[853] Поскольку Троицкий монастырь находился в Серпуховском уделе, понятно участие Сергия Радонежского в обряде крещения Воейко.
Таким образом, рассмотрение сведений о родоначальнике Воейковых дает нам возможность выяснить неизвестную до сих пор сторону болгаро-русских связей конца XIV в. Эмиграция болгарской знати, вызванная османским натиском, коснулась и русских земель. Часть выходцев из Болгарии перешла на русскую службу и со временем влилась в ряды московского боярства.[854]
Родоначальник Воейковых не был единственным выходцем, появившимся на московской службе в эпоху Куликовской битвы. Достаточно заглянуть в родословцы, чтобы убедиться в том, что значительная часть позднейшего боярства XV–XVII вв. появилась в Москве именно в период княжения Дмитрия Донского. По наблюдениям академика С. Б. Веселовского, «в самой личности Дмитрия было что-то такое, что привлекало людей и способствовало росту и усилению служилого класса. Заслуживает… внимания то, что за время княжения Дмитрия неизвестно ни одного случая опалы и конфискации имущества, ни одного отъезда, за исключением отъезда И. В. Вельяминова, то есть явлений, которые мы можем иногда наблюдать в XV в. и очень часто в XVI в., особенно при Иване IV. В Москву стекаются выходцы, занимают иногда очень хорошее положение и все находят себе соответствующее место. Очевидно, что сам великий князь и верхушка его боярства умеют принимать пришельцев „с честью“ и ставить каждого на свое место. Создается впечатление, что пришельцы встречали на Москве устойчивую и четкую политику отношения великого князя к выходцам, которая их привлекала и отвечала их интересам». И далее исследователь приходит к важному выводу: «В самом деле, как время Екатерины Великой считают „золотым веком“ дворянства, так время Дмитрия Донского можно назвать „золотым веком“ боярства».[855]
Подобное стремление привлечь в Москву как можно больше выходцев из других земель не было для Дмитрия чем-то случайным, а являлось целенаправленной политикой усиления мощи Московского княжества. Это позволило бы, накопив людские ресурсы, окончательно покончить с зависимостью от Орды, что хорошо понимал и новый хан Тох-тамыш. Стремясь удержать Дмитрия в своем подчинении, менее чем через два года после Куликовской битвы он предпринимает нашествие на Москву.
Рассказ о нем содержится в летописной «Повести о нашествии Тохтамыша», дошедшей до нас в нескольких редакциях с позднейшими поправками и уточнениями, и поэтому для воссоздания полной картины следует использовать сводный текст всех редакций. За основу изложения мы взяли пространную редакцию «Повести…», сохранившуюся в составе Новгородской Четвертой, Типографской, Воскресенской и Никоновской летописей.
Тохтамыш двинулся на Русь летом 1382 г. Учитывая печальный для татар опыт двухлетней давности, когда Мамаю не удалось сохранить в тайне свои оперативные планы, новый глава Золотой Орды на этот раз предпринял все, чтобы для москвичей новый поход стал полной неожиданностью. С этой целью он велел захватить русских купцов, торговавших в пограничном Булгаре на Волге, с тем чтобы ни один из них не передал в Москву весть о движении татар. Это вполне ему удалось – со всей своей армией он переправился через Волгу «и поиде на великаго князя Дмитрея Ивановича къ Москве и на всю Русскую землю; ведяше бо рать изневести внезаапу со умением и тацемъ злохитриемъ, не дающее вести про себя, да не услышано будетъ». Чтобы полностью использовать фактор внезапности, Тохтамыш не стал вторгаться в лежавшее первым на его пути Суздальско-Нижегородское княжество, а обошел его с юга по степной окраине.
Тем не менее утаить проход огромной массы воинов было просто невозможно, и в пограничных русских землях появились первые вести о движении татар. Узнав о том, что на Русь идет сам хан, князь Дмитрий Константинович Суздальский послал к Тохтамышу своих сыновей Василия и Семена, которые с трудом догнали его через несколько дней на Серначе, уже около границ Рязанского княжества. Здесь Тохтамыша встретил князь Олег Рязанский «и доби ему челом, дабы не воевалъ земли его, и обведе его около своей земли и броды ему указа на Оце».
Только когда татары оказались перед Окой, известие о нашествии Тохтамыша дошло до московского князя. Дмитрий, узнав, «что идетъ на него сам Тахтамышь царь во множестве силы своея, и нача совокупляти полцы ратныхъ, и собра воя многи, и выеха изъ града съ Москвы, и хотя идти противу ратныхъ». Для разработки плана кампании великий князь созвал военный совет «з братомъ своим и с прочими князи и з бояры своими». Но на нем возникли споры и разногласия: «бывшу же промежу ими неединачеству и неимоверьству». Основной причиной этого явилась скудость сил, которые могла выставить Русь после кровопролитной Куликовской битвы: «оскуде бо вся земля Русская отъ Мамаева побоища за Дономъ». В этих условиях великому князю не оставалось ничего иного, как «поиде… не во мнозе въ Переславль, а оттуду поиде мимо Ростовъ на Кострому».
Тем временем Тохтамыш перешел Оку, взял Серпухов «и оттуду поиде къ Москве, воюючи». В оставленной же великим князем Москве начался «мятежь великъ». Одни горожане «хотеху сести въ граде и затворитися, а друзи бежати помышляху». Те, кто предлагал переждать татарскую угрозу в кремлевской крепости, не выпускали никого из города: «не пущаху ихъ, но убиваху ихъ и богатство и имение ихъ взимаху». Волнения во многом были вызваны тем, что столица оказалась без руководства. На этот момент в городе главным, если не считать великой княгини Евдокии, оказался митрополит Киприан: «прииде бо внове изъ Новагорода, предъ пришествиемъ Тахтамышевымъ за два дни». Однако главе Русской церкви не удалось усмирить смуту. Горожане тех, кто «хотяху изыти из града, не токмо не пущаху ихъ, но и грабяху, ни самого митрополита не посты-дешася, ни бояръ великых не усрамишася, но на всех огрозишася и сташа на всех воротех градных и сверху камениемъ шибаху, а доле на земли стояху со оружьи обнаженными и не пущаху никого же выити из града».
