Так что же, история Зейликовича – легенда наподобие томской, о героическом прорыве? Автор «цитирует» безымянного очевидца, «одного из знакомых… горцев». Не для того ли, чтобы претензии лично ему не предъявляли? Нет, это не легенда. Мироныч побывал в Базоркино. О его поездке «в ближайшие ингушские аулы» в июле семнадцатого сообщает и К.А. Гатуев, юный приятель нашего героя, осетин по национальности и тоже большевик. Ничего конкретного, зато ссылаясь на слова Кирова: ездил, общался, возвратился невредимым, в аулах «уверяли в полном доверии к совету», «говорили, что они знают действительных виновников». И еще: «Меня встречали подчеркнуто вежливо»!
По всему видно, что визит состоялся не по горячим следам, а позднее, когда страсти улеглись и ингуши более или менее успокоились. И отправился к ним Киров не по поручению Скрынникова, а явно по собственной инициативе – знакомиться, искать общий язык[82]. В чем, похоже, преуспел, завоевав у ингушей определенное уважение и доверие. Появился задел на будущее, который ещё пригодится.
Впрочем, для урегулирования конфликта ингушей с русскими, прежде всего казаками, кировского авторитета все же не хватало. Все упиралось в разногласия из-за принадлежности земли, прежде всего на Сунженской линии. И ингуши, и чеченцы считали её своей, исконной, неправедно отнятой казаками. Пока над всеми возвышалась монархия Романовых, терпели. Стоило ей рухнуть, немедленно оспорили полувековой порядок. Пошли разбои, грабежи, вооруженные нападения. Надеялись таким, «набеговым», способом выжить сунженских казаков с насиженных мест. А казаки не уходили. Рыли окопы, обустраивали пулеметные гнезда, командные пункты, превращали станицы в укрепрайоны. Прямо как на германском фронте. И все рядом с Владикавказом, под боком у революционных властей – областного исполкома, городского совдепа, ЦК Союза объединенных горцев.
Владикавказ. Атаманский дворец. [Из открытых источников]
Те пытались примирить враждующие стороны. Однако «сегодня – соглашение, а завтра вновь убийства, и желанный мир опять является мечтой… Вновь споры, раздоры и взаимные обвинения». 5–8 августа 1917 года исполком в лице председателя П. Коцева свел в Атаманском дворце Владикавказа ингушей с казаками на объединенном съезде. Вроде бы договорились, подписали соглашение, пожали руки, обнялись. А прописать, как быть с землей, «запамятовали». Все беды свалили на «порочных лиц», «провокаторов», которых поклялись выявлять, ловить и карать.
Если верить Гатуеву, он с Кировым присутствовал на заседаниях съезда. «Мироныч был сосредоточен и молчалив». И уже после съезда при встрече с новым знакомым, Беталом Калмыковым, вроде бы произнес: «Беспокоюсь за чеченцев, за ингушей. Подерутся они с казаками». И они действительно подерутся, месяца через три. Ведь «посредник» – областной исполком – так и не рискнул, не посмел «особую… из ингушей и казаков комиссию», избранную в первый день, запереть подобно римским кардиналам в одной из комнат дворца и не выпускать до тех пор, пока «конклав» не придет к какому-нибудь разумному компромиссу в главном деле – о спорных территориях.
Кто такой Калмыков? Молодой честолюбивый кабардинец, уроженец села Атажукина, успешный коммерсант, в прошлом батрак, приказчик, а затем и компаньон богатого помещика и лесопромышленника Ржевского. Во время войны снабжал фуражом, провиантом и обозными лошадьми Кавказский фронт, после Февраля продолжал те же поставки, признавая Временное правительство, но, видно, к осени революционный вихрь настиг и его. Он отправился во Владикавказ, чтобы разыскать Кирова и заполучить инструкции, «как нам дальше поступить». «Нам», революционной группе кабардинцев из Атажукина III (ныне село Куба), связанной с Георгиевском, куда для военных сопровождали конные табуны и провизию. Между тем в столице Кабарды и Балкарии – Нальчике – с весны работал комитет РСДРП. Однако кировский гость направился не туда, а в «центр». Но почему к Миронычу, а не к Скрынникову? Киров мог убедить Николая Павловича согласиться на автономию «георгиевских» кабардинцев от Нальчика, на их прямое подчинение Владикавказу. А без Кирова Калмыкова вряд ли бы стали слушать: окружной комитет РСДРП существует, извольте координировать свою деятельность с ним.
Б.Э. Калмыков.
[Из открытых источников]
Можно догадаться, что побудило нашего героя поддержать будущего «хозяина» советской Кабардино-Балкарии. Рекомендация, которую тот имел. От Талиба Псабидовича Кашежева, уважаемого кабардинского просветителя, этнографа, публициста, «учителя», старейшины села Кармова (Каменномостского). Расположено оно не так далеко и от старого, и от нового Атажукина. В июле 1911 года по дороге к Эльбрусу Киров с Лучковым заночевали в доме Кашежева. Познакомились. Побеседовали. Общительный альпинист понравился почтенному кабардинцу. При первой же оказии Киров вновь заглянул на «огонек» в Кармово и произвел хорошее впечатление и на семью Кашежева, и на многих его односельчан… «Веселый и простой русский гость… подробно расспрашивал о делах деревни, живо интересовался обычаями кабардинцев, много шутил. И все это у него получалось просто, располагало к нему людей».
