От строптивого оппозиционера избавился Киров? Маловероятно. Угаров Кирову был полезен, ибо Угаров в секретариате ЛК, сам того не ведая, сыграл ту же роль, какую Троцкий, вполне сознательно, исполнял в масштабах всей страны: обеспечил взрывной рост авторитета Мироныча среди коммунистов Ленинграда. Федор Яковлевич признавался, что «дискредитация трех товарищей – Рыкова, Бухарина и Томского» «вызвала во мне величайшие сомнения». Он «почувствовал своим пролетарским нутром, что тут что-то неладно», а потому не мог смолчать и не выступить в их защиту. Однако «закон» коллективного руководства действовал неотвратимо: большинство сплачивалось вокруг лидера, чтобы изолировать «защитника», отвлекавшего от решения огромного потока проблем, требовавших санкции секретариата ЛК[295].
Из протоколов заседаний бюро ЛК от 5 января и 23 марта 1929 г. [РГАСПИ]
Прежде Киров не имел такого опыта. В Баку – миротворец, первые два года в Ленинграде – в кругу пяти единомышленников. И вот открылась новая грань, которую ранее он наблюдал только со стороны, в Москве: управление под «огнем» принципиальной критики одного из коллег. Впервые ощутил сам, каково оно, когда Чудов и Комаров, реже Стецкий спешат сразу согласиться с твоим мнением по целому перечню вопросов, понимая, что сейчас Угаров на заседании вновь «съест» уйму времени замечаниями, возражениями, сомнениями «правоуклонистского» характера.
И это вряд ли совпадение. Именно в январе 1928 года появился второй тип протокола «Секретариата Ленинградского Областного комитета ВКП(б)»: «Вопросы, решенные опросом членов Секретариата». До того решения опросом вписывались в основной протокол. Отныне очные и заочные решения старались оформлять отдельно. Особенно если много заочных принималось в день проведения очного заседания или между ними. Стартовал новый порядок 23 января. На очном заседании присутствовали Киров, Комаров, Стецкий, Угаров. Рассмотрели восемь тем. Далее опросом утвердили шестьдесят параграфов, присовокупив к ним четыре, одобренные так же 20-го и 21-го числа. Во второй раз, 30 января, на заседании успели обсудить десять тем, а опросный протокол зафиксировал дополнительно те, что секретари одобрили в тот же день до или после встречи (всего тридцать четыре вопроса). И далее в том же духе, но уже с участием Чудова. 6 февраля: очно – двадцать пять вердиктов, заочно – пятьдесят два. 13 февраля: очно – пятнадцать, заочно – двадцать два. 20 февраля: очно – двадцать семь, заочно – сорок пять…[296]
Определенно, не Кирова подобное положение раздражало больше всего, а Комарова, Чудова и Стецкого. Они и добились изгнания неугомонного Угарова из секретариата и бюро обкома в марте 1929 года. Точь-в-точь как большинство ЦК ВКП(б) исключило Троцкого из Политбюро в октябре 1926‐го. Чашу терпения переполнило сопротивление Угарова избранию Л.М. Кагановича в состав Президиума ВЦСПС после VIII съезда профсоюзов. Не секретариат, а двадцать два члена бюро обкома 5 января 1929 года осудили секретаря ЛК «как члена ЦК ВКП(б), поддерживающего и распространяющего… обывательские и клеветнические сплетни относительно политики ЦК ВКП(б)»[297], после чего ленинградские коммунисты и подвергли оппозиционера полному остракизму.
Бухарина с Рыковым и Томским ожидала та же участь. Конечно, сталинский разворот смутил немалое число большевиков. В расчете на них «три товарища» рискнули бросить вызов Сталину, полагая, что сумеют завоевать большинство. В отличие от Зиновьева, они понимали и чем рискуют, и что играют с «огнем», но ставки были слишком высоки. Что ж, не большинство, но половину ЦК отмобилизовать на пленумах в апреле и июле 1928 года получилось.
Правда, обольщаться не стоило. Люди колебались, гадая, всерьез Сталин ополчился против НЭПа или лавирует из тактических соображений. Когда к осени все удостоверились, что лидер настроен очень решительно, ряды «правых уклонистов» стали таять. И дело не в моральных принципах коммунистов. Просто сработал описанный выше алгоритм: раз единой позиции в партии нет, смотрим на вождя; перечишь вождю – развязываешь дискуссию; дискуссия грозит единству партии. Вывод: хочешь, не хочешь, голосуй, как голосует вождь…
На пленуме в ноябре 1928 года тенденция обозначилась. На пленуме в апреле 1929 года «правый уклон» заклеймили как «фракционную платформу», начавшую «фракционную борьбу с партийным руководством». Резолюция, принятая 23 апреля, осудив «взгляды группы тов. Бухарина», пригрозила при малейшей попытке «нарушить постановления ЦК… немедля» вывести ослушников из Политбюро. А чтобы никто не считал предупреждение пустым запугиванием, Бухарина сняли с поста главного редактора «Правды» и секретаря исполкома Коминтерна, а Томского – с главы ВЦСПС. Примечательно, кто предложил проект этой резолюции: Киров, Бауман и Косиор. Пленум в Андреевском зале Большого Кремлевского дворца продолжался с 16 по 23 апреля. Всего состоялось тринадцать утренних и вечерних заседаний. Киров присутствовал на пяти: вечером 16‐го (открытие), вечером 18‐го, утром и вечером 20‐го и утром 23‐го. Почему пропустил иные? Готовил проект резолюции?! Совещался со Сталиным?!
