Приближалась 35-я годовщина Сталинградской битвы, и это обстоятельство помогло заслуженному пенсионеру найти выход. Как участник боевых действий (он конвоировал плененного Паулюса) и лектор общества «Знание» он выписал себе путевку, согласно которой должен был выступить с лекцией в колонии.
После лекции Аркадий Львович, как бы между прочим, обратился к начальнику: «Слышал, что здесь «отдыхает» кинорежиссер Параджанов? Я приехал с его другом – заслуженным артистом Украины Михаилом Голубовичем. Помогите организовать встречу». Тот в ужасе замахал руками: «Что вы! Этим человеком постоянно интересуется КГБ, есть приказ никаких контактов извне с заключенным не допускать». Но перед напором ветерана начальник был бессилен. О том, что заключенному нужно передать посылку весом 15 кг, Аркадий Львович пока промолчал. Подполковник лично привел Параджанова в кабинет, но Класс решил провести встречу на воздухе.
«Вы оптимист?» – поинтересовался он у Параджанова.
«Если бы не был им, давно покончил бы с собой, – ответил Параджанов. – Только бы выбраться из этого ада… Создам фильм, о котором заговорит весь мир. В стране так называемого развитого социализма всякий истинно талантливый человек – пленник своего таланта. Он не распоряжается своей жизнью, трудом, досугом и даже сном. Но я выберусь из этого лабиринта и свое слово еще скажу».
На прощание Класс вручил Параджанову сборник стихов «Армянская средневековая лирика», который просила передать режиссеру дочь Аркадия Львовича. Мысли Класса все время были заняты поиском способа передачи посылки от друзей. Когда он увидел у заместителя начальника колонии орденские планки, решил, что это удача: с фронтовиком легче договориться. И действительно, уговаривать его долго не пришлось. Проблема была решена, правда, посылку пришлось передать в два приема. По телефону вызвали надзирателя и приказали ему сделать опись содержимого посылки и передать «без лишних глаз».
Через несколько дней Голубович и Класс снова приехали в зону. На этот раз уже по просьбе начальника колонии. Параджанов ждал встречи и подготовился к ней. Михаилу он вручил на память пистолет-зажигалку, а Аркадию Львовичу – красивый нож для резки бумаги. И книгу. Тот сборник стихов армянских поэтов средневековья, которую передала режиссеру Лариса Класс. «Такой книге не место в этой зоне», – сказал он. На обложке он оставил много своих автографов и такую надпись: «Дорогой незнакомке Ларисе с благоговением. С. Параджанов».
Класс с Голубовичем получили от режиссера первую телеграмму, которую он написал, едва освободился: «Покинул Ворошиловград в связи с гуманным актом. Спасибо вам. Сергей».
В 1977 году крупнейшему французскому литератору Луи Арагону должно было исполниться 80 лет. В преддверии юбилея Москва решила наградить признанного мэтра современной поэзии с мировым именем да еще многолетнего члена ЦК Компартии Франции орденом Дружбы народов. После событий 1968 года в Чехословакии Арагон демонстративно отказывался посещать СССР. На этот раз он приехал, чтобы лично просить Брежнева освободить Параджанова. Участник движения Сопротивления во Франции в годы войны, один из тех, кто в 1975 году выступил с протестом против отмены празднования на государственном уровне во Франции Дня Победы, Арагон умел отстаивать идеалы добра и справедливости. Тогда же он добился разрешения для киевского писателя Виктора Некрасова выехать из СССР.
Тридцатого декабря 1977 года Параджанов обрел свободу. Судья И. Кривуля вспоминал о своей беседе после судебного заседания: «Мы побеседовали как свободные личности минут десять. На мой вопрос: «Действительно ли он совершил преступление?» Параджанов ответил твердо: «Нет. Меня судили за “Тени забытых предков”».
Замначальника лагеря, который сопровождал его до посадки на самолет на Тбилиси, уже на пенсии расскажет, что в тот момент Параджанова наиболее волновало, какие подарки он привезет с собой: «По дороге в аэропорт он попросил остановиться у гастронома. В гастрономе Параджанов купил ящик пряников. Я спросил: «Зачем столько, Сергей Иосифович?» На что он мне сказал, что каждому встречающему его в Тбилиси он будет вручать по прянику».
«Не надо просить. Не надо унижаться!» 1978–1990
Один из крупнейших знатоков жизни и творчества Параджанова Г. Карапетян расследовал причины пятнадцатилетнего, с конца 1960-х, молчания (хотя в родном Киеве ему запретили снимать уже после «Теней…»). В его «параджаниаде» аудиокассета с записью беседы с А. Яковлевым занимает особое место. Чтобы попытаться выяснить, кто и как дирижировал из Москвы процессом отлучения Параджанова от кино в Киеве, Ереване и Тбилиси, Карапетян хотел пообщаться и с Горбачевым, и с Яковлевым. Пресс-секретарь Горбачева отказал. А из приемной международного фонда «Демократия» ему перезвонили на следующий день: «Александр Николаевич ждет вас в своем рабочем кабинете на Малой Грузинской».
