакой по-настоящему революционной деятельности, сравнимой с томской, Сергей Миронович во Владикавказе не вел. Что лишний раз подтверждает автобиография, написанная им в бытность первым секретарем Азербайджанского ЦК РКП(б): «Оказался во Владикавказе. Организации здесь не было. Были только отдельные товарищи. Работал в местной легальной газете».


Из автобиографии С.М. Кирова о работе во Владикавказе накануне революции. [РГАСПИ]


И все! В эти «годы затишья» он много читал и много гулял: «весной, летом, осенью в свободные дни и по вечерам… уходил за город к горам – всегда с книгой, один»[65].

14. Решая «жгучий вопрос»

В номере от 2 сентября 1910 года «Терек» опубликовал большой репортаж Сергея Миронова о восхождении на Казбек. «Кто из нас не мечтал побывать на вершине ближайшего к нам великана. Кого не манила эта величественная вершина, царствующая над цепью Кавказских гор!» Но… «до истекшего лета… бывших на вершине Казбека смельчаков… знали наперечет». Причина – отсутствие организации, содействующей туризму. И вот «два года назад возникло «Владикавказское политехническое общество», среди задач которого значилось и «развитие туризма». В 1910 году оно наконец обратило внимание на альпинизм, снарядив две экскурсии на Казбек. На вершине побывало рекордное за год число – четырнадцать человек. Во второй, поднявшейся на Казбек 9 августа, принял участие Сергей Костриков, подробно описавший и трудности, и приятности сего путешествия.

Кульминация выглядела так: «В 1 час 20 минут [дня] мы стояли на вершине… Хочется упасть в снег и целовать его от восторга, охватывающего тебя при виде этого грандиозного многообразия природы и беспредельного величия её… Нельзя представить себе человека… который не проникся бы благоговением, глядя на это захватывающее зрелище. Божественная красота и величие… Увидев раз эту картину, нельзя забыть её во всю жизнь!»

Похоже, наш герой отважился на штурм Казбека не без умысла. Судя по тому, как готовилось восхождение, он явно рассчитывал увлечь за собой и возлюбленную, собираясь там, в горах, заставить Надежду так или иначе показать при всех свои истинные чувства… Увы, затея потерпела фиаско. Кстати, ранее Сергей сумел склонить Серебренникову к сотрудничеству с «Тереком», предложив перевести кое-что для газеты. Мол, и практика, и дополнительный заработок. А в действительности устроил ей «пытку», каждый раз при её появлении мило любезничая с одной из сотрудниц редакции… кассиршей Маркус.

Однако Надежда не могла, ну никак не могла расстаться с Иваном Серебренниковым. И как ей следовало поступить, пока не случилось то, чего боялась? Уехать! Подальше от обоих – и от мужа, и от любимого. Именно так Надежда Германовна и сделала. Собралась и под неким благовидным предлогом, убедившим супруга, отправилась из Владикавказа в Москву. Одна! Серебренников продолжил служить секретарем Владикавказской управы. А Костриков, похоже, не ожидал подобного удара и расценил «побег» как очередное предательство. Он не кинулся «догонять» и разыскивать Серебренникову в Белокаменной. Плюнул на все и предпочел понятные и ровные отношения с Марией Маркус бесплодным попыткам достучаться до измучившей и его, и себя Надежды…

«Какие бы прочные нити не связывали людей, но, чем большее расстояние разделяет их, тем слабее чувствуется эта связь» – такими рассуждениями Сергей пытался тогда утешиться. А ещё чаще без всякой цели гулял с Марией. Провожал до дома в Лебедевском переулке или на вокзал. Оба «с трепетом» всматривались в проносящиеся мимо пролетки. Вдруг за извозчиком сидит одна из Марусиных подруг – пойдут потом между знакомыми разговоры… Сергею особенно нравилось бродить по городу «вечерком» после «хорошего дождя», не беря с собой ни зонтов, ни «других приспособлений», без которых молодая женщина иногда сильно замерзала. А её кавалер пользовался этим, чтобы тут же обнять и согреть. И Мария Львовна постепенно оттаяла, увлеклась сибиряком и влюбилась. Влюбилась не менее отчаянно, чем Н.Г….


С.М. Киров и П.Г Лучков (И.С. Моторный) в горах Кавказа. [РГАСПИ]


К служебному роману приятеля Павел Лучков отнесся на удивление хладнокровно. Ни разу не упрекнул, не заикнулся на деликатную тему. «Хранил глубокое молчание». «Мы понимали друг друга там, где друзья не поняли бы», – признавался позднее Сергей. И верно, выдержке черноморского моряка с «Георгия Победоносца» можно позавидовать. Он просто отошел в сторону. И словно ничего не было, 31 июля 1911 года вместе с Костриковым совершил восхождение на Эльбрус…[66]

