Явно предчувствуя со стороны Чичерина нарекания, Сергей Миронович 23 августа в депеше на имя наркома не преминул заметить: «Кандидат на указанную должность далеко не идеальный, но других кандидатов у меня нет»… Развернутое пояснение дал 9 сентября: «Я вынужден был это сделать ввиду того, что, не имея своего органа в Батуме, нам нельзя было организовать там наш контроль над действиями грузинских властей и представительств Антанты». Кроме того, «Зверев совершенно не пользуется теми правами, кои присущи консулу».
Впрочем, Зверевым Киров не ограничился и опять же по собственной инициативе организовал в Тифлисе при полпредстве консульский отдел, «который ведает всей мелкой работой», во главе «с местным присяжным поверенным Бродским», членом РКП(б), меньшевиком-интернационалистом в прошлом. А еще размышлял над тем, кому доверить пост консула в Сухуми…
В итоге Георгий Васильевич счел, что оставлять Кирова в Тифлисе все-таки не стоит. Слишком близко от Баку и Владикавказа. Ленин с мнением Чичерина согласился. Условились направить Мироныча в… Ригу членом делегации, которая собиралась договариваться о мире с поляками. Можно подумать, что Кирова определили на первую образовавшуюся престижную дипломатическую вакансию. Чтобы не выглядело почетной ссылкой, но чтобы как можно дальше от Закавказья, прежде всего от Орджоникидзе.
В самом конце августа 1920 года Киров в который раз выехал в Баку, теперь – на I съезд народов Востока. Форум длился целую неделю, с 1 по 7 сентября[195]. На нём наш герой не выступал, в президиуме не сидел, зато в кулуарах много общался с председателем съезда Григорием Зиновьевым, «почетным членом президиума» Карлом Радеком и полпредом РСФСР в Персии Шалвой Элиавой.
По возвращении в Тифлис 8 сентября включил радиоприемник послушать Москву. Передавали ноту Советского правительства к правительству Польши от 6 сентября: «В состав делегации, представляющей Российскую и Украинскую Союзные Республики, будут входить её глава Адольф Абрамович Иоффе… народный комиссар сельского хозяйства Украины Дмитрий Захарович Мануильский, член коллегии народного комиссариата финансов России Леонид Леонидович Оболенский, к которым несколько позже присоединится представитель России в Грузии Сергей Миронович Киров»[196].
Черновик телеграммы С.М. Кирова Г.К. Орджоникидзе с просьбой связаться с Москвой и выяснить причину нового дипломатического назначения, 8 сентября 1920 г. [РГАСПИ]
Телеграфная лента переговоров Г.К Орджоникидзе с Москвой, 8 сентября 1920 г. [РГАСПИ]
Даже у постороннего упоминание Кирова не может не вызвать недоумение. При чем здесь советский полпред в Грузии, хорошо известный на Северном Кавказе, в Закавказье, но абсолютно незнакомый полякам, украинцам и белорусам? Чем он посодействует заключению мирных соглашений? Наш герой и сам был обескуражен. «Совершенно не знаю, в чем тут дело… Очень хотел бы знать мотивы этого решения», – напишет полпред 9 сентября Чичерину. А это из письма Е.Д. Стасовой: «Все я ожидал, но только не этого. Что мне Польша, и что я ей? Послал Чичерину телеграмму с просьбой разъяснить, что это значит. В ответ получил повторение радио и предложение немедленно выехать». Примечательно, что Мироныч сразу связался с Орджоникидзе и тот, будучи 8 сентября в Армавире, тут же по прямому проводу запросил у Москвы: позвоните Чичерину, пусть скажет, «правда ли, что товарищ Киров назначен членом мирной делегации по переговорам с Польшей». Чичерин ответил: «Правда!»…
Дипломатический паспорт члена советской делегации на переговорах с Польшей С.М. Кирова, 29 сентября 1920 г. [РГАСПИ]
«В чем тут дело», Сергей Миронович, похоже, догадался довольно быстро. В Москве 28 сентября у него состоялся откровенный разговор с Лениным, и предсовнаркома в конце концов сдался. «Ильич находит, что я должен скорее вернуться из Риги и ехать работать на Кавказ, где ты… также должен, безусловно, остаться», – сообщил Киров тем же вечером Орджоникидзе. Вовсе отменить вояж в Ригу Ленин не мог. Делегация заявлена, и во избежание разных инсинуаций Кирову придется посетить столицу Латвийской республики, присутствовать в экспертных комиссиях, участвовать в совещаниях в гостинице «Бельвю» (резиденции советского посольства) и, естественно, на церемонии подписания 12 октября «прелиминариев», документа с предварительным перечнем статей будущего мирного трактата между РСФСР, УССР и Польшей.
Подписание прелиминарного договора о мире с Польшей, 12 октября 1920 г. Киров сидит за столом (пятый слева). [РГАСПИ]
Миронычу не терпелось покинуть Ригу, где он пробыл с 4 по 13 октября 1920 года. Затем сел в поезд и через погранпост в Себеже 14 октября вернулся в Россию. А там Оргбюро ещё 1 октября признало «желательным возвращение т. Кирова в Терскую область с рекомендацией на пост председателя облревкома»[197].
2. «Дочь Кирова»
Именно так американская журналистка Элла Уинтер назвала вторую часть своего репортажа «Советские героини» в февральском номере журнала «Советская Россия сегодня» за 1945 год.
