Начало и конец письма В.М. Молотова И.В. Сталину от 17 сентября 1929 г. [РГАСПИ]
Очевидно, что Ковалева умышленно предлагали Сталину на роль «козла отпущения». Мол, «бывший троцкист», «человек «темный» и «непонятный» и… не вполне наш», симпатизирует зиновьевцам. Через него оппозиция отомстила Кирову за свое поражение в Ленинграде. Вождь поверил? Нет, сделал вид, что поверил. Ковалева из «Правды» убрал (1 января 1930 года), но прежде перебросил туда членом бюро редколлегии… И.Д. Орахелашвили (2 ноября 1929 года), старого хорошего знакомого Мироныча по Владикавказу. Зачем, нетрудно догадаться: присматривать за Поповым[310].
Сталин понял, кто организовал атаку на Кирова, и другая уловка Молотова не помогла. Вячеслав Михайлович сам озвучил эту версию в письме генсеку от 6 сентября: «Питерцы многие заподозревают лично меня в том, что по ним ударили столь неожиданно. В связи с этим, я ответил Чудову, Серганину, Струппе и Богданову… что от подобных мелкотравчатых обвинений и заподазриваний защищаться не буду»[311]. Откровенно и смело. Впрочем, не без осознания того, что Сталин бессилен предпринять что-либо в отместку. Ведь разрыв с Молотовым для генсека – катастрофа: развенчанные им Бухарин, Томский и Рыков все ещё члены Политбюро… И как вам такой, коалиционный вариант правящего дуэта: Молотов – старший, Бухарин – младший напарник? Что ж, вождь действительно промолчал, и имя того, кто стравливал Кирова с Комаровым, так и осталось для всех невыясненным.
Между тем «совершенно возмутительная история» (выражение Кирова из письма Молотову) имела продолжение, ибо главной цели (разрыва Кирова с Комаровым) интрига пока не достигла. Кстати, оговорка Орджоникидзе о Комарове («едва ли пригодится») в письме генсеку возникла неспроста. Это явно плод общения Серго с Молотовым. А чем не угодил Комаров Молотову? Вячеслав Михайлович поведал о том в письме Сталину в январе 1926 года: «за свою политику (беспринципного соглашательства с частью оппозиционеров)», у него «на каждый крупный пост… свои кандидаты из приятелей, вчера поддерживавших или полуподдерживавших Зин[овьева]»[312]. Как видим, Молотов нетерпим к любому отклонению от идеала. И если в интересах пролетарского дела нужно столкнуть лбами двух неидеальных с молотовской точки зрения коммунистов, Комарова и Кирова, то почему бы и нет…
Миновало совсем немного времени, и кто-то весьма авторитетный и вряд ли из числа оппозиционеров побеседовал с отставленным Десовым, после чего Георгий Александрович поспешил в Публичную библиотеку на углу Садовой и Невского (тогда проспекта 25‐го Октября), чтобы внимательно пролистать подшивку газеты «Терек» за 1912–1917 годы. Обнаружив, что публицист Киров во владикавказский период исповедовал не совсем большевистские взгляды, он начал обсуждать прочитанное с друзьями.
Среди них оказались Н.П. Комаров и П.А. Алексеев, прежде секретарь Выборгского райкома (район проживания Десова). Именно на это и рассчитывали «дружки из Москвы», о которых позднее в разговоре с женой обмолвился опальный «партинквизитор». Они ничуть не сомневались, что Николай Павлович доносить на старого «приятеля» не будет. Комаров и не донес, за что и поплатился. Когда Десов сообщил «о своих сомнениях» в отношении Кирова достаточно большому числу товарищей, из ЦКК вдруг велели изложить в письменном виде все претензии, распространявшиеся им кулуарно. Десов подчинился, после чего 10 и 11 декабря Политбюро и Президиум ЦКК при участии «ленинградцев» (всего сорок восемь человек) совещались, как быть. И вновь «дружки из Москвы» не ошиблись: боязнь развязать дискуссию, расшатать ненароком единство партии неминуемо превратила разбирательство в судилище: «Десов… руководствовался не интересами партии, а групповыми соображениями»; «Десов скатился… на путь троцкистов и правых оппортунистов»; «Комаров… и Алексеев поступили неправильно» и т. д. В итоге председатель Ленсовета и Леноблисполкома не выдержал и подал в отставку… Её пришлось принять, отложив процедуру переизбрания на месяц.
