Интересно, что спустя более полувека концепцию переосмыслил Ю.В. Емельянов: «Организаторы убийства Кирова стремились дестабилизировать политическую обстановку в стране и вывести из равновесия Сталина…», побудив на «импульсивные шаги», на основе которых развертывались массовые политические репрессии. Они думали повторить прецедент покушения на Ленина в 1918 году, после чего «необыкновенно усилилась власть ВЧК». Теперь тот же эффект ожидался по отношению к новому карательному органу – НКВД.
Так, по мнению историка, проявила себя новая сталинская оппозиция, возглавляемая не Кагановичем с Ежовым (не годились они на роль кукловодов), а секретарем ЦИК СССР А.С. Енукидзе и примкнувшим к нему наркомом Г.Г. Ягодой. Заговор метил в Молотова, считавшегося «главным проводником неумеренно жесткой линии и защитником «перегибщиков». А Кировым пожертвовали, чтобы НКВД приобрело полномочия, необходимые для навязывания Сталину иной линии, отличной от молотовской… Заговор этот провалился. Енукидзе пал весной 1935 года, Ягода – осенью 1936‐го. Молотов устоял, но отныне с оппонентами, реальными или потенциальными, не церемонились…[2]
Любопытно, что обе трактовки о «борьбе за влияние на Сталина» подразумевают, что советским вождем, как флюгером, легко манипулировать. Если первый советник при Сталине – «миротворец» Киров, то Сталин – за ослабление террора; если амбициозные аппаратчики Каганович, Ежов или Енукидзе – то, наоборот, за усиление. Своей четкой позиции по данному, краеугольному вопросу лидер страны не имеет? А с другой стороны: очень удобная для Сталина маска, снимающая часть ответственности за Большой террор…
У версии «одиночка» всего два посыла: Николаев либо обиженный на ЦК член партии, либо обманутый муж. На первый всегда поглядывали косо, несмотря на то что сбежавший из СССР комиссар госбезопасности Г.С. Люшков, участвовавший в расследовании убийства Кирова, признал в интервью японской газете «Ёмиури симбун» в июле 1938 года, что Николаев – «ненормальный человек, страдавший манией величия. Он решил погибнуть, чтобы стать историческим героем. Это явствует из его дневника».
Кроме того, все особые комиссии под председательством В.М. Молотова (1957), Н.М. Шверника (1961), А.Я. Пельше (1967), сформированные Хрущевым, и специальная проверка прокуратурой и КГБ СССР в 1988–1990 годах в конце концов констатировали одно и то же: «Террористический акт… подготовлен и осуществлен одним Николаевым».
Тем не менее «амурная» история со дня сообщения академика Павлова не теряла актуальности. Её подтвердил, правда, полвека спустя П.А. Судоплатов, который «от своей жены, которая в 1933–1935 годах работала в НКВД в секретном политическом отделе, занимавшемся вопросами идеологии и культуры… узнал, что Сергей Миронович очень любил женщин, и у него было много любовниц как в Большом театре, так и в Ленинградском…
Мильда Драуле прислуживала на некоторых кировских вечеринках. Эта молодая привлекательная женщина… была одной из его «подружек»… Мильда собиралась подать на развод, и ревнивый супруг убил «соперника»… Материалы, показывающие особые отношения между Мильдой Драуле и Кировым… содержались в оперативных донесениях осведомителей НКВД из ленинградского балета…»[3].
Впрочем, материалы, упомянутые Судоплатовым, похоже, в архивах ФСБ отсутствуют, раз до сих пор не опубликованы даже в отрывках. Звездный час данная трактовка пережила на рубеже веков, когда историки обратили внимание на документ, в котором зафиксировано время первого допроса М.П. Драуле 1 декабря: 16–45. Жена Николаева находилась в Смольном в момент гибели Кирова! Тут же хранившиеся в кировском музее кепку и брюки отправили на экспертизу. А та показала: на брюках есть «пятно», а в кепке – отверстие, да такое, какое не могло образоваться, если Киров шел в ней по коридору…
Если бы не заявление бывшего замначальника ленинградского угрозыска П.П. Громова от 17 марта 1956 года, версия «обманутого мужа» вполне могла стать основной. Но Громов сообщил, что «вечером 1 декабря 1934 года… вместе с Красношеевым я направился на квартиру Николаева, где застал его жену…». Направился с Красношеевым И.И (начальником ЛУР) после вызова в Смольный, доставки Николаева в управление НКВД и визита на квартиру матери убийцы… Этот «рапорт» сразу прояснил породившую недоумение странность в протоколе допроса Драуле: тот закончился в 19–10, а текста в нём – всего на лист. Неужели с ней «беседовали» так долго, два с половиной часа? Нет, не долго, менее получаса, ибо перед нами заурядная оплошность того, кто сидел за печатной машинкой. Он просто спутал клавиши, нажав вместо восьмерки на шестерку (18–45 = 6 часам 45 минутам вечера).
