[583] Но еще в первой главе нашей книги было показано, что смерть Ульяны не имела отношения к Радонежу, которым Владимир Серпуховской владел с первого дня своего появления на свет. Следовательно, надо искать другую причину столь странного поведения митрополита Алексея и лиц его окружения, «не заметивших» столь явного нарушения своих прав при поставлении игумена Высоцкого монастыря.
Вопрос «снимается» сам собой, когда выясняется, что в момент основания Высоцкого монастыря Сергий рассматривался как будущий преемник митрополита Алексея.
1374 г. стал временем чрезвычайного роста авторитета и влияния троицкого игумена. Не обошел вниманием Сергия Радонежского и великий князь Дмитрий Московский, пригласивший осенью 1374 г. преподобного на княжеский съезд в Переславль-Залесский, где должны были пройти своего рода «смотрины» будущего митрополита. Вот как об этом сообщает Рогожский летописец: «Тое же осени въ Филипово говение месяца ноября въ 26 день на память святаго отца Алимпия Стлъпника и святого мученика Егориа князю великому Дмитрию Ивановичю родися сынъ князь Юрьи, въ граде Переяславле и крести его преподобныи игуменъ Сергии, святыи старець. И ту бяше князь великий Дмитрии Костянтинович Суждальскыи, тесть князя великаго, и съ своею братиею, и съ слугами. И беаше съездъ великъ в Переславли, отъвсюду съехашася князи и бояре, и бысть радость велика в граде в Переяславле и радовахуся о рожении отрочати».[584]
Летописец не указывает точной даты крещения сына великого князя, и поэтому Н. С. Борисов предположил: «Вероятно, князья съехались лишь к сороковому дню после рождения Юрия – обычному сроку крещения младенцев. Он приходился на 4 января 1375 г. Тогда же пришел в Переславль и радонежский игумен».[585] Но с этим выводом историка согласиться нельзя. Ранее мы уже говорили о том, что Б. М. Клоссом была составлена сводка соотношения дат рождений и крещений младенцев в княжеских семьях XIVXV вв. Из нее выясняется, что крещение младенца могло происходить как на 40-й день после рождения, так и в день его появления на свет. Сын великого князя был наречен Юрием в честь св. мученика Георгия, память которого пришлась на его день рождения, а следовательно, был крещен в тот же день, почти сразу после своего появления на свет. Этой же позиции придерживается и В. А. Кучкин.[586]
Как известно, и сейчас, при наличии соответствующей аппаратуры, трудно определить точный срок рождения ребенка. Что говорить о XIV в.! Между тем уже в момент рождения Юрия троицкий игумен оказался налицо при великом князе и смог в тот же день окрестить ребенка. Этот малопримечательный на первый взгляд факт доказывает, что Сергий Радонежский появился в Переславле еще до 26 ноября 1374 г. и находился при особе великого князя Дмитрия Ивановича, будучи вызванным на проходивший здесь княжеский съезд.
Очевидно, именно ко времени княжеского съезда в Переславле и следует отнести рассказ «Жития» о предложении митрополита Алексея Сергию занять после его смерти митрополичью кафедру. Согласно ему, митрополит Алексей, «видев же себе… от старости изнемогша», послал одного из своих бояр к троицкому игумену. Когда тот явился, митрополит велел принести наперсный крест, украшенный золотом и драгоценными камнями, и параманд. Один из бояр передал их Сергию, сказав, что это – дар Алексея. Сергий поблагодарил за подарок, но отказался его принять: «прости ми, владыко, ми бо от юности моеа не бых златоносець, ныне же на старость паче хотелъ бых в нищете пребывати и тако проходити убогое свое житие». Тем не менее Алексей настоял на своем и, сняв с Сергия его собственные крест и параманд, собственноручно заменил их новыми и более богатыми.
Затем, оставшись наедине с троицким игуменом, Алексей заговорил о том, что он уже стар и желал бы видеть своим преемником именно Сергия. Необходимым условием для этого являлось лишь принятие епископского сана: «Прежде убо епископьства саном почтенъ будеши, по моей же смерти и ты в место мое будеши». При этом он подчеркнул, что «и сам князь великыи зело желает тя и вси болере его». В ответ на это Сергий, по словам агиографа, «зело оскръбися, яко и образу изменитися», и отказался от лестного предложения: «прости мя, владыко, яко выше меры моеа есть дело сие», при этом попросив «иному кому о том не глаголи».
Митрополит продолжал настаивать на своем. Но Сергий и на этот раз отказался самым решительным образом. В итоге Алексей, «видевь его непреклонна, ни же хотяща въсприати сана, паче же убояся, яко да не стужив си, от-идет въ внутрьную пустыну (иными словами, уйдет в затвор. – Авт.) и такова светилника лишится, и не хоте ему много стужати, но учреди его и отпусти въ свои ему монастырь».[587] Более краткий рассказ об этих событиях можно прочесть и в «Житии» митрополита Алексея.[588]
В литературе было высказано несколько предположений о том, когда могла состояться данная беседа. При этом, естественно, все исследователи согласны с тем, что она происходила до 12 февраля 1378 г. – дня кончины митрополита Алексея. На основании этого Н. С. Борисов относит ее к зиме 1377/78 г. Г. М. Прохоров склонен датировать ее более широким хронологическим отрезком – начиная с весны 1376 г. до начала 1378 г.[589] Б. М. Клосс оставляет этот вопрос без ответа.