В бумагах Зиновьева сохранился список штаба Сталина, датированный 14 июля 1928 года. В нем – девять фамилий: Молотов, Ворошилов, Микоян, Орджоникидзе, Рудзутак, Куйбышев, Калинин, Бауман (под вопросом) и Киров. Киров список замыкает. А должен бы возглавить. Впрочем, «ошибка» Зиновьева свидетельствовала о том, что ни соратники Сталина, ни оппозиционеры (кроме Троцкого) так и не поняли, ради какой важной задачи генсек отказался от НЭПа и союза с Бухариным…[298]
9. На отдыхе и дома
Если выйти из Петропавловской крепости по Иоанновскому мосту и сразу повернуть налево, на улицу Красных Зорь (ныне Каменноостровский проспект), то примерно посередине пути в сторону Карповки и Аптекарского острова, по левую руку, увидим массивный пятиэтажный особняк, построенный в виде буквы «Б» с парадным двориком по фасаду. Это – доходный дом Бенуа, № 26–28, местная достопримечательность. В нём проживает партийное и советское руководство Ленинграда. Не так давно сюда из Смольного приезжали по вечерам Г.Е. Зиновьев, Г.Е. Евдокимов, Н.М. Шверник, а теперь персональные машины подвозят Н.П. Комарова и С.М. Кирова. Водитель Мироныча обычно высаживает своего пассажира тут же на улице, у второго подъезда южного корпуса, и тот по лестнице поднимается на пятый этаж, в просторную квартиру № 20: в ней – пять жилых помещений (кабинет, библиотека, столовая, спальня, комната отдыха), две прихожих, комната домработницы, кухня, ванная и две уборные.
Киров с женой перебрался в дом Бенуа 21 апреля 1926 года, а до того, со дня приезда, проживал в гостинице «Европейская» (улица Лассаля, 17). Любопытно, что переезд на улицу Красных Зорь не связан с ожиданием супруги из Баку. «Если ты выедешь 21‐го, то 25‐го будешь здесь в 11 час. утра. Буду на вокзале», – писал наш герой 14 февраля 1926 года. «Мария Львовна здорова и вчера провела концерт какого-то пианиста… собирается выехать в 20‐ых числах II», – уведомил Мироныча один из азербайджанских соратников 10 февраля 1926 года. Таким образом, почти два месяца Кировы предпочитали гостиничный уют домашнему, и можно догадаться почему.
«Я ещё не уверен, что останусь здесь надолго, – признавался Сергей Миронович «Марусе» 13 февраля, в день избрания секретарем губкома. А потому и порекомендовал: – Вещей много не бери… Возьми только подушки и одеяло, а также постельное белье. Бери все… самое необходимое…» И хорошо бы «привести доху», утепленную бурку, ибо «здесь очень холодно на квартирах»[299]. Не столько на квартирах, сколько в гостиничном номере… Но Киров был готов потерпеть до весны. Если бы не появление Сталина на Московском вокзале утром 12 апреля…
Сестра Марии Маркус, Софья, вспоминала о Кирове «в домашней обстановке»: «Сергей Миронович обычно приходил домой в 11 часов вечера, а бывало и позднее. Он переодевался, умывался, обедал… никогда не садился обедать один… После обеда… любил пить чай… Редко случалось, чтобы он прилег на диван. Как правило, он отдыхал, переключая себя на что-нибудь постороннее… В столовой… любил заниматься с рыбками. Стоя у аквариума… бросал им червячков и наблюдал… как они всплывали наверх… охотно забавлялся с котом Барсиком и собакой Стрелкой…
Сергей Миронович в минуты отдыха любил чистить свои ружья, работать за верстаком, строгать, пилить, чистить свои охотничьи сапоги… В перерывах между работой… любил рассказывать нам об охоте, о любимых книгах, читал отрывки из этих книг. Случалось, что он рассказывал нам о себе…
После обеда все убиралось со стола, и Сергей Миронович тут же за обеденным столом принимался за работу… просматривал громадное количество писем и материалов, которые приносили ему из Смольного, делал записи и пометки красным и синим карандашами, вел разговоры по телефону с секретарями райкомов, хозяйственниками, партийными и советскими работниками…»
А это впечатление машинистки А.А. Гавроновой, посетившей квартиру Кирова вечером 13 июля 1928 года: «Сергей Миронович сам открыл… дверь и провел… в комнату. В комнате стояли большой круглый стол, деревянная кровать, множество шведских шкафов с книгами, возле окон – письменный стол. Сергей Миронович освободил на круглом столе место для машинки и несколько раз справился, удобно ли будет писать… предложил… немного отдохнуть перед работой». Гавронова «села в кресло и стала просматривать газеты и альбомы. Сергей Миронович сидел за письменным столом и читал какие-то документы.
Неожиданно раскрылась дверь из соседней комнаты, и вошел товарищ Сталин со своей неизменной трубкой в руке…
– Ну, теперь потрудимся. Мы вас немного помучим, а когда устанете – скажите, мы сделаем небольшой перерыв».