У Чагина был очень интересный друг, с которым он познакомился годом ранее в Москве и сразу же пригласил погостить у себя в Баку. Тот откликнулся, несколько раз заглянув в город нефтяников накоротке осенью 1924‐го и зимой 1925‐го. Зато в апреле – мае и в августе 1925 года останавливался надолго – на полтора и целый месяц. Во второй раз по совету Кирова Чагин поселил гостя в Мардакянах, «на одной из лучших… ханских дач с огромным садом, фонтанами и всяческими восточными затейливостями», чтобы создать «иллюзию Персии в Баку». Гость очень мечтал попасть в соседнюю страну. Однако Киров не позволил. Слишком опасно! Гостя же звали Сергей Есенин, и с легкой руки приятеля, Чагина, поэт обрел в лице нашего героя весьма влиятельного покровителя. Как вспоминал В. Швейцер, у бакинской милиции имелось предписание при обнаружении Есенина «вне дома в болезненном состоянии… бережно доставлять его в общежитие, где он жил тогда у Чагина». А это свидетельство легендарного актера Василия Качалова: «Играем в Баку спектакль… И весь город – сплошная легенда об Есенине. Ему здесь «все позволено». Ему все прощают».
Киров, «человек огромного эстетического вкуса», ценил поэзию Есенина и на досуге, по признанию Чагина, с удовольствием мог послушать, как тезка «неповторимо задушевно» читает что-нибудь из цикла «Персидские мотивы». А в будни посадить с собой рядом в машину и свозить на нефтепромыслы, к вышкам или в строящиеся рабочие поселки. И снова слово Швейцеру: «На Есенина бакинского периода, несомненно, оказала влияние личность Кирова…»
– Ну, что пишут из Баку о Есенине? Как он? – спросил Киров Чагина в кулуарах XIV партсъезда в Москве в декабре 1925 года.
– По моим сведениям, Есенин уехал в Ленинград.
– Ну что ж… Продолжим шефство над ним в Ленинграде. Через несколько дней будем там.
Съезд ещё не закончился, когда страна узнала о том, что в ночь с 27 на 28 декабря Есенин повесился в ленинградской гостинице «Англетер». Повесился ли?[255]
Разогреть партию перед съездом «новая оппозиция» попробовала в сентябре. Статьями, подготовленными Зиновьевым, Каменевым, Крупской. Авторы подвергали жесткой критике НЭП: мол, пользу от неё почувствовал разве что кулак, а сельская беднота – в ущербе. Но не обольщайтесь. Атакующая сторона стремилась не проблемы НЭПа разрешить, а дискредитировать и свалить Бухарина, проповедника НЭПа на деревне. НЭП она использовала всего лишь в качестве инструмента политического уничтожения оппонента. Не более того… Сопутствуй Каменеву с Зиновьевым удача, дуэт быстро бы забыл о кулацкой угрозе и прочих заявленных «страшилках», НЭП ожидала… реабилитация, а «кулаков» немного погодя… оставили бы в покое.
Между тем любой спор о Бухарине – дискуссия! И ЦК обязан её избежать, почему правящее большинство публиковать что-либо, кроме зиновьевской «Философии эпохи», запретило. Со стороны оппозиции тут же посыпались обвинения в зажиме критики, демократии и т. д. Дискуссия вспыхнула внутри ЦК. Весь октябрь и ноябрь попытки выйти на компромисс срывались разными инцидентами, грозившими выплеснуть споры в публичное пространство. Их гасили в репрессивном порядке, что вызывало новую волну возмущения и новый раунд выяснения отношений.
По мере нарастания накала борьбы обе группировки все сильнее и теснее сплачивались вокруг лидеров. Меньшинство возглавил Зиновьев, имевший за спиной надежную базу – Ленинград (Каменева Москва не поддержала). А большинство и не заметило, как в пылу полемических стычек рутину текущего управления передоверило своему лидеру – Сталину. Киров примыкал к большинству, хотя вел себя скорее пассивно, чем активно. На трибуны поднимался редко, чтобы сказать во всеуслышание, что оппозиция «запуталась» в раскрученной ею же «кулацкой, средняцкой и бедняцкой географии».
Тем временем каждый день такой «войны» медленно, но верно превращал генсека ЦК РКП(б) – первого среди равных – в вождя, второго Ленина. Сталина вполне устраивало появление внутри ЦК «ленинградской» фракции и её «работа» на постоянной основе. Правда, умеренная «работа». Между тем «новая оппозиция» вела себя крайне агрессивно, похоже, в предчувствии, что на съезде с развенчанием Бухарина ничего не выйдет, и из-за опасений, что с ней поступят так же, как с Троцким. Зиновьев и Каменев инстинктивно поспешили опереться на того, кто мог защитить от неминуемой расправы, на партийную организацию города на Неве. Полагали, что к голосу коммунистов «колыбели революции» в ЦК или хотя бы на съезде прислушаются.
И голос этот прозвучал 1 декабря на XXII Ленинградской губернской конференции. Ему ответили москвичи 5 декабря на собственной губернской конференции, четырнадцатой. Увы, оба лагеря не думали о примирении, изготовившись к решительной и… бессмысленной драке на съезде, открывшемся 18 декабря 1925 года. Сталин вечером 15 декабря предпринял отчаянное усилие найти «золотую середину», чтобы сохранить оппозицию «Его Величества» на будущее. Однако Зиновьев и Каменев не поверили в искренность Кобы, стали требовать формальных гарантий, вплоть до свободы критики. Сделка не состоялась, и на партийном форуме меньшинство, тупо, по инерции, атаковавшее «любимца партии», закономерно угодило под каток разгневанного, даже разозленного ими большинства, не давшего Бухарина в обиду. В день смерти Есенина, 28 декабря, делегаты по предложению Калинина, призвав рядовых партийцев Ленинграда положить конец «попыткам подрыва единства» нашей партии, санкционировали кампанию чистки партийного руководства города. Преемника Зиновьеву выбрали заранее.