Так что всякое изучение кировской одежды мгновенно утрачивает смысл. Киров приехал так неожиданно в Смольный вовсе не ради встречи с Мильдой Драуле. А с кем? С начальником УНКВД СССР по Ленинградской области Ф.Д. Медведем. Процитируем ещё один документ: «1‐го декабря… в кабинете тов. Медведя… около 4 ч. 30 м. позвонил телефон. Тов. Медведь, положив трубку, распорядился вызвать машину, т. к. его вызывал тов. Киров. Через 3–5 секунд раздался вторично телефонный звонок. Тов. Медведь, с первых же слов бросив трубку, крикнул: «в Кирова стреляли» – и тут же сорвался с места…»[4]
Очевидец – А.Л. Молочников, начальник экономического отдела УГБ НКВД по Ленинградской области. Благодаря ему становится ясно, что по дороге из дома во дворец Урицкого (Таврический) Киров захотел обговорить какой-то важный вопрос с главным чекистом области. Время позволяло, и он свернул в Смольный, в вестибюле дворца велел кому-то срочно позвонить Медведю, а сам отправился к себе в кабинет. Отсюда такой совсем короткий промежуток между двумя звонками…
Версия третья – «во всем виноват Сталин» – не сразу сложилась в каноническую. На стадии возникновения Сталин Кирова не убивал, а воспользовался убийством для расправы с оппозицией. Её активно пропагандировал Л.Д. Троцкий, окрестивший трагедию «азартной игрой за счет головы Кирова». Пролистаем «Бюллетень оппозиции». Октябрь 1936 года: «Сталин несет… не только политическую, но и прямую ответственность за убийство Кирова. Разумеется, Сталин и ГПУ не хотели этого убийства, – они рассчитывали арестовать террористов в последний момент, но подготовляя амальгаму (консул-Троцкий), они «играли головой Кирова». Эта игра была разрушена преждевременным выстрелом Николаева».
Примечательный парадокс! На исходе 1936 год. Со дня покушения в Смольном миновало два года, а откровенные антагонисты Сталина, меньшевики и Троцкий, находящиеся в относительной безопасности за границей, избегают открыто бросить обвинение вождю: ты убил Кирова! Нет, даже у них виноват кто угодно (несогласные с Кировым соратники или чекисты, проспавшие «преждевременный выстрел»), но не Сталин. Сталин, вернее, «сталинская бюрократия» «под видом борьбы с «террористами»… задушила последние проявления критической мысли в СССР… сведя свободу к праву проявлять стопроцентную верноподданность». А приказ убивать Сталин не отдавал… Откуда такая деликатность у Троцкого и особенно у меньшевиков? Не страх же их сковал перед вездесущими «щупальцами» НКВД? А тогда что?..
Вот уж кто точно не стеснялся в выражениях, так это узники сталинских лагерей из числа репрессированной «ленинской гвардии». Пусть в узком кругу и в укромном месте, они в году 1937‐м или 1938‐м не опасались произнести:
– Зиновьеву Киров был не нужен. С самого верха это идет. По указанию Хозяина…[5]
Правда, другой вопрос: зачем вождю столько жертв и искалеченных судеб, у них не имел удовлетворительного ответа, кроме одного, скоропалительного и поверхностного. Сталин – параноик и маньяк! Следовательно, преданного ему Кирова сгубила гипертрофированная мнительность вождя?
Серьезные сомнения в том заронил американский журнал «Лайф», опубликовав в номере от 6 апреля 1953 года первую часть воспоминаний сбежавшего в 1938 году из СССР майора госбезопасности А.М. Орлова. «Страшные секреты сталинской власти» касались как раз гибели Кирова.
«Экс-генерал тайной полиции» поведал, что «весной и летом 1934 года все конфликты между Кировым и другими членами Политбюро происходили из-за противоречивых директив, затрагивавших промышленное строительство в Ленинградской области… Со временем отношения Кирова и членов Политбюро стали очень напряженными, и его поездки в Москву сократились… Раздраженный чрезмерной независимостью, которую Киров не скрывал, Сталин решил отозвать Кирова из Ленинграда. Но Киров был не склонен переезжать.
Для выхода из трудной ситуации Сталин задумал дьявольский план. Он решил организовать убийство Кирова и повесить это преступление на «дверь» Зиновьева и Каменева…»
Очевидно, что «воспоминания» Орлова писались под влиянием «письма старого большевика» из «Социалистического вестника». «Генерал» лишь акценты расставил по-новому: Киров не «идеолог» нового курса, а неуживчивый удельный ленинградский князек, а потому убил Кирова не «дуумвират» (Каганович – Ежов), а сам вождь за… фронду и склоки, мешавшие дружной работе Политбюро. Так родилось более солидное обоснование и гибели Кирова, и массовой расправы с однопартийцами. Скатившийся до оппозиционности Киров, прежде преданный вождю, вконец разочаровал Сталина во всем и во всех, после чего и пробил час возмездия… для всех…
«Подсказку» Орлова в СССР заметили и развили. В знаменитом докладе на XX съезде КПСС Н.С. Хрущев, во-первых, осторожно засвидетельствовал обоснованность «троцкистской» версии кировской смерти: «После злодейского убийства товарища Кирова начались массовые репрессии и грубые нарушения социалистической законности».
Во-вторых, новый лидер партии намекнул, что в Смольном погиб не просто региональный лидер и фрондер, а… соперник Сталина: убийце «кто-то помогал из людей, обязанных охранять Кирова… после убийст