Мария Николаевна старалась поддержать сына. В письмах к нему она писала:
«Сын мой, родной!
Сколько взлетов ввысь человеческого духа, сколько счастливых моментов обожествления своего «я» в достижениях ума. В этом радость, счастье жизни. Пережить их не каждому дано. И если тебя отметила природа, будь счастлив, любимый, да хранит тебя судьба и моя вечная мысль, витающая вокруг тебя, где бы ты ни был… Я верю в твои творческие силы и в твою нравственную чистоту и верю в то, что судьба тебя хранит. Хотя мое бедное сердце всегда сжимается при мысли об испытаниях машин, вот теперь предстоящий полет туда, в бескрайность, бесконечность, но я верю в твою счастливую звезду. Я вижу, как ты горишь мыслью, как эта машина захватывает тебя всего. Ты лелеешь ее и ждешь ее окончания. Ты ею горд. И я горда, и я гоню страх, и я лечу душой с тобой вперед, ввысь. И пусть маленькая Наташа получила бы от тебя в дар при рождении этот порыв к творчеству и высшему счастью.
26 ноября 1937 г.».
— Сережа упорен, упрям, если хотите, — рассказывала Мария Николаевна уже потом, когда сын стал Главным конструктором и удостоился многих высших наград. — Матери неудобно говорить: «Мой сын талантлив». Да и не будет таланта никогда, если нет упорства. Сережа обычный: и в детстве был таким, и сейчас. Покопаться бы в памяти, и можно вспомнить что-нибудь этакое. Но нет, к чему лукавить. Рос, как и многие в те годы, без особой нужды и особого достатка. Кусок хлеба был, а что к этому куску? И все равно улыбчивый, озорной. И шалил, и нагоняй получал. Только вот часто по ночам снились мне не по-детски серьезные глаза сына. И сейчас снятся… Вы говорите «талант»? Я иначе скажу: «Он одержимый». Да, да, одержимый… Это какая-то самозабвенная работа. У него всегда горят глаза. Он не идет, а несется. Всегда ли он обедает в положенный час или что-то на ходу проглатывает в буфете? Спал ли когда-нибудь вдоволь? Одержимость — это, наверное, прекрасно, это — личное счастье и всенародное достояние… Сережа из тех, кто всегда жаждет трудных дел. Не в смысле тяжелых, нет — интересных, еще никем не опробованных. Я ему часто говорила, предупреждала: «Торопишься, сынок, рискуешь», а он отвечал: «Зато не паразитирую». Что ответишь на такое?..
ПОВОРОТЫ СУДЬБЫ
— Свою жизнь он прошел в ногу со временем, по главному руслу двадцатого века, — рассказывал его близкий друг и соратник профессор Георгий Александрович Тюлин. — Сознавая масштабность дарования, мощь индивидуальности Королева, скажу: он был дерзким, нетерпеливым, задиристым и… ранимым. Очень ранимым…
Была в этих словах какая-то тревожная недосказанность. О человеке можно знать и узнать многое. Но не все.
Учащийся стройпрофтехшколы, столяр, кровельщик, механик, студент КПИ и МВТУ, пилот, летчик-испытатель, конструктор, ученый… За этими короткими словами — без малого шестьдесят прожитых лет. Окрыленных, стремительных и неимоверно напряженных.
Если смотреть на жизнь Сергея Павловича с точки зрения обывательской, чего в ней было больше — лавров или терний? — то придется признать: и того и другого выпало на его долю предостаточно. Судьба сурово обходилась с ним, но она же дарила ему великое счастье. Разве можно мечтать о большем, чем то, что довелось испытать ему? Он дал планете первый рукотворный спутник. Он стоял возле стартовых комплексов первых лунных и марсианских ракет. Он отправлял и напутствовал в полет первых космонавтов.
Природа одарила его мудростью и талантом. Но ведь часто бывает так, что талантливому труднее. Ибо талант — всегда характер, а это значит, что не всем и не всегда удобен. Жизнь учит: чем человек способнее в своем деле, тем неспособнее он к соглашательству, тем тверже в защите своих позиций и тем беззащитнее в министерских коридорах. Не соблюдая субординации и «правил общения», такой нет-нет да и напомнит начальству, что конструировать, созидать — это ответственная работа, а не приятная синекура. Что строительство ракет и запуск в космос кораблей — немалое искусство, которое требует особого дарования.
Заглатывая жизнь, он шел только вперед, принимая ураганный огонь проблем на себя, не прячась за спины других. В его жизни много изломов. Судьба временами была безжалостна и жестока к нему. Но он вынес все.
