2. «Дорогой Серго!..
Дело обстоит так. Выборгский р[айон], Петроградский, Городской, Володарский – сплошь с нами. Осталось несколько маленьких заводов. М[осковско]-Н[арвские] – в большинстве наши. Путилов – пока нет. Здесь все приходится брать с боя. И какие бои! Вчера были на Треугольнике, коллектив 2200 чел[овек]. Драка была невероятная… Временами в отдельных частях собрания дело доходило до настоящего мордобоя!.. Собрания изводят. Две недели говорим, и все одно и то же. Каждый день на собрании, голова идет кругом…»[263]
Судя по кировской корреспонденции, он – в гуще событий, чуть ли не на всех собраниях выступает и громит оппозицию. А судя по ленинградской печати, именно 10 января случилось что-то, выбившее Мироныча из рядов активных докладчиков. На том же Монетном дворе «партийцы» проголосовали за линию ЦК, «заслушав доклад тов. Петровского», хотя 6‐го числа коллектив «Электросилы» аналогичную резолюцию принял, «заслушав доклад члена ЦК тов. Кирова и речь тов. Петровского». На «Красном треугольнике» в решающий день 15 января коллектив отметил речи троих посланцев Москвы – Калинина, Ворошилова, Молотова. Киров не упомянут. Любопытно, что «Ленинградская правда» 12 января сообщила о выступлении нашего героя «вчера» на вагоноремонтном заводе имени Е.И. Егорова. Но в репортаже той же газеты с данного мероприятия докладчиками от ЦК оказались Климент Ворошилов и Михаил Калинин.
Таким образом, Сергей Миронович зачитал доклады о XIV съезде 6 января на заводе «Электросила», 7 января на фабрике «Красный ткач» и 8 января на фабрике «Красный Маяк». На Монетный двор он собирался 10 января, но компанию «всеукраинскому старосте» так и не составил. На будущем Вагонмаше 11 января его и вовсе подменили.
Впрочем, 12 января Киров выступил сразу перед «коммунарами» заводов «Красный Гвоздильщик» и «Электроаппарат». Видимо, не слишком ярко, ибо в одобренной и затем опубликованной резолюции собрания имя докладчика не указано. Три дня спустя, 15 января, он присутствовал на «генеральных битвах» за фабрику «Скороход» и завод «Красный треугольник». Однако слова не брал. Не осталось сил после речи, произнесенной в тот же день перед комсомольцами Выборгского района? В итоге «краснотреугольниковцы» «на руках к автомобилю» понесли лишь «т. Калинина, Молотова, Ворошилова, Петровского»…
Григорий Иванович Петровский, председатель ВУЦИК, всеукраинский староста. [РГАСПИ]
«Как здоровье? Как дела? Целую. Серго», – около полудня 14 января телеграфировал Миронычу из Тифлиса Орджоникидзе, похоже, не подозревая, насколько уместен именно первый вопрос… И ещё один факт. Об избрании нашего героя 8 января секретарем ЛК печать красного Питера сообщила не сразу, а… 14 января 1926 года…
Не произошел ли с Кировым какой-то неприятный инцидент по дороге на Монетный двор вечером 10 января 1926 года? Авария, столкновение с «прохожим» или что-то иное, неблагоприятно отразившееся на его самочувствии? «Случайность», почти выведшая из строя на несколько дней лучшего оратора партии. Которую и сам Киров, и приехавшие с ним члены ЦК постарались замять, «стереть» из хроники событий?[264]
Благо главную цель «десант» из Москвы достиг. Как бы трудящиеся ленинградских фабрик и заводов ни сочувствовали товарищу Зиновьеву, какими бы несправедливыми ни считали решения XIV партсъезда по отношению к ленинградской делегации, перед каждым вдруг возник непростой, проклятый выбор – демократия или стабильность. Два года назад коммунисты-москвичи, столкнувшись с той же дилеммой, предпочли стабильность. Большинство коммунистов-ленинградцев поступили так же. И чем яростнее в фабричных или клубных актовых залах оппозиционеры Глебов-Авилов или Минин спорили с Калинычем или Ворошиловым, тем скорее большинство слушателей склонялось к точке зрения большинства.
С.М. Киров выступает перед коллективом «Красного треугольника». [РГАСПИ]
Ситуация мало зависела от ораторского таланта, в том числе и кировского. Перспектива утонуть в «склочной каше» в ходе жарких дискуссий становилась настолько ясной и очевидной, что поневоле вынуждала менять мнение. И вот коллективы один за другим в течение двух недель пересмотрели собственные же резолюции за Зиновьева, принятые под Новый год. Самых строптивых, «коммунаров» завода Егорова, «Красного треугольника», Путиловского и ряда других, уломали через агитработу в цеховых ячейках. Когда рабочие подавляющего большинства ячеек сдавались, то организовывалось общее партсобрание, чтобы «узаконить» переход фабрики или завода на «платформу» XIV партсъезда. Последний бастион – «красные путиловцы» – капитулировал 20 января 1926 года.
Сопротивление команды Зиновьева дорого ей обошлось. Райкомы и губком подвергли переизбранию. В шести районах Ленинграда чрезвычайные партконференции прошли с 5 по 8 февраля. XXIII чрезвычайная губернская состоялась 10–12 февраля. Они очистили и райкомы, и губком от сторонников Григория Зиновьева. Отныне во всех доминировали сторонники большинства ЦК. И им требовался новый лидер, новый вождь. Каковым с «благословения» Молотова и стал С.М. Киров.