«…Она дочь Сергея Кирова, застреленного в Ленинграде в 1934 году.
Евгения Сергеевна Кострикова – невысокая, стройная блондинка двадцати двух лет. У нее три награды за отличную службу. До войны она училась на инженера. В 1942 году стала младшим лейтенантом и командиром танка». Репортер встретилась с девушкой в Москве и побеседовала с ней. В основном, понятно, вопросы касались её боевого пути – танковых сражений под Курском, на Днепре, под Уманью и Вильно. Но кое-что корреспондент узнала и о прежней жизни своей героини: «Я спросила о детстве. Она была ленинградкой, любила заниматься спортом, верховой ездой и легкой атлетикой. Однако ей также нравилась опера и чтение Шекспира, Свифта, Скотта. «Квентин Дорвард», «Талисман» и «Айвенго» – самые любимые книги. Она любила Лермонтова, Пушкина, Толстого. Дневник, что она завела в четырнадцать лет, сгорел в танке».
У Евгении Костриковой три правительственные награды: орден Красной Звезды, орден Отечественной войны I степени и медаль «За отвагу». «За подбитые германские танки», – пояснила читателям автор репортажа. Но это не так. Медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды военфельдшер 54‐го гвардейского танкового полка 5‐го гвардейского мехкорпуса Е.С. Кострикова получила в 1943 году за спасение раненых танкистов и лишь орден Отечественной войны – за службу «в должности офицера связи оперативного отдела» «штаба 6‐й гвардейской танковой армии», то есть в качестве командира танка. Танкистом она стала по окончании Казанского танкового училища в 1944 году. В наградных документах указан год рождения Евгении. В одних – 1920-й, в других – 1921-й, место рождения – Владикавказ. Однополчанам гвардии старший лейтенант, затем капитан поведала, что отец весной 1920 года познакомился с ее матерью в Баку, женился. Вскоре после родов женщина заболела и умерла, а девочку Киров… пристроил в интернат. Почему? Его вторая жена, Мария Маркус, отказалась принять и воспитывать малышку. Хотя сама так и не родила, а детей иметь хотела.
Итак, кто мать, неизвестно, отец скрыл от дочери имя и фамилию. Некая бакинка… Мария Львовна, по натуре вроде бы добрая, любившая нашего героя самозабвенно, категорически не пожелала жить рядом с дочерью Кирова от случайной связи. От случайной ли?! Между прочим, в Баку Киров провел первую половину мая 1920 года. Вторую половину находился в Москве.
Письмо С.М. Кирова Н.Г. Серебренниковой из Астрахани, 9 декабря 1919 г. [РГАСПИ]
А теперь процитируем несколько писем Сергея Мироновича.
9 декабря 1919 года: «Письма Ваши (два) получил. Большое спасибо. Удовольствие… огромное. Жаль, что мало пишите о себе. О Ваших настроениях можно только догадываться… Вы совершенно напрасно сетуете на то, что до сего времени не мог быть в Москву. Пустяки дело! [Вы бы] знали, как мне надоела Астрахань – проклятый город!.. Все делал к тому, чтобы вырваться отсюда, но, увы, ничего не выходит… Очень хотелось попасть на Съезд, но и это сорвалось… Во всяком случае, надежды не теряю побывать в Москве, и уверен, что в ближайшее время это удастся сделать… Но пока постарайтесь чиркнуть хотя несколько слов… Пользуюсь случаем послать кое-что продовольственного. Простите, что мало».
18 февраля 1920 года: «Вы не можете себе представить, что значит не иметь ни одной свободной минуты. Только что вернулся с фронта и через несколько часов опять еду, на этот раз под Ставрополь, который мы должны взять на днях. Работы – миллион! Отдохнуть некогда. Москва? Как я хотел побывать в Москве, но, увы, не везет. Главное затруднение – плохой транспорт. Нужно слишком много времени, чтобы проехать туда и обратно… Как хочется поделиться с Вами впечатлениями, от которых переполнилось все. Ну и времечко переживаем. Вы в Москве, мне кажется, многого не чувствуете, а на арене борьбы – великолепно! Об одном Вас очень прошу: напишите подробнее о себе, а не так как Вы это делаете – в двух словах. Надежды не теряю увидеться с Вами… Послал я Вам письмо с т. Сергеевым. Это было месяца два тому назад. Не знаю, получили ли. Товарищ, который передаст Вам это письмо, вернется обратно. Напишите с ним обязательно. Пока. Всего Вам лучшего!.. Не сердитесь, что мало пишу. Ей-богу, нет ни минуты…»
11 марта 1920 года: «Случайно оказалась оказия в Москву. Теперь это бывает очень редко. Спешу воспользоваться ею. Прежде всего, очень огорчен тем, что давно ни звука не слышно от Вас. Это меня плотно беспокоит. Стараюсь объяснить это тем, что не с кем послать Вам. И только это успокаивает.
Очевидно, скоро все-таки встретимся. Любопытно будет!.. Записались ли Вы в партию? Необходимо это сделать… Но все это не то. Главное, абсолютная необходимость повидаться с Вами. А как это сделать? Очевидно, раньше покорения Кавказа это не удастся… дня через 2–3 вылетаю на аэроплане (!), как самом скором средстве передвижения в Ставрополь. Пустяки прогулка, не правда ли?..»