От Зиновьева в те считаные дни зависело, кто приедет в Ленинград из Москвы – инквизиторы или ревизоры. Перед глазами стояло два наглядных примера – Троцкий, вовремя промолчавший в 1924 году (член Политбюро), и Каменев, наговоривший немало в 1925‐м (кандидат в члены Политбюро). А Сталин ещё мог призвать единомышленников к снисходительности и милосердию.
Увы… 5 января 1926 года покамест хозяин Ленинграда набросал два опрометчивых письма, адресованные одно группе членов ЦК, приехавшей из Москвы, другое – членам Ленинградского губкома. В обоих – констатация того факта, что он не вправе выступать где-либо перед коллективами «только потому, что пленум ЦК ВКП(б)… запретил мне… всякое выступление» для объяснения «своей позиции на съезде». Автор просил всех донести до сведения рабочих «о причинах моего молчания» и не появления «ни на собраниях, ни в печати».
Зиновьев так и не понял смысла постановления пленума ЦК от 1 января. Пункт «в» параграфа 9‐го гласил: «Никакая дискуссия по решениям съезда и никакие объяснения сторонников меньшинства из членов и кандидатов ЦК и ЦКК по вопросам поведения меньшинства на съезде не должны быть и не могут быть допущены»[258]. Большинство запрещало какие-либо речи, опасаясь не критики как таковой, а возобновления через неё дискуссии. Не уловив главного, председатель Ленсовета совершил роковой промах: изобразил из себя невинную жертву. Тем самым он провоцировал своих сторонников из рабочей среды подняться на защиту любимого вождя и… начать дискуссию. Если бы письма, помимо прочего, призывали к сдержанности, сохранению спокойствия и пониманию действий большинства… Но в них отсутствовало что-либо подобное.
И рабочие Ленинграда поднялись, заспорили и… раскололись на тех, кто боялся расправы с Зиновьевым и стоящим за ним партактивом города, и тех, кто в первую очередь опасался последствий «бодания» Ленинграда с ЦК, со всей страной. В итоге то, чего хотела избежать Москва, и случилось. Дискуссия! Вторая по накалу, хотя и более короткая после той, что пережила сама столица в декабре 1923 года, во время кампании переизбрания городского партактива. Тогда кампания просто совпала с борьбой большинства против обиженного Зиновьевым Троцкого и иже с ним. Как проголосовала Москва? Рабочая, военная и служащая – за ЦК, комсомольская и вузовская – за оппозицию. В новых составах райкомов, кроме одного, и губкома доминировали приверженцы ЦК.
Теперь окунуться в ту же «прорубь» предстояло Ленинграду. Старт дискуссии предопределил судьбу Кирова. То, что 7 января Политбюро ЦК ВКП(б) утвердило, а на другой день пленум Ленинградского губкома избрал его первым секретарем, ещё не означало переезда Мироныча в город на Неве всерьез и надолго. Развернувшиеся на ключевых предприятиях Ленинграда жаркие дебаты за и против «новой оппозиции». Вот что помешало Кирову возвратиться в полюбившийся ему Баку. Дискуссия 1926 года уничтожит репутацию Зиновьева так же, как дискуссия 1923 года низвергла репутацию Троцкого. Замена в Ленинграде старого соратника Ильича кем-то другим, новым станет в ЦК партии всеобщим желанием. И Киров был единственным, в ком «цекисты» не сомневались: он справится, питерскую фронду укротит, ленинградцев в себя влюбит. А Сталину придется с этим смириться и найти на пост генерального секретаря ЦК АКП кого-то иного.
«Я делал все к тому, чтобы отделаться, но ничего не помогло, – признавался наш герой жене, после чего продолжил: – Очень плохое у меня настроение. Кажется, никогда я так скверно себя не чувствовал. Готов, чорт знает что сделать… Милая Маруся, как мне трудно согласиться с мыслью, что я еду в ужасную обстановку, в Питер»[259]. Судя по контексту, откровение вырвалось 4 января 1926 года, поздним вечером, после того, как Оргбюро в отсутствие Сталина утвердило командировку в Ленинград восьми докладчиков «о работах XIV-го партсъезда».