Только после долгих переговоров митрополиту Киприану удалось уговорить горожан выпустить его, великую княгиню «и прочихъ съ ними». Правда, при выезде из города их также ограбили. Что касается Киприана, он отправился через Волок в Тверь, а Евдокия двинулась к мужу в Кострому. В том, что митрополита и великую княгиню выпустили горожане, свою роль сыграл, видимо, тот факт, что к столице подошел отступавший под натиском татар отряд под командованием находившегося на московской службе литовского князя Остея, внука Ольгерда. Остей «окрепи градъ и люди и затворися во граде въ осаде со множеством народа» – как с теми, кто остался в городе, так и с беженцами из окрестных волостей.
Согласно летописцу, Тохтамыш «прииде къ Москве месяца августа въ 23 день въ понеделникъ въ полобеда». Передовые татарские отряды окружили Кремль и заняли позиции на расстоянии двух-трех полетов стрелы от городских укреплений. «И потомъ не во мнозе приехаша ко граду и воспросиша о великомъ князе, глаголющее сице: „есть ли князь Дмитрей во граде?“ Они же (горожане. – Авт.) отвещаше имъ со града, глаголюще: „несть его во граде“. Татарове же вкрузь всего града объехаша, смотряюще его, и отъидоша; бе бо около града чисто понеже гражане сами посады своя пожгоша и ни единаго тына или древа оставиша, блюдущееся примета ко граду». В тот же день «къ вечеру полцы татарстии отступиша отъ града».
Но это была лишь временная передышка. Наутро начался штурм. Однако взять прекрасно укрепленный город Тохтамышу не удалось. «Гражане же наипаче стрелы пущаху на нихъ, и камение метаху, и самострелы, и тюфяки». Со стен Кремля впервые в русской истории заговорили пушки.
Тогда хан прибег к хитрости. На четвертый день осады «въ полобеда» к Кремлю подъехали «татарове нарочитии, болшиа князи ордынскиа и рядци его, съ ними же и два князя суздальскиа, шуриа великого князя Дмитреа Ивановича, Василей да Семень, сынове князя Дмитреа Костянтиновичя Суздальскаго». Подойдя к городской стене, они начали уговаривать москвичей: «царь васъ, своихъ людей, и своего улуса хощетъ жаловати, понеже неповинни есте; не на васъ бо прииде царь, но на князя Дмитрея, вы же достойни есте милости; и ничто же требуетъ отъ васъ царь, точию сретите его съ честию, со княземъ вашимъ, с лехкими дары; хощетъ бо сей градъ видети и въ немъ быти, а вамъ всемъ даетъ миръ и любовь». При этом суздальские князья поклялись, что хан не сделает осажденным ничего плохого. Горожане «же емше имъ веру и отвориша врата градныя и выидоша со кресты, и со княземъ, и з дары, и съ лутчими людми». Татары отвели князя Остея «въ полкъ свой» и там убили, а затем в городе началась резня: «начаша вся безъ милости сещи». Захватчики «овехъ изсекоша, а другыхъ плениша, и церкви разграбиша, и книгъ множьство отвсюду снесено въ осаду пожгоша, и богатство и имение и казны княжескиа взяша». По сообщению летописца, Москва была взята «августа въ 26 день… в 7 часъ дни, в четвертокъ, по обедехъ».
Татары, захватив Москву, рассыпались отрядами в разные стороны, грабя, убивая, сжигая и захватывая пленных на своем пути. «И не единъ же токмо сеи град пленен бысть, но и инии мнози грады и страны, – продолжает летописец. – Къ Володимерю граду шедшее татарове плени-ша, а люди изсекоша, а иные в полонъ поведоша. А инии ходиша къ Звенигороду и к Можаиску и темъ тако же створиша, а инии шедше в Переславль взяша и пожгоша его, повергъше бо его гражане бегоша на озеро и тамо избыша от нахожения поганых. А инии къ Юрьеву шедша пограбиша и пожгоша и инии мнози гради и власти и села и манастыри повоеваша и пожгоша и много зла земли Рустеи сотвориша».
Один из татарских отядов подошел к Волоку, но был разбит стоявшим здесь князем Владимиром Андреевичем Серпуховским. Опасаясь флангового удара со стороны Волока и Костромы, где находился великий князь Дмитрий, Тохтамыш дал приказ отступать и «по малехъ дний поиде вспять со многимъ полономъ и беззчисленымъ богатствомъ». По дороге он взял Коломну и, опустошив Рязанскую землю, «отъиде въ Поле въ свояси». А вскоре в столицу вернулся великий князь со своим двоюродным братом Владимиром Андреевичем Серпуховским. Автор «Повести о нашествии Тохтамыша» нарисовал страшную картину, которую застал в Москве после ухода татар: «…ничто же благо видети, но токмо дымъ и земля и многа трупия мертвых лежаща, а церкви камены вне огоревши, внутрь же [вс]юду выгоревши и почерневши и полны крови христьянскы и трупии мертвых. И не бе в них пения, ни звоненья, никого же приходяща к нимъ, не бе бо никого же въ граде оста-лося, но бе пусто в немъ».