Между тем в Москве Надежда Германовна заподозрила неладное. Возвращаться не рискнула, но диалог в переписке возобновила. Попросила Сергея выслать ей те номера газеты, где публиковались её переводы (нужные якобы для потенциальных работодателей), а заодно поинтересовалась, «нельзя ли ей устроиться корреспондентом в «Тереке»: надо понимать, по Московскому региону. И Костриков дрогнул, предпринял какие-то шаги, не укрывшиеся от ревнивого взора Марии Маркус. Тревога женщины возросла, когда как-то в сентябре 1911 года она обнаружила очередной конверт с заветным московским адресом. Серебренникова выражала благодарность за оказанную «маленькую услугу». Какую же?.. Однако до скандала дело не дошло: 31 августа 1911 года Кострикова арестовали…

Сибирская охранка отыскала-таки последнего «рабочего» с Апполинарьевского переулка. Трех других нашли ещё летом 1909‐го: Шпилева – в Благовещенске, Попова – в Челябинске, Решетова – в Томске. Попова и Решетова 2 марта 1910 года суд оправдал, а Шпилеву назначил ссылку на поселение. Костриков месяц ожидал этапа во Владикавказе, затем почти месяц добирался до Томска. С этапа он шлет Надежде открытку, а в Томске после первого допроса в ночь на 5 ноября спешит написать ей: «Но что с Вами? Я просил Вас написать, но Вы почему-то не пишете. Думаю, что на этот раз Вы внемлете моей просьбе и напишите о себе. Буду ждать…

Сейчас получил Ваше письмо. Весьма обрадован. Думал, что Вы забыли меня. Спасибо, большое спасибо… Пишите чаще. С.».

Сережа в тюрьме! Эта новость взволновала обеих женщин. Маркус считала, что «Она», несомненно, поедет в Томск», и собиралась опередить соперницу. Костриков, как мог, успокаивал Марусю. Во-первых, он не тот, ради кого можно «кинуться в Сибирь, очертя голову». Во-вторых, у «Н.Г.» «скверное» «материальное положение». В-третьих, «она не одна», замужняя ведь дама, на откровенное безрассудство не способна. Наконец, ехать в Томск – просто «бессмысленно». Свиданий с ним, как и во Владикавказе, все равно не дадут…

Сергей был прав. Серебренникова мчаться в Томск не думала. Однако написала ему, требуя сообщить ей все подробности «несчастья». Хотя узник в переписке с Маркус много и часто сокрушался о своей участи, сожалел о неизбежном отъезде в Сибирь, куда ему «все-таки не хочется», тем не менее эти жалобы не стоит принимать за чистую монету. Во-первых, Костриков знал, что Попова и Решетова отпустили прямо из зала суда, а значит, и его шансы на скорое освобождение велики. Да, он и не скрывал оптимизма. Например, 29 сентября уверял «Марусю»: «Весной, ну, не весной – так летом я буду снова здесь и буду говорить с тобой уже не через решетку» (накануне, 28 сентября, тюремная администрация позволила им пообщаться). Во-вторых, после освобождения обратная дорога лежала через Москву… Появлялась возможность и встретиться, и объясниться с «Н.Г.», в идеале в корне изменить всю жизнь…

На суд его привели 16 марта 1912 года. И тут, по счастью, тактика адвоката Н. Левина (полного отрицания) увенчалась успехом: пристав Ляшков не узнал в «возмужалом, прилично одетом человеке, настоящем джентльмене» того «небритого строителя в косоворотке с расстегнутым воротом», кого забирал из дома доктора Грацианова почти пять с половиной лет назад.

«Никак нет, припомнить не могу-с», – произнес свидетель, повернувшись к председателю суда. В итоге Кострикова тоже оправдали.

Он покинул стены «родной» томской тюрьмы теперь уже навсегда. Пора бы двинуть в Москву. Но сомнения все еще терзают его. Не мешает с кем-нибудь посоветоваться, излить душу. С кем? Кроме Поповых, не с кем. И Костриков едет в Челябинск и почти полторы недели, до конца марта, живет у друзей. Сохранилась фотография: Сергей Миронович с Ниной Поповой сидят на крыльце конторы «Аксай», где работала супружеская пара. Беседа именно с ней, похоже, положила конец колебаниям и укрепила дух. Спустя несколько дней Костриков – в Москве, на Сретенке. Находит дом № 2 (Лузиных) по Рыбникову переулку и спрашивает, в какой квартире проживает Надежда Германовна Серебренникова…

Увы, долгожданная встреча не расставила точек над «i». Ей, видимо, стоило невероятных усилий не сказать: «Да!» А сил, чтобы произнести «Нет!», не хватило. Костриков пробыл в Москве, как и в Челябинске, недели полторы. Посещал театры, в том числе Большой, музеи, осмотрел Кремль, свел знакомство с московскими «карасями литературы и журналистики», прозондировал перспективы устроиться в одной из газет. Готов был и очень хотел остаться в Москве. Но «Н.Г.» оказалась не готова и попросила время ещё раз все обдумать… И Сергей поехал во Владикавказ. В Таганроге 16 апреля не выдержал, послал открытку: «Погода здесь великолепная. Небо очаровательное. Однако, несмотря на это, настроение у меня убийственное. Время тянется томительно медленно. Читать не хочется. Не могу! Спать, не спится. Скучно, нудно, грустно. Впереди – «Терек» со всей его мутью и тиной. Неужели затянет она меня, и мечта о Москве не воплотится в действительность?..»