Позднее, будучи предоблисполкома Кабардино-Балкарии (1920–1930) и первым секретарем Кабардино-Балкарского обкома ВКП(б) (1930–1938), Бетал Калмыков придумал красивую легенду о своей первой встрече с Кировым. Он, вожак Зольского восстания (в 1913 году крестьяне в знак протеста пригнали «живой поток» домашнего скота на Зольские пастбища, отобранные у них в пользу коннозаводчиков; акция закончилась мирно), после отчаянного боя с царскими войсками скрылся в предгорьях Эльбруса. И вот как-то проводник вывел на беглеца одного русского человека, «туриста». Тот искал спутников для восхождения на Эльбрус. Слово за слово, разговорились «о жизни». В итоге «турист» прожил с «партизаном» несколько дней. «Так завязалась дружба, большая дружба Бетала с Кировым». А имя проводника обнародовала 1 декабря 1936 года газета «Известия»: «…Однажды у пещеры появился старик Талиб Кашежев из селения Каменномостское. За ним шел невысокий, коренастый человек, с широким русским лицом, с лицом открытым, ясным, с лицом честного человека…»
В действительности знакомство Мироныча с «мудрым кабардинцем» (выражение Максима Горького) состоялось, судя по всему, много позже, не ранее сентября 1917 года. В воспоминаниях Калмыкова фигурирует не Скрынников, а большевик Ной Буачидзе, о котором речь впереди. Оно и неудивительно. Верный ленинец, затем сталинец Бетал Калмыков, естественно, не мог даже накануне Великого Октября принимать советы о том, как «организовать побольше отрядов», кого «поставить комиссарами», кого «на съезды выбирать», от заместителя Скрынникова, лидера владикавказских меньшевиков…
Это знакомство с Кировым окажется для предпринимателя-кабардинца судьбоносным. Киров его запомнит. Вскоре приедет к нему в Георгиевск. Выступит на митинге. Между обоими и вправду возникнут если не дружеские, то приятельские отношения. Калмыков обретет в Мироныче покровителя, Мироныч в Калмыкове – верного и ревностного сторонника и почитателя[83].
Как видим, если на востоке от Владикавказа Кирову завоевать авторитет среди местных народов было нелегко, то на западе – у кабардинцев, балкарцев и осетин (вспомним того же Гатуева или Такоева) – он приобрел друзей и хороших знакомых ещё до революции. Тут, случись что, Киров мог сыграть роль главного миротворца. Однако летом 1917 года в Осетии, Кабарде и Балкарии было, по счастью, ещё тихо и посредники не требовались. Пока не требовались…
5. Большевик, но не совсем
На очередном заседании Владикавказского совета 17 июня 1917 года Сергей Миронович попросил «вне очереди, в спешном порядке» рассмотреть вопрос «о бойкоте местным союзом печатников печатания прокламаций большевиков». Несмотря на протесты эсеров, он кратко изложил суть дела: грозненские большевики заказали «отпечатание прокламаций», а «местный союз печатников… не допустил её в печать, выставляя различные мотивы… этот союз один раз уже бойкотировал в печати партию народной свободы, но по постановлению союза союзов и исполнительного комитета бойкот был снят». Затем Киров вновь предложил обсудить «вопрос в первую очередь» и зачитал спорный текст, призывавший превратить войну империалистическую в гражданскую.
Совет просьбу уважил. Дискуссия разгорелась жаркая. Большевики, ведомые Орахелашвили, схлестнулись с эсерами во главе с Гамалеем. Скрынников выступил уклончиво: «Я… никак не могу разделить мнения большевиков», однако и «механически бороться против… партии нельзя… это посягательство на свободу». Киров же слова не брал и в полемику не вмешивался. В итоге каждый остался при своем, а прокламацию издали в типографии Казарова, где печатался «Терек». «Через Кирова», как уточнила Евдокия Полякова. Позицию наш герой занял явно половинчатую. Уж не солидаризировался ли он с товарищем Скрынниковым, с подачи которого исполком совета накануне постановил в конфликт не вмешиваться, ограничиться увещеванием «печатников не нарушать элементарных правил и не применять технических мер» к оппонентам?
Николай Павлович всеми силами пытался сохранить единство социал-демократов, по крайней мере в Терской области. Отсюда и примирительная тональность, и расплывчатость позиции. Киров тоже не стал обострять ситуацию. Как член фракции большевиков внес вопрос на пленарное заседание исполкома, однако во время прений решил промолчать, дабы не разжигать страсти и не углублять раскола между двумя частями одной партии[84].
Исполком Владикавказского совета назначил Кирова редактором недавно учрежденной газеты «Красное знамя» 27 июля 1917 года. То был «партийный орган», напишет в 1936 году Симон Такоев, созданный «по инициативе Кирова и благодаря его усилиям». А вот мнение Мамия Орахелашвили, год 1934‐й: «Воспользовавшись типографией «Терека» Киров добился того, что рядом с беспартийным «Тереком» выросла наша большевистская газета «Красное знамя».