«Балом» в тот день правил Молотов. Мы привыкли к историческому клише: Молотов – послушный исполнитель воли Сталина. В принципе, все верно. Даже в молотовских письмах генсеку 1925 года постоянно мелькает: «Вполне согласен», «Лично я согласен с твоими указаниями», «Согласен с тобой» и т. д. Однако есть нюанс: Молотов имел свои убеждения, но, подчиняясь партийной дисциплине, не афишировал их, если они не совпадали с генеральной линией. Тем не менее совсем все скрыть не получалось, и нет-нет да истинное лицо секретаря ЦК проступало сквозь внешнюю солидарность с позицией большинства. Вот характерный пример. Из письма Сталину от 28 июня 1925 года: «У любителя фразы нет простых слов для мещанской сволочи и полубелогвардейца Истмена»[260]. «Любитель фразы» – Троцкий, Макс Истмен – американский журналист, социалист, написавший панегирик об опальном члене Политбюро. Обратите внимание, какие эпитеты отпущены по адресу американца. Они с головой выдают кредо Вячеслава Михайловича: «Кто не с нами, тот против нас», будь моя воля – никаких компромиссов, социализм, а тем более коммунизм не терпит идеологических полутонов и послаблений… И когда появлялся шанс действовать в соответствии с идеалом, Молотов им не пренебрегал. Разгромить отщепенца Зиновьева в Ленинграде желало большинство ЦК ВКП(б), почему земляк Кирова и взял это дело в собственные руки…
Письмо С.М. Кирова М.Л. Маркус предположительно от 4 января 1926 г. [РГАСПИ]
Именно Молотов 2 января согласовал с Углановым и Косиором проведение «в понедельник 4/I-26 г. в 7 часов вечера» сбор членов Оргбюро. Правда, не дожидаясь назначенного часа, Вячеслав Михайлович поручил сотруднице аппарата Бочаровой произвести «голосование вкруговую», то есть обойти или обзвонить членов Оргбюро Андреева, Артюхину, Бубнова, Догадова, Квиринга, Смирнова по наиболее важным вопросам, в том числе об отправлении в Ленинград «докладчиков» и командировке туда же комиссии для «немедленной организации Секретариата ЛК». В комиссии три члена – Молотов, Томский, Евдокимов. Киров – в списке «докладчиков», и его же комиссия, читай, Молотов, прочила в состав Секретариата ЛК. Коллега Сталина располагал веской причиной для «самоуправства». Днем 4 января в Ленинграде два секретаря – Куклин и Шверник – не договорились по трем ключевым пунктам: о редакторах газет «Смена» и «Красная газета», о дне созыва пленума губкома и кандидатуре третьего секретаря ЛК. А ещё они решили «просить ЦК командировать в Ленинград для проведения отчетной кампании членов ЦК»…
Все опрошенные Бочаровой «не возражали». Учитывая, что Бубнов и Артюхина – кандидаты в члены Секретариата, а Секретариат состоит из пяти членов, причем двое (Косиор и Евдокимов) в Москве не находились, трех голосов – Молотова, Бубнова и Артюхиной – оказалось достаточно, чтобы признать те же решения утвержденными и Секретариатом. О чем помощник Молотова Копяткевич и объявил на открывшемся вечером заседании Оргбюро. К тому моменту молотовскую инициативу методом опроса уже одобрило большинство членов Политбюро и с ней посредством телефонограммы ознакомились ленинградцы, все-таки собравшиеся по настоянию первого секретаря Куклина в шесть часов вечера на экстренный пленум губкома…[261]
Мироныч привлек внимание многоопытного земляка прежде всего как превосходный оратор, способный переломить общественное мнение коммунистов города на Неве. Ведь наш герой в делегации – единственный «провинциал». Другие – статусные руководители из Москвы: секретарь ЦК (Молотов), член Оргбюро (Андреев), председатель ВЦИК (Калинин), председатель ЦИК от УССР и председатель ВУЦИК (Петровский), председатель ВЦСПС (Томский), председатель РВС (Ворошилов), нарком путей сообщений (Рудзутак), почти сразу замещенный наркомом труда (Шмидтом).
Решения «в круговую» Секретариата и Оргбюро ЦК ВКП(б) от 4 января 1926 г. по вопросам Ленинграда. [РГАСПИ]
Орджоникидзе 4 января в заседании Оргбюро участвовал, но другу не помог. Поздно! В конце концов Киров вместе с Орджоникидзе и Микояном в дни съезда отлучался в Ленинград и 29 декабря выступил на партактиве Выборгского района, из-за чего и пропустил пленум ЦК 28 декабря. Почему бы ему не съездить в Питер ещё раз? Серго добился тем вечером одного: перевода в Ленинград в помощь Миронычу П.И. Чагина «для ответственной работы в «Красной газете»[262].
Итак, 5 января Киров вновь приехал в Ленинград вместе с В.М. Молотовым, Г.И Петровским, М.П. Томским, А.А. Андреевым и В.В. Шмидтом. Официально делегацию возглавляли К.Е. Ворошилов и М.И. Калинин, появившиеся в городе Ленина утром 6‐го числа.
Из письма Кирова М.Л. Маркус, 7 января 1926 года: «Встретили нас здесь весьма и весьма холодно. Положение здесь очень тяжелое. Работы на 24 часа в сутки. Как пойдет дело, не знаю… чувствую я себя отвратительно. Дело очень ответственное».
Из письма Кирова Орджоникидзе, 10 января 1926 года: «…встретили здесь не особенно гостеприимно. Особенно, потому, что мы сразу пошли по большим заводам и начали опрокидывать коллективы… взяли Электросилу (900 чл[енов] п[артии])… Коллективы выносят постановления о переизбрании райкомов, а кое-где требуют переизбрать губком… В общем, обстановка горячая, приходится очень много работать, а ещё больше – драть глотку. Посмотрим, что будет дальше, а пока я иду на монетный двор, на собрание коллектива…»
Прошло ещё шесть дней, 16 января 1926 года:
1. «Дорогая Маруся!
Пишу тебе второе письмо… Не обижайся, что пишу мало. Очень я занят. Работаю. Ни минуты нет свободной. Положение здесь отчаянное. Такого я не видел никогда. Так будет ещё несколько недель, а дальше должно быть несколько легче… Кроме того, что много работы, работа очень сложная и ответственная. Занят так, что даже на улице не был ни разу. Бываю только в машине… Живу в гостинице вместе с членами ЦК, которых здесь достаточно много. Каждый день на собраниях. Ну, и собрания здесь! Есть ячейки в 1500–2000 чел[овек]! Это одна ячейка. Сплошь, конечно, рабочие и работницы».