РСФСР поневоле пришлось вмешиваться и советизировать суверенную республику дашнаков, чтобы та не подпала под турецкий контроль. Час Орджоникидзе пробил. 29 ноября коммунисты подняли в Армении восстание. На помощь им из Баку отправился «армянский» полк, сформированный из частей 11‐й армии, и уже 2 декабря в Эривани провозгласили советскую власть. От турок страну спасли. Но меньшевистская Грузия вдруг обнаружила, что находится во враждебном окружении советских республик России, Азербайджана, Армении и союзной России Турции. В Тифлисе занервничали. Как докладывал 6 декабря в Москву преемник Кирова Шейнман, «грузинское правительство… или столковалось с Антантой, или впало в панику», обрушив репрессии против сотрудников советского полпредства и местных коммунистов.
Надежда на мирное сосуществование двух систем, меньшевистской и большевистской, таяла на глазах. Возникло естественное взаимное недоверие. Грузия судорожно искала, на кого опереться. Россия опасалась, что этой опорой станет Британия, а платой за союз – Батуми. Не исключался и вариант с оккупацией Батуми турками, что также не устраивало Москву.
Орджоникидзе без стеснения использовал турецкую угрозу в попытке продавить в центре военное вторжение. К примеру, 4 декабря он продиктовал по прямому проводу: «Для меня ясно, что турки полезут на Батум», а 9 декабря вновь предупредил: «Повторяю, что турки все равно впутают нас в эту историю». Киров во Владикавказе целиком и полностью поддерживал планы друга, и 2 января 1921 года оба от имени Кавбюро обратились ко всем членам ЦК РКП(б) с перечнем доводов в пользу немедленной советизации Грузии. Наиболее весомо выглядели третий и шестой: «Советская Армения без Советской Грузии фактически остается под гораздо большим влиянием Турции, чем нашим влиянием»; «Советизация Грузии, занятие нами Батума, вырывает у Антанты последнюю базу против нас на юге». Не сразу, но аргументы достигли цели. Чичерин 20 января согласился с тем, что «Грузия так зарвалась, что надежды мало». За ним сдался и Ленин.
Сценарий реализовали тот же, что и в Армении: коммунистическое восстание в провинции, образование ревкома и военная помощь ему со стороны РСФСР. Грузинские подпольщики выступили 12 февраля, Красная армия пересекла границу 16 февраля. Спустя девять дней, около полудня 25 февраля, «доблестными красными войсками обходным движением взята столица Грузии – Тифлис». А спустя ещё четверть часа Серго телеграфировал Миронычу во Владикавказ: «Ура! Тифлис взят! Только что [по] полученным сообщениям красные повстанцы заняли оплот меньшевизма [и] контрреволюции. В Тифлисе водрузили знамя совет[ской] Грузии».
Киров, конечно же, не сидел во Владикавказе сложа руки. Он организовал переход 98‐й стрелковой бригады через Мамисонский перевал, чтобы ускорить падение западной грузинской столицы Кутаиси. Участник «дерзкого маневра» М.А. Цаллагоев вспоминал: «Вьюга в горах… Тяжело двигаться. Сухой колючий снег хлещет по лицам… Добротные армейские кони с трудом тянут пушку. Её колеса глубоко врезаются в снег…
Телеграмма о взятии Тифлиса, 25 февраля 1921 г. [РГАСПИ]
– А ну, братцы, веселей!.. Пушку вперед!
Это подъехал на крепком кабардинском скакуне член Совета Одиннадцатой.
– Есть, товарищ Киров! – отвечают бойцы и дружно налегают, пушка скрывается в снежной пурге. Сергея Мироновича окружают горцы-старики в бараньих полушубках и широченных косматых папахах; в руках – длинные палки.
– Неужели не пройдем за перевал? – спрашивает их Сергей Миронович.
– Нет, – отвечают старики. А за их спиной стоят статные джигиты с обветренными лицами… Отвечая на взгляд Мироновича, они ответили твердо:
– Пройдем!
Киров снова обратился к проводникам. Те посмотрели на ползущую вверх пушку, на веселые глаза Кирова, на невозмутимо-спокойные лица партизан и сказали:
– Попробуем. Кажется, пройдем!..
И… прошли». По утверждению Орахелашвили, «люди на бурках скатывали с гор лошадей и прорывали туннели в девятиаршинном снегу»[203].
Ко времени перехода через Кавказский хребет, живо напоминающего суворовский, наш герой уже являлся делегатом Х съезда РКП(б) с решающим голосом. Избрание состоялось на Второй партийной конференции Терской области, открывшейся в здании главного владикавказского театра 16 февраля 1921 года, то есть в день начала военной кампании против Грузии. Киров зачитал на ней доклад «о международном и внутреннем положении России». Затронул разные темы, но, похоже, ключевая, которая вскоре станет ахиллесовой пятой Советской России, не привлекла его особенного внимания. Та самая, которую в сентябре 1920 года он именовал «странной атмосферой в партийных кругах».
Грозовые тучи нагнал, конечно же, Троцкий. Лев Давидович, любивший вещи называть своими именами, предложил выходить из экономической разрухи посредством «милитаризации труда». Военный нарком настаивал: без единоначалия, как в армии, поднять промышленность и транспорт, тем более быстро, в сжатые сроки, невозможно. Единоначалие поставило на ноги Красную армию и обеспечило её победы над белой гвардией и интервентами. То же единоначалие поставит на ноги и народное хозяйство молодой советской республики.
