…И я не окликнул его.
Молодость дается человеку для запаса духовной крепости и чистоты на всю жизнь. Не зря сказано: «Береги честь смолоду». Расслабленность нравственная и физическая в эти годы — кривые дороги в будущем. У Сергея Орлова дорога жизни была прямой. И в самом начале ее — фронтовые друзья, танкисты-побратимы, сам он лейтенант, среди черных снегов, под вражеским огнем, с пистолетом в руке… Да, ему было на кого оглянуться, было по кому сверять свой житейский путь до последнего часа. И этот путь пламенем высвечен в его поэзии для нас и для потомков.
Я люблю перечитывать книги Сергея Орлова. И на примере его убеждаюсь, что сила настоящих стихов лучше всего проверяется в обстановке, контрастной с той, какая в них дышит.
Вот я дома, в своей деревеньке, зажатой со всех сторон белыми снегами и сизыми лесами. На стене фотография отца, тоже лейтенанта, тонувшего со своим взводом в волховских болотах и пробиравшеюся, как Орлов, под сплошным огнем в сторону Мги, Ленинграда, Новгорода, трижды раненного и сложившего свою голову за Псковом. В доме тишина, мать, уже старая, седая, заботливо хлопочет в кухне — грустный, теплый, родной деревенский уют. А я читаю Сергея Орлова — и душа моя, отзываясь на каждую строку, горит, скорбит, омрачается, озаряется, возвышается, и нету для меня тишины, нет покоя.
Вот я в Крыму, в Коктебеле, где много раз бывал и Сергей Орлов. Слепит голубой волей Черное море. В распахнутую бухту, обрамленную причудливыми утесами Кара-Дага, бегут с белыми гребнями, торопят друг друга теплые волны. Неслышные вдали, они, чем ближе, тем шумней катятся к каменистому берегу и в солнечных брызгах, в мгновенных радугах, в кружевном кипенье разлетаются по выгнутому, бронзовому от загара пляжу. Чудо лета!
Над пестрым праздничным многолюдьем набережной, над курортной раздетостью зелеными фонтанами всплескиваются в небо пирамидальные тополя, плывут купы белых акаций, свечи туи, легкая и прохладная облачность. eiye каких-то незнакомых мне деревьев и растений. Чудо мира!
А в книге Сергея Орлова, которую тут же, на пляже, читаю, грохочут бои, лязгают танки, горит Россия. И дымкая гарь тех грозных дней горчит в горле, горчит на сердце даже в такой сказочной близости моря. Возникают из небытия живые лица людей, спасших этот мир, воочию встают дни, годы, дороги, пространства земли и неба, куда взлетала и поныне летит к грядущим дням вдохновенная мысль Сергея Орлова.
Лето 1978 года. Вологда, не успевавшая в редкие солнечные дни просыхать от дождей. На зеленых газонах, как весной, вода, с теплых крыш вьется туман, по бульварам в ослепительной капели цепенеют березы и рябины. Простор, вымытый дождями. Сергей Орлов любил такое состояние природы.
Как бы заново вглядываясь в город, мы с работником горисполкома неторопливо ездим по улицам. Ездим час, другой. Останавливаем машину, выходим, взыскательно осматриваем хорошо знакомые нам места. Мы ищем в Вологде улицу, которую можно бы достойно назвать именем Сергея Орлова. Улиц, конечно, много, но они уже названы давно, и найти, выбрать из множества одну для такого имени ответственно. Однако надо, обязательно надо, потому что поэт через всю свою жизнь и свое творчество нежно пронес сыновний поклон Вологде.
И вот, кажется, эта. Да, пожалуй, эта. Именно эта! На ней желтеет старое здание пединститута, где он выступал не раз, высится белая громада Софийского собора, которая его изумляла, и привольно плещется зеленью соборная горка, где он, обдуваемый ветром с реки, подолгу задумчиво стоял и смотрел в заречные дали… Так Вологда утвердила имя поэта в самом своем сердце.
СЕРГЕЙ СМИРНОВ«Ушел, ни с нами, ни со мной…»
Ушел,
ни с нами, ни со мной,
Ни с жизнью не простясь.
Тебя зарыли в шар земной —
Осиротили нас.
Твой холм,
как жженая броня, —
Он музами храним.
И всплески
Вечного огня
Мне видятся над ним.
АЛЕНА МЕДВЕДЕВАТолько раз присягают солдаты…
Говорят, что достигшие мастерства поэты иногда сжигают свои первые юношеские стихотворные опыты, чтобы не краснеть за их поэтическую незрелость.
Первую книжку стихов Сергея Орлова сожгла война. Книга сгорела в издательстве захваченного врагом Петрозаводска в 1941 году. Но среди двух-трех сохранившихся из довоенной поры стихов осталось и то, о котором Корней Иванович Чуковский писал при его появлении: «Стихи обрадовали меня своей очаровательной детскостью. Так и видишь озорную физиономию их юного автора. Придавать динамичность неподвижному образу — эта склонность детского ума нашла здесь блестящее выражение». Стихотворение, о котором шла речь, называлось «Тыква».