Яковлев, один из вождей СССР периода его распада, а до того высокий партчиновник, утверждает: «Насколько я знаю, имелся документ КГБ, где говорилось: согласно оперативным источникам (проще говоря доносам), Параджанов неоднократно и не очень любезно высказывался в отношении свободы творчества в СССР. Хотя на этот счет имелись противоречивые сведения: мол, он политикой не интересовался, а если и мог что-то заявить, то совершенно искренне, скорее по художнической наивности. Если ему выговаривали: «Что ж ты такое ляпнул?» – он мог и отказаться от своих слов. Но против Параджанова, видимо, действовал могущественный противник, который, у меня создалось стойкое впечатление, преследовал его постоянно и целенаправленно. Знаете, приделают человеку хвост, а потом отдирают, а он не отрывается. Вот и жил Параджанов с «хвостом», пусть и приделанным.
Повсеместно распространяется байка относительно роли Брежнева в досрочном освобождении Параджанова из украинских лагерей при посредничестве Арагона. По-моему, Брежнев не понимал, кто такой Параджанов, поэтому никогда о нем и не вспоминал. Леониду Ильичу было все равно, где, за что и на сколько посадили кинорежиссера, за свободу которого боролись и на Западе. Иногда некоторые размышляют: Брежневу доложили о чем-то, он задумался, запросил дополнительную информацию, мучался… Да ничего подобного! Для него это не вопрос: «Отпустите Параджанова!» Да хоть бы он пять раз бежал, допустим, – Брежнева это не пугало. Ну и что? Забыли, да ему и не доложили бы, не стали бы тревожить. Может, Брежнев мимо ушей пропускал эту фамилию, не слыша, когда кто-то рядом говорил о Параджанове.
Сильное преувеличение «небожителей» происходит так: иногда руководителям приписывают черты, которых у них не было и в помине. Вот и вы копаетесь вокруг слов Щербицкого о «поэтическом кинематографе». Это словосочетание, уверяю вас, член Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК Компартии Украины не знал. Или услышал его незадолго до своего выступления – кто-то вписал в доклад, Щербицкому понравилось определение, и он, не вникая в смысл, повторил то же самое».
Узнав о досрочном освобождении Параджанова, к нему в Тбилиси примчался Высоцкий. Не дойдя до порога, упал на колени перед балконом. Слезы так и катились из его глаз…
А сверху улыбался ему и не замечал собственных слез, словно пригвожденный к перилам, кареглазый бородач.
Возможно, последний раз Высоцкий и Параджанов встречались в сентябре-октябре 1979 г., когда Театр на Таганке гастролировал в Тбилиси. Верный себе, Параджанов пригласил домой, на улицу Котэ Месхи, весь театр. «Вино лилось рекой, песни струились, балконы ломились от фруктов… С Высоцким у него была отдельная встреча», – писал В. Смехов.
Интересную деталь припомнил однажды Ю. Волович, живший по соседству с Параджановым:
«Параджанов пригласил к себе домой всю труппу «Таганки» во время гастролей театра в Тбилиси. Среди гостей был Высоцкий. На груди у него висел на цепочке серебряный рубль царской чеканки. «Что это за побрякушка? – заинтересовался Сергей Иосифович, рассматривая украшение. – Сними ее, ради бога. У меня есть для тебя кое-что получше». Мастер порылся в комоде и извлек оттуда необыкновенно красивую звезду, усыпанную драгоценными камнями. Оказалось, что это был орден Османской Турции, невесть какими путями попавший в руки Параджанова. «Не знаю, за какие заслуги награждали этим орденом, – сказал он. – Но уверен, что у тебя, Володя, на груди он займет достойное место».
В октябре 1981 года Параджанов оказался по семейным делам в Москве. Друзья обрадовались, что могут пригласить его на обсуждение спектакля «Владимир Высоцкий» в Театре на Таганке. Увы, там он подписал себе новый приговор от злопыхателей, аппарата коммунистической партии и советского правительства. Вот что он сказал:
«…Вероятно, мы что-то прозевали… кого-то закрыли, кого-то открыли. Когда я ищу, кто меня закрыл, не могу его найти. Это какой-то клинический случай. Вероятно, не один человек закрывает людей театра и спектакли, а это закрывает какой-то определенный аппарат, которого мы не знаем. Может, он в каком-то духе сейчас и присутствует с нами…
…Пускай закрывают! Пускай мучают! Вы не представляете, как выгодно мне ничего не делать. Я получил бессмертие – меня содержит Папа Римский. Он мне посылает алмазы, драгоценности. Я могу даже каждый день кушать икру. Я ничего не делаю. Кому-то выгодно, чтобы я ничего не делал. Очень хотел соперничать с вами и делать.
…А если надо закрыть, так все равно закроют! Это я знаю абсолютно точно. Никаких писем не пишите, никого не просите. Не надо просить. Не надо унижаться! Есть Любимов, и мы его предпочитаем каким-то там аппаратам…» Понятно, что такие слова не могли остаться незамеченными.
Друзья пытались упредить беду Договорились на самых заоблачных кремлевских верхах, что Параджанов свои слова возьмет обратно. Аппарат партсовноменклатуры сделал вид, что согласен уступить, разрешил вольнодумцу собственноручно вычеркнуть из стенограммы речи все неугодное режиму. Они понадеялись, что наконец смогут лицезреть униженного мастера в смятении. Не тут-то было. Худо