«Я самый серьезный артист в советской культуре, — давясь от хохота, заявил он в эфире радиостанции WKCR. — Возможно, я самый серьезный человек в мире после Ленина. Я нашел себе место в советской культуре. Оно в пятнадцати метрах левее Кремля и немного выше».
Быть откровенным Сергей смог, похоже, лишь однажды, общаясь с редактором Coda Magazine Уильямом Майкором. Посетив несколько концертов, этот критик-интеллектуал пришел к следующему выводу: «Музыка Курёхина воскрешает многие постреволюционные художественные течения: театр Сергея Радлова, театральные симбиозы Мейерхольда с участием атлетов и акробатов, цирка и эффектов мюзик-холла, монументальность Татлина, иконоборчество Малевича и одержимость конструктивистов... Нужно также упомянуть участников классического авангарда, которые появились в 1960-е, — Эдисона Денисова, Альфреда Шнитке и Софию Губайдулину».
Понимая, что в лице журналиста из Coda Magazine он нашел достойного собеседника, Капитан выдавил из себя несколько признаний.
«Мы могли бы говорить о возрождении русской духовной традиции, — откровенничал он с Майкором. — Механизм влияния традиции спрятан где-то в подсознательном. Вы же знаете, я националист-шовинист, и в первую очередь мне важно быть интересным для самого себя».
Помимо журналистов Сергей перезнакомился в Нью-Йорке с кучей авангардистов. Особый интерес у идеологов местной импровизированной сцены вызвал тандем Курёхина с культовым композитором-экспериментатором Джоном Зорном. Их совместные выступления в Knitting Factory привлекли внимание критиков из The New York Times, которые не могли не заметить «взрывоопасную скорость» пианиста из СССР.
«Курёхин, как правило, использовал темы из Шопена и Листа, а потом разрушал их синкопированными пассажами в кулачной манере Джерри Ли Льюиса, — восторженно писал журнал DownBeat. — Сергей подпевал фальцетом без слов или имитировал европейскую оперу. Обладая всеми данными, чтобы шокировать обычно невозмутимую публику, Курёхин в Knitting Factory залез под рояль, перевернулся на спину и поднял его ногами. Публика не успела даже охнуть, когда он резко опустил рояль и крышка с грохотом захлопнулась».
Естественно, американских критиков, не имевших возможности видеть ленинградские «Поп-механики», подобное поведение Капитана шокировало. Даже в рамках авангардистской сцены американцы привыкли к определенным правилам. В случае с Курёхиным правил не существовало вообще. В своем стремлении взбаламутить местные нравы Сергей Анатольевич пошел еще дальше. Капитан не был бы Капитаном, если бы не изобрел приключение, кардинально изменившее шкалу его жизненных ценностей.
История начиналась ординарно. Сергей Курёхин очень любил творчество Телониуса Монка — автора джазовых стандартов, виртуозного пианиста и одного из наиболее уважаемых композиторов XX века. В тот год Бетховенское общество проводило в Вашингтоне Первый международный конкурс Монка и в качестве одного из конкурсантов пригласило Курёхина, который частенько исполнял на концертах произведения родоначальника би-бопа.
В ноябре 1988 года Капитан вылетел из Нью-Йорка в Вашингтон. Он летел побеждать — возможно, в слегка самоуверенном настроении. Со стороны казалось, что Курёхин лучше всех, круче всех и тоньше всех разбирался в творчестве Монка. Накануне конкурса он заявил в одной из радиопередач: «Я без первого места не вернусь».
Но... иногда побеждает не сильнейший. Саксофонист Игорь Бутман вспоминает, как, встретив Курёхина за неделю до конкурса, поинтересовался у него: «Серега, а ты хотя бы готовишься к Монку?» Капитан искренне удивился вопросу и беззаботно ответил: «Не-а, не готовлюсь. Я и так нормально сыграю».
Но сыграть «нормально» не получилось. Казалось, ничто не предвещало беды — до тех пор, пока Курёхина нежданно-негаданно не взбесил пианист, который выступал перед ним. Сергею показалось, что этот музыкант своей игрой позорит творчество Монка. И вместо того, чтобы исполнять запланированный номер, Капитан в состоянии аффекта начал пародировать игру предыдущего пианиста.
Кто это был, поляк или венгр, сейчас уже никто не помнит. Факт остается фактом: в начале своего выступления Капитан, словно «мудрый дурак», исполнил злую пародию на композицию Bye Bye Blackbird, сыгранную предыдущим конкурсантом. Похожий трюк Сергей выдал незадолго до этого на одном из российских фестивалей. Тогда перед Капитаном выступал Даниил Крамер, который по случайности затянул свою программу. И Курёхин, словно «чаплинский клоун», начал пародировать манеру исполнения Крамера. Тогда эта акция имела успех, но то, что прокатило в России, не прошло в Вашингтоне.
Жюри, в принципе понимая, о чем идет речь, встало и в полном составе покинуло зал, заявив: «Спасибо, достаточно». И даже доброжелательный к Капитану журнал DownBeat на этот раз лишь сочувственно заметил: «Сила Курёхина-пианиста не в афроамериканской традиции, и нынешнее жюри предпочло довольно прямолинейную преданность мейнстриму».
Вдумайтесь, какая драма стоит за этими словами.