«Дорогая Маруся…
Настроение здесь у меня очень плохое… на съезде у нас идет отчаянная драка… В связи с этой дракой здесь стоит вопрос о посылке меня на постоянную работу в Ленинград. Сегодня об этом говорили очень определенно. Я, конечно, категорически отказываюсь. Серго также против моей посылки туда. Не знаю, чем это кончится. Через неделю, а, быть может, раньше, съезд закончится, немедленно выедем домой»[256].
Форум завершился 31 декабря 1925 года. Киров взялся за перо, очевидно, в первый из двух «выходных» съезда – 24 декабря (второй – 27 декабря). Сразу после того, как «правящая семерка» пришла к мнению, что в Ленинграде нужен лидер, способный одолеть авторитетного Зиновьева. У Кирова не было шанса «отделаться». Ведь он в свое время умудрился затмить Нариманова, основателя советского Азербайджана, кумира азербайджанских национал-коммунистов, «азербайджанского Ленина». Ему и ехать в Ленинград, чтобы повторить «подвиг».
А что с Есениным? Поэт приехал в город на Неве 24 декабря 1925 года очень неудачно. Встретился с кем-то, с кем не стоило. А кто-то в той нервозной, крайне наэлектризованной, чуть ли не безумной атмосфере мог заподозрить, что во владения Григория Евсеевича явился кировский эмиссар… за компроматом…
2. «Направлен партией в Ленинград»
Так сформулировано в Большой Советской энциклопедии (3-е издание, том 12, 1973 год). И сформулировано точно. Направлен партией, а не её вождем – Сталиным. Сталин понимал, что убрать Кирова из Баку – значит разрушить то хрупкое политическое равновесие, которое благодаря Кирову в Азербайджане возникло и сохранялось в течение трех с половиной лет. Перевод Мироныча в другое место разбалансирует ситуацию, вновь столкнет лбами «националистов» с «бакинцами», а способен ли кто-либо иной из русских сыграть роль арбитра так же превосходно, как уроженец вятского Уржума, – большой вопрос…
Это – во-первых. А во-вторых, в планы Сталина не входило выгонять из Ленинграда Зиновьева. Ведь генсеку требовался в Политбюро постоянный оппонент, держащий на взводе соратников, вынуждающий их чаще спорить с собой, а не с лидером партии, кстати, на XIV съезде переименованной из российской во всесоюзную, из РКП(б) в ВКП(б). Оппонент непременно должен иметь крепкий тыл, чтобы Сталин, ссылаясь на него, мог блокировать попытки большинства Политбюро избавиться от «склочника». Зиновьев располагал таким тылом – преданной ему ленинградской партийной организацией.
И вот на пленуме ЦК в первый день нового, 1926 года Сталин произвел маневр в ленинском духе: состав Политбюро расширили до девяти человек, причем новичков оказалось не двое, а трое. Одного ветерана разжаловали в кандидаты. Каменева! Того из дуэта, чью спину не подпирал надежный горсовет. Из шестидесяти трех членов ЦК в зале присутствовало пятьдесят три, в том числе Киров, из сорока двух кандидатов – тридцать один. И практически все голосовали как по команде: за Калинина, Молотова, Рыкова, Сталина, Томского, даже за Зиновьева единогласно (тот, за кого голосуют, воздерживался). У Бухарина, Ворошилова и Троцкого – всего по одному дополнительно воздержавшемуся. И лишь за Каменева подняли руки пятеро…
Зиновьев попробовал замолвить за друга слово. Тщетно. Заступничество председателя Ленсовета отклонено. Опять же, как по команде, большинство при одном против и одном (Зиновьеве) воздержавшемся утвердило Каменева кандидатом в члены Политбюро. Тогда Зиновьев подал в отставку с поста главы Коминтерна. Тем же большинством ее не приняли. Кроме того, Сталин настоял, чтобы Г.Е. Евдокимов, зампред Ленсовета, стал одним из пяти секретарей ЦК ВКП(б). Все свидетельствовало о заинтересованности генерального секретаря ЦК в Зиновьеве как сильном оппоненте внутри Политбюро и ЦК. А потому отпускать Кирова в Ленинград «на постоянную работу» Сталин не намеревался. Да, и на временную отлучку едва ли благословил, не будь серьезного давления соратников, жаждавших разрушения ленинградского «Карфагена»…[257]
Из протокола пленума ЦК ВКП(б) от 1 января 1926 г. [РГАСПИ]
Голосование по составу Политбюро на пленуме ЦК ВКП(б) 1 января 1926 г. [РГАСПИ]
Если бы Григорий Евсеевич это понял и без промедления велел единомышленникам в Питере умерить тон выступлений на собраниях и митингах, а особенно в печати… Все-таки тревожный звонок для ленинградцев уже прозвучал. Предыдущий пленум ЦК 28 декабря (Киров в нем не участвовал), невзирая на протесты Зиновьева, уволил главного редактора «Ленинградской правды» зиновьевца С.М. Закс-Гладнева за кампанию против решений заседавшего в Москве съезда партии, назначив взамен «цекиста», сторонника большинства ЦК И.И. Скворцова-Степанова.