3. «Дискуссия осточертела»
«Дорогой Серго,
…Вчера закончили конференцию, и, тем самым, кончилась и первоначальная работа против оппозиции. Сегодня был пленум губкома. Избрали секретариат, бюро и пр[очее]. В этом отношении дела идут.
Плохо и очень плохо то, что развертывается новая драка на почве невероятного местничества. Т[оварища] Лобова взяли в Москву. Здесь это вызывает огромное противодействие и драку. Словом, та разобщенность от ЦК, о которой ты знаешь, оказалась гораздо глубже. Все это надо расхлебывать. Выходит так, что я пострадал больше всех. Работы – по уши. Не было ещё случая выспаться, как следует. В общем же, конечно, сейчас несколько легче. Такие брат дела. Большим успехом здесь пользовался на конференциях Бухарин и очень малым земляк мой.
Конференции в целом прошли хорошо. Дискуссия осточертела. Если ты меня разбудишь ночью, я тебе очень складно расскажу о строительстве социализма, НЭПе и проч[ем]. На днях напишу подробнее, а сейчас не могу…»[265]
В процитированном письме Кирова от 13 февраля 1926 года отразилась вся абсурдность ситуации, в которую попала «ленинская гвардия». Ей приходилось морочить голову низовому звену обсуждением проблем, кои она сама первостепенными или чрезвычайно важными не считала. Бухарин защищает кулака, не верит в мировую революцию! Это способно поднять «в ружье» партию. А вот обвинения в том, что Бухарин помешал выгнать Троцкого из Политбюро, вряд ли кого впечатлят. Скорее вызовут недоумение.
Между тем эффективная деятельность высшей партийной коллегии и есть самая волнующая правящую верхушку тема. «Склочник» в Политбюро – хуже прямой контрреволюции. Он легко может парализовать работу коллективного руководства, начав по любому поводу дискуссию, что декабрь 1923 года продемонстрировал со всей наглядностью. Управление Страной Советов тогда едва не замерло. А кто виноват? Троцкий, член Политбюро, весьма несдержанный на язык. Попытка избавиться от него показала, что от роли «склочника» не застрахован никто, даже такой вроде бы спокойный и уравновешенный человек, как Лев Каменев. В упорном стремлении выкинуть из Политбюро тезку преемник Ильича не заметил, как сам превратился в того, кто тормозит, а то и парализует функционирование главной коллегии страны.
И если Троцкий нашел в себе силы вовремя остановиться, замолчать, то Каменев нет, договорившись на XIV съезде до того, что «т. Сталин целиком попал в плен… неправильной политической линии, творцом и подлинным представителем которой является т. Бухарин», и отныне «не может выполнить роли объединителя большевистского штаба». Иными словами, если до декабря 1925 года Каменев и Зиновьев считали Сталина «заблуждающимся» и не теряли надежды, рассорив генсека с Бухариным, возродить некогда успешно правивший триумвират, то теперь – все. И Сталин подвергся открытой атаке, формально за игнорирование «опасности прикрашивания нэпа», на деле – за отказ порвать с тем, кто вступился за Троцкого, два года назад чуть не угробившего партию развязанной им первой большой дискуссией.
Можно понять негодование большинства делегатов съезда, услышавших, что, по мнению новых оппозиционеров, уже не два, а три действующих члена Политбюро не достойны занимаемых «командных высот». Их реакция естественна: Зиновьева и Каменева вон из Политбюро! «Добрый» Сталин пожалел Зиновьева. Что ж, убавим тому спеси, лишив верной опоры – Ленинграда. За организацию «крестового похода» взялся «земляк» Кирова, Молотов, выражавший не собственное мнение, а волю партии. И Сталину ничего не оставалось, как смириться с новой политической реальностью: Зиновьев – член Политбюро, но главным оппонентом генсека не будет. Следовательно, не будет и постоянного давления на других членов Политбюро и ЦК, побуждающего меньше возражать лидеру, чаще с ним соглашаться.
«Дискуссия осточертела!» Это – крик души не только Кирова, но и большинства членов ВКП(б). Каменев и Зиновьев должны заткнуться, по примеру Троцкого, чтобы возобновилась нормальная плодотворная деятельность Политбюро, где каждый имеет право критически высказаться по сути вопроса и проголосовать, а затем подчиняется решению большинства и беспрекословно претворяет его в жизнь. Лев Борисович на съезде воскликнул: «Мы против теории единоличия! Мы против того, чтобы создавать вождя!» Молотов, перетряхнув ленинградский партактив под Кирова, в принципе, добивался того же – возвращения к внутрипартийной демократии, правда, в рамках Политбюро или ЦК. Пестовать «единоличие» и «вождя» он не собирался.
И все бы хорошо, но Сталин сознавал, что это – тупик. Без «единоличия» и «вождя» молодая республика обречена на стагнацию и отставание, в лучшем случае, в худшем – её ожидает череда кризисов и в финале социальный взрыв. Коллективное руководство – слишком медлительный инструмент управления. Оно и в обычных условиях со временем приводит государство к упадку. А разрушенную двумя войнами и революцией страну не спасет и подавно. Наоборот, ускорит полный и окончательный крах советской власти.