В отличие от этих историков В. А. Кучкин пришел к мнению, что «сообщение Жития Сергия о сделанном ему предложении митрополита Алексея стать преемником представляется сомнительным». При этом он, по сути, приводит всего лишь один довод: «Предложение митрополита Алексея было высказано Сергию в сугубо доверительной беседе, с глазу на глаз, о ее содержании никто не должен был знать, но оно оказалось все-таки описано в Житии».[590] Однако подобное утверждение оказывается в полном противоречии с источником – укажем хотя бы на то, что Алексей, предлагая Сергию стать своим преемником, уточняет, что прежде посоветовался об этом с великим князем: «изволих же прежде възвестити таже и князу о том», после чего кандидатуру троицкого игумена одобрил не только «сам князь великыи», но и «вси болере его».[591] Таким образом, о предстоящей беседе митрополита с Сергием знал достаточно большой круг лиц.
Последующая Третья Пахомиевская редакция «Жития» добавляет в этот рассказ всего одну, небольшую, но важную для нас деталь. Согласно ей, митрополит, уговаривая Сергия, опирался на мнение не только князей московского княжеского дома, но и других княжеств: «сынове мои дръжавнеишии велиции князи Русстии… вси тебе блажать и желают неизменно».[592] Эта подробность указывает не только на время, но и на место происходившей беседы: Переславль-Залесский, где в конце 1374 – начале 1375 г. проходил княжеский съезд.[593]
Можно попытаться уточнить время беседы преподобного с митрополитом Алексеем. Вернувшись в обитель, Сергий Радонежский тяжело занемог. Под 1375 г. Никоновская летопись помещает известие: «Того же лета болезнь бысть тяжка преподобному Сергию игумену, а разболеся и на постеле ляже въ великое говение, на второй недели (с 12 по 18 марта 1375 г. – Авт.), и нача омогатися и со одра възста на Семень день (1 сентября. – Авт.), а всю весну и все лето въ болезне велице лежалъ».[594]
Н. С. Борисов справедливо полагает, что «огромное нервное напряжение, которое испытал Сергий в Переяславле, не прошло даром».[595] Очевидно, именно оно и стало причиной болезни. Точная дата ее начала – вторая неделя Великого поста – позволяет отнести беседу Сергия с митрополитом Алексеем ко времени незадолго до нее: концу февраля – началу марта 1375 г.
Судя по процитированному выше летописному известию, болезнь троицкого настоятеля продолжалась почти полгода. Это обстоятельство позволило Н. С. Борисову нарисовать живописную картину выздоровления Сергия: «На Рождество Богородицы, 8 сентября, поддерживаемый под руки учениками, он впервые после болезни вошел в церковь, произнес краткое наставление. А еще две-три недели спустя игумен уже настолько окреп, что сам совершил литургию».[596]
Оставляя без комментариев этот не подтвержденный источниками рассказ, мы не можем не заметить того, что болезнь Сергия совпала с важнейшими событиями на Руси.
Московско-литовское сближение и складывавшаяся в 1374 г. антиордынская коалиция не могли не обеспокоить Орду, которая начала предпринимать ответные меры. Ранней весной 1375 г. («о великом заговении», – уточняет Рогожский летописец,[597] то есть 5 марта) из Москвы в Тверь к великому князю Михаилу Александровичу Тверскому перебежал один из виднейших московских бояр того времени Иван Васильевич Вельяминов. Он был сыном московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова, скончавшегося 17 сентября 1374 г.[598] Как старший в семье, Иван Васильевич имел все основания претендовать на должность тысяцкого, которую занимали еще его прадед, дед и отец. Но великий князь Дмитрий не стал назначать преемника Василию Васильевичу, и пост московского тысяцкого оказался фактически упраздненным.
По мнению С. Б. Веселовского, «Иван Васильевич увидел в этом личную обиду и не желал удовлетвориться почетным положением в первых рядах боярства. Под впечатлением обиды Иван Васильевич сошелся с сурожским гостем, которого летописи называют Брехом Некоматом. Имя этого Бреха неизвестно. Если Некомат было его прозвищем, то, очевидно, оно было дано ему по заслугам. Дело в том, что русское слово „брех“, „брехун“, по своему значению очень близко к греческому слову „некомат“, что значит хитрый человек, проныра и интриган. Некомат был богатым человеком, имел в Московском княжестве вотчины и по своей профессии сурожанина-гостя знал хорошо дороги в Орду и Крым, с которыми постоянно поддерживал деловые связи. Своими речами и предложением помощи в Орде Некомат соблазнил Ивана Васильевича на дерзкое предприятие – вмешаться в борьбу тверского князя Михаила с московским князем за великокняжескую власть».