…В ноябре 1937 года арестовали конструктора пороховых ракет главного инженера Реактивного научно-исследовательского института РККА Г. Э. Лангемака. Двумя днями раньше «исчез» талантливый инженер и организатор работ по ракетостроению начальник РНИИ И. Т. Клейменов. По института поползли слухи о тайной вредительской организации, о предательстве, шпионаже. В НКВД поступали доносы. Намеком, а то и напрямую назывались имена «врагов народа». На допросах, попав под угрозы и истязания, арестованные оговаривали себя, бросали тень на других. Так в следственных документах появилась фамилия инженера С. П. Королева. Через несколько дней техническое управление НКВД вынесло постановление на арест еще одного «неблагонадежного» сотрудника Реактивного научно-исследовательского института. Обвинение страшное: член троцкистской организации, тайно существующей в институте и связанной с контрреволюционными центрами на Западе. Из обвинительных документов следовало, что в нее входили инженеры И. Т. Клейменов, Г. Э. Лангемак, В. П. Глушко. Санкцию на их арест дал Г. К. Рагинский, бывший в то время первым заместителем главного военного прокурора.
Тревожное было время. Тревожное и страшное. Что тебя ожидает завтра? Не придут ли и за тобой, не увезут ли на «черном вороне»? Таким ожиданием жили многие.
Королев запомнил тот летний вечер во всех деталях и подробности. На улице стояла липкая духота. День угасал медленно, темнеющее небо напоминало полинялое сине-серое полотно. Где-то на Пресне назойливо трезвонил трамвай. У подъезда своего дома повстречал двух незнакомых мужчин. Они посторонились, пропустив его.
Ночью в дверь тихо постучали. На пороге стояли те двое. С ними был дворник. Предъявили ордер, усадили на стул, предупредили: «Оставаться на месте!» Начали обыск. Один из мужчин искоса бросил на Королева колючий взгляд, потом процедил: «Руки за спину». Обыск ничего не дал, лист, на котором второй энкавэдэшник должен был что-то записывать, так и остался чистым. «Что вы ищете?» — спросил Королев с неподдельной наивностью. Чекист, копавшийся в ящиках письменного стола и на книжной полке, не ответил. Потом Королева увезли. Это было 28 июня 1938 года.
Начались изнурительные допросы. Следователь принуждал Королева признаться в шпионаже и участии в политических акциях против Советского государства. Сергей Павлович категорически отрицал свою принадлежность к каким-либо группировкам и тем более к связям с германскими концернами. Прямых улик против него не было. Однако это не мешало предъявить ему обвинение во «вредительских действиях» и защите «врагов народа», поскольку он, Королев, во всеуслышание заявил в РНИИ, что Глушко не предатель.
Потом была назначена экспертиза конструкторской деятельности Королева. Эксперты записали в протоколе, что неполадки, имевшие место в образцах ракет, разработанных инженером С. П. Королевым, нельзя считать умышленными, но при этом сделали странный вывод: подследственный является вредителем.
— Плохо ваше дело, гражданин Королев, — мрачно убеждал следователь. — Очень плохо.
— Объясните! Я ничего не понимаю, — возмущался Королев. — Взрывы действительно были. 13 мая при стендовых испытаниях двигательной установки ракеты «212» взорвались баки, 29-го разорвался трубопровод, и меня ранило. Месяц я пробыл в больнице. Но такова наша работа…
— Все ваши сообщники уже признались, — ухмыльнулся допрашивающий.
— В чем вы меня обвиняете? — Голос Королева дрожал, его трясло.
Следователь раскрыл папку, бросил безучастный взгляд на Королева и повторил кратко:
— Они признались. Советую и вам быть благоразумным…
Возглавлял экспертную комиссию А. Г Костиков, назначенный главным инженером РНИИ. Заключения комиссии уже было достаточно, чтобы закончить следствие, но усердный «разоблачитель врагов Отечества» приписал Королеву еще и умышленный взрыв ракетного самолета. Сергей Павлович потребовал новой проверки, ибо знал, что самолет цел и находится в ангаре. Ему отказали.
Растерянность, подавленность от непонимания происходящего, от нелепых обвинений, тревожные предчувствия чего-то непоправимого рождали страх, отчаяние, обреченность. «Я — враг народа! Нелепость, абсурд! Но как доказать обратное, если никто не хочет выслушать и понять?»
Следователь (по фамилии Шестаков) что-то торопливо писал.
— Подпишите.
Рука с жесткими, узловатыми пальцами протянула Королеву лист бумаги.
— Подпишите! — Следователь перешел на крик.
Королев вздрогнул, опустил глаза. Долго молчал, потом взял ручку и царапающим пером вывел свою фамилию.
Восстанавливая жизнь Сергея Павловича Королева по свидетельствам хорошо знавших его людей, архивным документам, открывая его для себя, я старался представить и время, и действия, и возможные повороты его судьбы. Помните у Гёте? «Душа, увы, не выстрадает счастье, но может выстрадать себя». Что-то похожее происходило и с ним. Он страдал, огромным усилием воли противостоял судьбе. Верил в торжество справедливости и не желал потерять себя.
РНИИ, как известно, курировал М. Н. Тухачевский, человек одаренный, умевший оценить перспективность новой технической идеи для обороны страны, поддерживавший разработки в области ракетной техники. 29 мая 1934 года Королев направил Тухачевскому письмо о положении дел в РНИИ. Обстоятельное и объективное. В декабре 1936 года на заседании Политбюро Сталин обронил коварную реплику: Тухачевский, мол, может спокойно работать, хотя на него есть компрометирующий материал. Немного позже в газетах появилось короткое сообщение о том, что органы государственной без