Автор стихотворения — школьник из Белозерска Сережа Орлов — на конкурсе, объявленном Центральным домом художественного воспитания детей, заслужил первую премию. С тех пор и начал писать стихи мальчик, сначала «про фрукты-овощи», потом про голубой Белозерский край.
Юность, с ее мечтами, стихами и акварелями (Сергей Орлов увлекался и живописью), оборвалась сразу. На второй день войны девятнадцатилетний студент-историк Петрозаводского университета в составе добровольческого истребительного батальона был заброшен в леса на борьбу с вражескими парашютистами и диверсантами. Потом он стал танкистом.
В сценарии героической кинобаллады «Жаворонок», который написал Сергей Орлов вместе с поэтом Михаилом Дудиным, есть такая сцена: горит танк, откинулся башенный люк, и из него выскочили два человека, но тут же упали, подкошенные пулеметной очередью; из переднего люка выбирается водитель — гимнастерка порвана, обгорела, висит клочьями.
На месте водителя мы легко могли бы представить себе командира экипажа танка Сергея Орлова после боя за деревушку Карбусель. Первый бой, первые потери, первые ожоги. Впереди жестокие битвы, тяжкие утраты — изнурительная повседневная «военная работа».
А как же стихи? Ведь Сергей Орлов — это знали все в 33-м гвардейском отдельном танковом полку — еще и поэт!
Военные стихи Сергея Орлова — короткие, сжатые строки, спрессованные мысли и эмоции. Часто они слагались прямо в танке, на передовой. Там не посидишь с блокнотом в руках. Тогда-то и научился он писать стихи наизусть, про себя, а потом уже, когда выпадала свободная минута, переносил их в тетрадь. Сергей Орлов говорил мне:
— Поэтом нельзя быть, поэтом бывают. Каждый человек хоть раз в жизни бывает поэтом. Поэтичность я определил бы как особое состояние души, которое случается не так уж часто. Хотя вот с Есениным это случалось гораздо чаще, чем с нами. — И, подумав, продолжил: — Мы все, к сожалению, чаще печатаемся, чем пишем. И каждый из нас в глубине души чувствует, где у него получились стихи, а где просто рифмованная продукция. И мы никогда не обманываемся в этой оценке, потому что ведь бываем поэтами…
О себе на войне Сергей Орлов рассказывал мне скупо, почти без деталей: год, месяц, название населенного пункта, высоты, результат боя. Рассказывал не спеша и все-таки неумолимо приближался к тому последнему бою, с которым кончилась для него война и начались медсанбаты, госпитали, операции.
Из рассказов его друзей я знала, что в этом последнем бою Сергей Орлов получил тяжелейшие ожоги. Уже не гимнастерка горела на танкисте, горели его руки, лицо, волосы, веки. Когда его доставили в медсанбат, от болевого шока он потерял сознание, кожа лоскутами свисала с его лица. И вот, слушая Сергея Орлова, я понимала, что вся хронология событий и мое настойчивое внимание к рассказу о них заставят его заново пережить памятью этот последний бой, и, признаться, боялась этого. Но вот как рассказал о нем Орлов:
— Новгород был уже освобожден. Мы вели наступательные бои. Наше танковое подразделение двинулось на железнодорожную станцию. В этом бою моя машина была повреждена противотанковой миной и замерла. И тут же почти прямой наводкой немецкая пушка ударила в борт танка. Снаряд разорвался в машине, она вспыхнула факелом. Трое моих товарищей были сразу убиты, уцелели лишь механик и я. Горящие, мы выскочили из машины прямо под пулеметный огонь фашистов. Нас тут же обоих ранило. Обратно ползли по своей же танковой колее в снегу. Она привела нас к воронке от снаряда. Скатились в нее. Здесь-то и подобрала нас девочка-санитарка. Она вывела, вытащила нас из-под обстрела, довела до своих в деревне…
— Вы не встречали потом эту девушку-санитарку?
— Нет. В деревне Гора нас сразу же погрузили на подводу и отправили в медсанбат. Я даже не успел узнать, как звали эту девушку. Помню только, что была она очень маленькая, совсем с ноготок.
Я слушала неторопливый рассказ, и мне вспомнились вот эти стихи поэта:
Опять придвинулись
И не дают вздохнуть
Года, которые мне были как награда.
В них просто умереть,
Как в небеса взглянуть,
А жить не просто,
Если жить как надо.
И дальше:
…За пятьдесят товарищам моим.
Им некуда от времени деваться,
Лысеющим, стареющим, седым.
А мне все кажется,
Что им по двадцать.
Он читал их незадолго перед этой встречей глухим от волнения голосом, уведя меня из людной комнаты в темноватый редакционный вестибюль. Стихи о своих ровесниках, о всех тех, кто своей жизнью, верой, мужеством отстоял самое дорогое для человека — свободу Родины. Прочитав стихотворение, Сергей спросил меня, не переступил ли он меру в концовке, где о крови, пролитой за родную землю, говорит: «Она — как соль для хлеба лет и зим, что и без нас ведь будут нарождаться». А у меня не было слов, потому что как скажешь человеку в глаза о его скромности в самом заветном, глубинном! Да и может ли быть мера в определении значения подвига народного для нашего сегодняшнего дня, для будущего всего человечества?