«Курёхину страшно не понравилось, что он не получил первый приз, — вспоминает Лео Фейгин. — Сергей очень болезненно к этому отнесся».
Курёхин даже не прошел отбор, и для него это был удар. А третье место на этом конкурсе, к примеру, заняла Азиза Мустафа-заде, уроженка солнечного Азербайджана. Красивая и техничная 19-летняя студентка бакинской консерватории безукоризненно отыграла стандартную программу и вошла в условный топ-3. А Курёхин вообще никуда не вошел.
После этого конкурса все интервью у Капитана были страшно злые. Чуть ли не впервые он не уходил в абстракцию, а говорил прямым текстом: «На самом деле я единственный, кто заслужил аплодисменты зала. Все остальные были настолько беспомощные — еле трепыхались. Но меня единственного попросили не играть дальше. Все как бы доигрывали, а мне в начале второй композиции сказали: «Извините, не надо больше играть. Не надо!» И зал начал мне аплодировать. На самом деле я Телониуса Монка люблю больше, чем все они вместе взятые. И мне кажется, что в Монке самое главное — его корявость. Я вот так пальцы сделал и не менял интервал просто».
Спустя годы можно, наверное, задать сакраментальный вопрос: «А судьи кто?» Сайт конкурса дает исчерпывающий ответ: в жюри были отобраны самые достойные, самые титулованные музыканты. Это и обладатели «Грэмми», и лауреаты «Оскара», и композиторы, написавшие десятки саундтреков к топовым голливудским фильмам. В общем, «вся королевская рать» американского кинематографа.
Испытание Курёхиным они, естественно, не прошли.
Конечно, нас там не было, и мы будем не слишком объективны. В архивах сохранилось фото 1988 года, на котором сын Телониуса Монка вручает премию молодому пианисту из Нью-Йорка, занявшему первое место. Победитель внешне — вылитый молодой Билл Гейтс, в круглых очках, аккуратный и политкорректный. Наверняка он сыграл Монка безукоризненно технично и растопил сердца жюри своим мастерством.
Курёхин, по всей видимости, решил продемонстрировать в Вашингтоне, что он не только самый техничный, но и самый креативный пианист в мире. А только вышло по-другому. Вышло вовсе и не так. И после этой истории Капитан окончательно утвердился в том, что ему тесно и неуютно в джазовом американском истеблишменте.
Вернувшись из США, Сергей встретился на квартире у Севы Гаккеля с приехавшим в Питер Троицким. В тот момент Артемий Кивович заканчивал работу над англоязычной книгой Tusovka, одним из героев которой был Капитан. Они стали делать большое и вдумчивое интервью, и Троицкий обратил внимание, что после Америки Курёхина буквально трясет. Капитан знал Артемия более десяти лет, поэтому это был тот случай, когда Сергей мог позволить себе быть откровенным.
«Всю свою жизнь я пытался поддерживать высший уровень музыкальности и духовности, — нервно бродя по комнате, вещал Курёхин. — Я прочитал тонны книг, много думал, я взращивал свой проклятый творческий потенциал. Теперь я узнал, что всё это неважно на Западе, что это просто ничего не меняет! Я мог бы оставаться неразвитым и достигнуть тех же, если не лучших результатов!»
«Итак, пока-пока, Сергей, — хладнокровно записал Троицкий в своем блокноте. — Такова цена, которую ты заплатил за роскошь быть дерзким в Америке».
Введение в Полинезию
На самом деле нет такой вещи, как искусство. Есть только художники.
«Понимаете, я не мог ничего поделать, — сокрушался, сидя на мягком диванчике, Капитан. — Беру материал, а он сопротивляется. Не идет никак». Беседа Сергея с друзьями происходила за кулисами Государственной академической капеллы, где только что закончился «вечер фортепианных импровизаций» Курёхина.
Известный джазовый критик Владимир Фейертаг анонсировал эти озарения как «распад сознания исполнителя». Любимец города, которому, казалось, дозволено практически все, препарировал два рояля и изображал заявленные в афише «пляски святого Витта». Кульминацией фортепианного концерта стало участие в программе механических лягушек, которых Курёхин заводил ключом и ставил на крышку одного из роялей. И пока лягушка коряво подпрыгивала, Сергей играл, аккомпанируя ее движению. А когда животное падало на пол, заводил следующую лягушку.
«Представляете, одна из лягушек попалась дефективная, — удивлялся Маэстро после концерта. — И она прыгала конкретно на три четверти. Поэтому я вынужден был играть исключительно на три четверти».
Как только опустился занавес, Курёхин позволил себе немного расслабиться. «Маскировка на местности» удалась идеально — никто не догадался, что Капитан подогнал к капелле весь звукозаписывающий ресурс фирмы «Мелодия» с целью зафиксировать альбом «Полинезия: введение в историю». При этом часть материала записывалась на концертах в капелле, а часть — в студийных условиях, вместе с Сергеем Летовым.
«Нашу первую пластинку на «Мелодии» мы частично записывали вместе, — вспоминает Летов. — Сергей поставил мне задачу: играть во что бы то ни стало поперек и совершенно в другом стиле. Тем, кто слышал этот диск, может показаться, что в музыку, похожую на аккомпанемент к упражнениям утренней гимнастики, врываются какие-то дикие вопли. На самом деле они возникли не из-за того, что я не умел играть на саксофоне, а потому, что так хотел Курёхин».