равится не вся 11‐я армия, а лишь один бывший член её Реввоенсовета – Киров. Но прежде ему надлежит посетить Москву.
Часть четвертаяНа ответственной работе в Закавказье
1. С товарищем Серго
В восемь часов утра 3 мая 1920 года в Москве на имя Ленина и Сталина приняли телеграмму из Баку: «События развиваются так, что не позже 15 надеемся быть в Тифлисе. Орджоникидзе». На другой день в том же секретариате зампредседателя Реввоенсовета республики Э.М. Склянского расшифровали и отослали тем же двум адресатам второе послание Серго, от 4 мая, с обещанием «быть в Тифлисе» к 12 мая.
В Кремле тут же забили тревогу. Правительство большевиков вовсе не собиралось форсировать советизацию всего Закавказья. Азербайджан, точнее Баку, – это нефть, жизненно необходимая молодой Советской России. Взять её под контроль как можно скорее – решение вполне естественное. Баржи с горючим под присмотром Кирова не мешкая отправились в Астрахань, а оттуда в Центральную Россию. Топливный голод РСФСР более не грозил. Однако нефть – это ведь и валюта, в которой республика Советов также очень и очень нуждалась. А трубопровод по перекачке керосина, протянутый из Баку к Черному морю, заканчивался в Батуми, где стояли английские войска. От Британии зависело, в каком состоянии морской причал со всей инфраструктурой вернется Грузии нынешней, меньшевистской, или будущей, советской. Впрочем, экспорт нефти – полдела. В Кремле надеялись использовать «демократическую» Грузию в качестве буфера для налаживания более широких торговых отношений с западными странами. Напрямую с Москвой они общаться пока не готовы, а через посредника – меньшевистскую Грузию – уже не прочь.
Баку, май 1920 г. У бронепоезда «III Интернационал». Между Кировым и Орджоникидзе – командир бронепоезда М.И. Курдюмов. По левую руку Серго – М.Г. Ефремов, командарм-11 М.К. Левандовский и К.А. Мехоношин. Далее стоят И.Г. Дудин, И.Г. Лазьян, П.А. Друганов, пилот С.А. Монастырев, Л.Д. Гогоберидзе и А.И. Микоян. [РГАСПИ]
В итоге на Политбюро в тот же день, 4 мая 1920 года, Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев, Томский и Преображенский постановили: «Немедленно послать Орджоникидзе телеграмму… с запрещением «самоопределять Грузию»[190]. Но Серго, внешне смирившись («все распоряжения Цека нами выполняются… нет никакой надобности их повторять»), продолжал искать окольные пути, позволяющие либо переубедить Москву, либо поставить ЦК перед свершившимся фактом. Даже о религиозных отличиях вспомнил: «Получается… мы, христиане, покорили Азербайджан, оставили Грузию и Армению в стороне». Мол, «это будет нечто ужасным для мусульман», то есть для азербайджанцев, ибо армяне и грузины подобно русским исповедуют христианство.
И еще один маневр: «Самой лучшей кандидатурой считаю тов. Кирова, второй кандидатурой – Мдивани». Речь шла о лидере грузинской компартии. Восьмого мая Орджоникидзе предложил Ленину и Сталину оценить нестандартную кадровую комбинацию. В Москве оценили и сделали вывод: руководящий Кавбюро дуэт, пока не поздно, надо разлучать. Действительно, вызывает удивление та быстрота, с которой горячий, темпераментный грузин из Кутаиси очаровал и обаял уравновешенного и рассудительного русского из вятской глубинки. К описываемому времени личное знакомство Кирова с Орджоникидзе длилось не более полутора месяцев. Оно произошло в Астрахани в конце июня 1919 года. Для общения у них было всего два-три дня. Затем Серго уехал в Москву. В следующий раз они встретились в конце марта 1920 года в Пятигорске. Тем не менее уже в июле девятнадцатого Киров хотел видеть Георгия Константиновича членом РВС 11-й армии. Мироныч явно подпал под влияние Орджоникидзе, и тот мог увлечь нашего героя за собой на грузинский «фронт». А кировский ораторский талант в сочетании с неуемной энергией Серго – сила немалая и великая, что в ЦК, конечно, понимали, почему 15 мая и распорядились: «Вызвать в Москву т. Кирова для выяснения с ним политической линии в отношении Грузии»[191].
Мироныч и Серго. [РГАСПИ]
Между тем, 7 мая 1920 года, заместитель наркома по иностранным делам Л.М. Карахан подписал договор, признавший независимость Грузии в обмен на лояльность маленькой страны Советской России. Статья четырнадцатая документа гласила: «Дипломатические и консульские отношения между Россией и Грузией будут установлены в кратчайший… срок». И верно, полпреду РСФСР в Тифлисе Кирову НКИД выдал диппаспорт 29 мая 1920 года. Неожиданное на первый взгляд назначение вовсе не случайно. Во-первых, оно сводило к минимуму очное общение Мироныча с Серго. Во-вторых, трибуну республики предлагалось убедиться на месте, насколько важен для Советской России нейтральный статус Грузии.