Ясно, как отнеслась к инициативе Троцкого партийная масса, и в первых рядах члены профсоюзов, коллегиальных органов, привыкших у себя на предприятиях все решать сообща, по совету. Ведь пролетарскую революцию в 1917 году они делали прежде всего для того, чтобы заводом, фабрикой управлял не хозяин, а коллектив в лице избранного им фабзавкома. Возвращения «хозяина», назначенного сверху Совнаркомом или наркоматом, рабочие-коммунисты категорически не желали. Как следствие, ВЦСПС устами лидера М.П. Томского выступил против. Тут же головы подняли «демократические централисты» (яростные защитники коллегиальности) и «рабочая оппозиция» (сторонники замещения наркоматов профсоюзами), а «буферная группа» попыталась как-то всех примирить.
Именно это брожение Киров окрестил «довольно странной атмосферой», которая, несомненно, напомнила март 1919 года в Астрахани, когда ему довелось укрощать местные профсоюзы. Тогда он на собственном опыте прочувствовал, насколько опасным может быть их всемогущество. И теперь прошлый опыт помог сориентироваться в той «кутерьме», что поставила в тупик даже Ленина. Ильич, конечно, считал, как и Троцкий, но открыто поддержать наркомвоенмора не рискнул. Ну как объявить пролетариям, что советская власть в их понимании («все решаем сообща») всех проблем не решит, счастливого будущего не построит, а, наоборот, утопит дело революции в чрезмерной болтовне и бесконечных спорах? Без центра, решающего все, не обойтись.
Нет, вождь счел за лучшее от прямого и честного разговора с рядовыми коммунистами уклониться, а ретивого Троцкого одернуть. Он выдвинул «платформу десяти», что воздавала должное заслугам и роли профсоюзов «в деле хозяйственного строительства», но на ключевой вопрос (кому теперь командовать на фабрике или заводе) ответ не давала. Зато зачинщику дискуссии досталось за разные огрехи, в том числе за то, что не разглядел в профсоюзах «школу управления», «школу хозяйничанья», «школу коммунизма». В принципе, Лев Давидович провинился не тем, что признал в «единоличии» (весьма распространенный термин той эпохи) панацею от всех бед, а тем, что заикнулся о том публично.
Помимо Ленина «платформу» подписали Зиновьев, Каменев, Сталин, Томский, Калинин… «Правда» поместила её на первой и второй полосах номера от 18 января 1921 года. У Мироныча до отъезда 2 марта в Москву имелось достаточно времени, чтобы изучить «проект постановления X съезда РКП по вопросу о роли и задачах профсоюзов» и согласиться с тем, что нейтрализация профсоюзов путем их «огосударствления» не требует спешки, а «подбор руководящего персонала профессионального движения… должен протекать при направляющем контроле партии». И когда на съезде в Москве 14 марта после доклада Зиновьева и прений председатель Л.Б. Каменев вынес на голосование «три проекта постановления съезда», Киров находился среди того большинства (336 делегатов), что подняло руки за первый, «за резолюцию Десяти».
Вечером того же дня съезд избирал новый состав ЦК – двадцать пять членов и четырнадцать кандидатов в члены. Киров прошел по второму списку, уступив одному только В.М. Чубарю (соответственно 446 и 464 голоса). Впрочем, прошел не потому, что отличился как-то на съезде, во время дискуссии. Он не принимал участия в дебатах, разве что в заседаниях комиссии по национальному вопросу. Тем не менее рекомендация избрать исходила от авторов платформы десяти и «совещания членов съезда, стоящих на той же платформе». Иными словами, рекомендовал Кирова Ленин, и большинство учло эту рекомендацию.
Москва. Кремль. Большой дворец. Свердловский зал. Заседание X съезда РКП(б), март 1921 г. [РГАСПИ]
Но вот что странно. Ленин предлагал Кирова кандидатом в члены ЦК, а Орджоникидзе – сразу членом, как Фрунзе и Ворошилова. Неужели Мироныч не заслуживал того же? Конечно, заслуживал. Однако вождя что-то остановило. Что именно, позволяет понять не раз цитированная ранее желчная тирада Ю.П. Бутягина по адресу нашего героя: «…до X-го Съезда он был одним из самых активных троцкистов среди руководящей кавказской группы т.т., боровшейся с дисциплинированными членами партии, выдержанными сторонниками платформы 10… что… не помешало ему молчаливо объявиться сторонником платформы 10, когда определилось за ней большинство…» Обиженный командарм написал это 28 июля 1921 года. Автор, безусловно, сгустил краски, но не лгал. «Сообщение о товарище Сергее М. Кирове» предназначалось члену ЦК А.Г. Шляпникову, лидеру «рабочей оппозиции», знавшему Кирова лично, активному участнику и оппоненту Ленина на Х съезде…
Да, Сергей Миронович не сразу взял под козырек, когда вник в суть «странного» спора, спровоцированного Троцким. Ведь в партии разгорелась нешуточная дискуссия! И не о банальной реставрации «единоличия» на том или ином предприятии, а фактически над всей советской экономикой, то есть на государственном уровне. Не слишком ли радикально даже для реалиста Кирова?