Из письма В.М. Молотова И.В. Сталину от 21 декабря 1929 г. [РГАСПИ]
Молотов на мероприятии отсутствовал. Отдыхал на юге. Однако в письме Сталину от 21 декабря отреагировал на событие весьма характерно: «Читал решение о Кирове и др[угих]. Насчет такого оборота дела (участие в грязном деле Десова, Комарова…) очень неожиданно. Но все же не удивлен. Кого же в Лен-д? Для Лен-да, думаю, будет польза. Обновление там назрело». Интересно, какие места удостоились карандашного подчеркивания: «о Кирове и др.»; «неожиданно». Верно, «решение» касалось не Кирова прежде всего. И таким ли уж неожиданным для Молотова результатом оно закончилось? Наконец, что за пассаж: «Кого же в Ленинград?» В отставку ушел не Киров, а Комаров. И новым «завхозом» города должен стать не «варяг», а человек, хорошо знающий Ленинград… Похоже, Вячеслав Михайлович вновь невольно проговорился…[313]
Между прочим, «кампания против т. Кирова» разгромом «коренных питерцев» не ограничилась. «Не без греха», по словам того же Молотова, в эту историю «влип» и кировский «любимец» П.И. Чагин. Напрасно он в беседе с Мариинским намекнул на то, что Киров не приветствует «самокритику» со стороны «Красной газеты» по адресу «органов, во главе которых стоят старые питерцы». Когда грянул гром, Чагин попробовал перевести стрелки на ЦК: якобы Мариинский и иже с ним давали «Красной» «установку» разоблачать «комаровскую группу». Наказание Петр Иванович понес заслуженное: 9 октября 1929 года бюро обкома за статьи «обывательско-сенсационного характера», сбивающиеся «иногда на искажение партлинии», освободило его от обязанностей редактора главной кировской газеты. Правда, доверия Кирова Чагин не утратил. Сергей Миронович с пониманием отнесся и к проступку близкого ему литератора, и даже к демаршу экс-главы областного партконтроля.
Из протоколов секретариата ЛК:
7 января 1930 года: «Предоставить т. Десову Г.А. трехмесячный отпуск для лечения… Предложить Областной Лечебной комиссии обеспечить лечение и необходимую денежную помощь, а также и питание т. Десову».
23 апреля 1930 года: «Просить ЦК ВКП(б) о направлении т. Десова Г.А. в Германию для консультации с проф. Зауербрухом в Берлине».
20 марта 1930 года: «Утвердить т. Чагина П.И. зав. Ленинградским отделением ЗИФа» (издательства «Земля и Фабрика»). Решения о Десове приняты опросом (первое по инициативе Кирова, второе – Чудова). Вопрос о Чагине рассматривался на очном заседании в присутствии Кирова[314].
И ещё. Не стоит думать, что Чудов играл при Кирове роль «засланного казачка» Молотова. Они хоть и друзья, но Чудов Мироныча уважал и вряд ли бы согласился интриговать против него. А вот использовать старого приятеля в качестве постоянного и надежного источника информации о политической динамике внутри Смольного «Молотку», конечно, ничего не мешало.
11. Пятилетка треугольников
«Надо сказать, что как бы вы строго ни судили бюро и Секретариат Областкома, но я перед каким угодно трибуналом могу выступить и сказать, что… существует коллегиальность, взаимная устойчивость, это – факт… Коллегиальность ведет именно к тому, чтобы мы могли наладить дело, иначе ничего не получится. Именно… путем развертывания коллегиальности мы добьемся того, что… наша основная генеральная линия в работе Областкома, безусловно, правильна и будет правильной…
И сейчас, с новыми приемами работы, в частности по линии хозяйственной, фабрик и заводов, когда ЦК на днях утверждает положение о единоличном управлении директоров, когда им даются большие права… но будешь и новой обязанности нести, в том отношении, что ответ с тебя увеличится… все-таки самым совершенным и самым крепким оружием является эта самокритика, но, конечно, надо уметь ею пользоваться»[315].
Оба тезиса, противоречащие друг другу (если коллегиальность эффективна, то к чему развертывать единоначалие, даже на одной «линии, хозяйственной»?), Киров огласил на пленуме областкома 7 сентября 1929 года. Огласил уже под занавес. А пленум начался около полудня. Значит, номер «Правды», вышедший в Москве утром, он ещё не видел. А в нём ЦК опубликовал то самое «положение», вернее, постановление «О мерах по упорядочению управления производством и установлению единоначалия».
Суть пространного документа с двумя цитатами из Ленина проста: коллективное руководство в промышленности упразднялось. Коллегию составлял так называемый треугольник – директор, парторг (секретарь комячейки) и профорг (председатель фабзавкома). Прежде директору приходилось согласовывать чуть ли не каждый шаг, особенно кадровый, с обоими партнерами. Теперь все распоряжения администрации становились для всех нижестоящих структур и рабочих, «какое бы положение они ни занимали в партийных, профессиональных и иных организациях», безусловно обязательными. У завкома и партячейки оставалось «право апелляции к вышестоящим партийным, профессиональным и хозяйственным органам, что, однако», не приостанавливало «проведения в жизнь решения администрации». Кроме того, повышалась роль производственных совещаний, работе которых «директор обязан всемерно содействовать», поднимая «инициативность рабочих». На нескольких крупных предприятиях предлагалось председателей производственных совещаний «в виде опыта» назначить помощниками директора «по реализации решений производственных совещаний… и предложений рабочих».
Постановление 5 сентября на Политбюро внесли Куйбышев и Каганович, заручившись большинством голосов прочих присутствовавших на заседании членов и кандидатов высшей коллегии (Бухарин, Ворошилов, Молотов, Рыков, Бауман, Сырцов). Текст готовился трудно, около полугода. Обсуждение неоднократно откладывалось, переносилось в комиссии и т. д. Чувствовалось, что коллеги Сталина, в первую очередь Молотов, шли на эту реформу скрепя сердце. Она противоречила их убеждениям, но из двух зол пришлось выбрать меньшее: либо единовластие директоров всех заводов, либо крах первого пятилетнего плана форсированной индустриализации. Последнее неизбежно привело бы к скоплению в городах миллионов оторванных от земли, неустроенных и озлобленных мужиков, «гремучей смеси» русского бунта, бессмысленного и беспощадного…