Дипломатический паспорт полпреда РСФСР в Грузии С.М. Кирова, 29 мая 1920 г. [РГАСПИ]
Что касается прямых обязанностей полпреда, то ЦК постаралось избавить Кирова от лишней нагрузки. В Тифлис его сопровождали два атташе – торговый Л.И. Рузер и военный П.П. Сытин. Правда, официальная должность Рузера – глава советской комиссии «по выполнению военных гарантий», то есть условий мирного договора, притом что сам он – «уполномоченный Внешторга», Наркомата внешней торговли. Миронычу же предстояло поменьше сидеть за бумагами и почаще общаться с людьми: обычными работягами, предпринимателями, министрами.
Чем все обернулось? Нашему герою пришлось разрываться. Разумом он признал правоту Москвы, а сердцем все равно продолжал сочувствовать революционным планам друга. К тому же Киров пользовался любой оказией, поводом, моментом, чтобы навестить Орджоникидзе в Баку. И первый такой визит позволил себе уже по дороге из Москвы в Тифлис. В ночь с 3 на 4 июня посольский поезд покинул столицу, поздним вечером 9 июня достиг Ростова-на-Дону. Не теряя ни минуты, Сергей Миронович устремился на телеграф, где попросил соединить сначала с Владикавказом, потом – с Баку, после чего доложил по тому же Юзу Ленину и наркому Г.В. Чичерину: «Сегодня ночью выезжаю в Тифлис через Баку». Только не «выезжаю», а, вернее, «вылетаю», ибо прочие члены дипмиссии на том же поезде спокойно добрались 12 июня до Владикавказа и там несколько дней ожидали, пока Киров из Баку не вернется вместе с Орджоникидзе, который проводил всех до Дарьяльского ущелья, до самой границы…[192]
Будут и другие отлучки в Баку из Тифлиса «с целью свидания с т. Орджоникидзе», как правило, короткие, «на полтора дня», что весьма способствовало душевному разладу товарища Кирова. После двух месяцев пребывания в Тифлисе (с 20 июня 1920 года) он разобрался в ситуации, уловил колебания в настроении правящих кругов и смягчил позицию. Так, ещё 26 июля ему казалось, что нам «необходимо говорить с грузинским правительством более категорическим тоном, а… наши основные требования чем-нибудь подтверждать». Месяц спустя, 17 августа, полпред рекомендовал Чичерину несколько иное: «Если мы… намерены использовать Грузию в известном смысле, нам необходимо оторвать её экономическую тягу на запад». Более того, Киров сблизился с посланником Италии Мерконтейлли, считавшим, что прежде, чем Европа рискнет сотрудничать с РСФСР, большевикам «необходимо наглядно продемонстрировать… искреннее отношение к… малым республикам, независимость которых… признали» в Москве. Впрочем, мнение Орджоникидзе не изменилось, и каждая встреча с ним пробуждала сомнения. И тогда в беседах Кирова с грузинскими чиновниками могли вновь послышаться ревкомовские «нотки»: «Нашему правительству и рабочим России даже самые красноречивые словесные заверения весьма мало необходимы. Нам нужны совершенно реальные факты, на которых мы будем основывать свое отношение к нашим соседям»[193].
О раздвоенности свидетельствовал и состав секретариата посольства. Одного – И.А. Дивильковского – прикомандировал НКИД, другого подобрал сам Мироныч: А.А. Андреева, комиссара финансов Терского СНК в 1918 году, которого «хорошо знает Орджоникидзе, с которым мы советовались прежде, чем пригласить его». Советовались с Орджоникидзе, и, что примечательно, первым секретарем полпредства, своей правой рукой, Киров назначил не профессионала Дивильковского, человека Чичерина, а близкого по духу и ему, и Серго Андреева. И даже осуждение рядом владикавказских большевиков, тем же Юрием Фигатнером, комиссаром внутренних дел в правительстве Ноя Буачидзе, выбора Кировым на важный пост бывшего правого эсера, в свое время рьяно критиковавшего советскую власть, не остановило Сергея Мироновича:
– Если партийные товарищи недовольны пребыванием Андреева первым секретарем миссии, то… Киров все равно оставил бы его в Тифлисе в качестве своего личного секретаря…[194]
Понятно, что в Москве опасались, что рано или поздно влияние бакинских и владикавказских товарищей скажется на Кирове. Тревогу подпитывала отвратительная связь с Тифлисом. Она держалась на редких дипкурьерах. Общение по телеграфу, как правило, осуществлялось через Владикавказ. Но туда отлучался не Киров, а сотрудники полпредства. Кстати, оно насчитывало девяносто четыре сотрудника: пять дипломатов (полпред, два советника, два секретаря) и техперсонал (управделами, десять курьеров, пять телеграфистов, шесть шофёров и т. д.). Долго грузины не позволяли слушать Москву по радио. Но наконец разрешили, и в конце августа радиоприемник в одной из посольских комнат заработал. Такой режим полуизоляции поневоле вынудил нашего героя проявить инициативу, которая, видно, насторожила руководство НКИД.
Приказ С.М. Кирова о разграничении обязанностей между секретарями полпредства, 26 августа 1920 г. [РГАСПИ]
Британцы покинули Батуми 7 июля 1920 года, вернув контроль над портом и нефтепроводом грузинам. Разумеется, от РСФСР в город следовало послать консула. Однако пока Москву уведомишь о том, пока в Москве распорядятся и пришлют кого-то… Времени пройдет много. А консул нужен сейчас же. И Киров производит назначение, в принципе не имея на то полномочий. Товарища Зверева. Юриста, члена партии, с Северного Кавказа. Неужели по внушению Орджоникидзе?!