Известие о поставлении литовского митрополита вызвало у московского князя вспышку гнева. Хотя Алексей со времени своего бегства из литовского плена ни разу не ездил на юго-запад дальше Брянска, однако после смерти в 1363 году своего соперника литовского митрополита Романа именно он считался главой всех православных, живших во владениях князя Ольгерда. Такое положение давало московскому правительству определенные политические выгоды. По церковным каналам москвичи могли воздействовать в нужном направлении на русских князей и бояр чернигово-северской земли. Вероятно, и подати с епархий Юго-Западной Руси поступали в эти годы в Москву, в казну митрополита. Поставление Киприана разрушало эту хрупкую систему.
Еще хуже было то, что появление литовского митрополита с полномочиями на всю Русь могло стать серьезным препятствием для избрания такого преемника Алексею, который нужен был московскому князю. Сам Киприан с его византийской программой единой Русской митрополии и стоящей выше княжеских споров митрополичьей кафедрой весной 1376 года был в Москве совершенно «не ко двору». И потому его попытки добиться признания у князя Дмитрия Ивановича потерпели неудачу.
Великий князь хотел видеть на месте Алексея человека столь же преданного московскому делу, столь же энергичного и решительного, но более скромного и «управляемого».
Поставление Киприана заставило всерьез задуматься о подыскании преемника престарелому Алексею. Весной 1376 года князь резко двинул вперед по церковной линии своего печатника Дмитрия, в просторечии – Митяя. Именно его великий князь позднее сочтет наиболее достойным наследником Алексея.
Подобно падающей звезде, этот человек лишь на миг блеснул на небосклоне русской истории. Его судьба могла бы стать темой одной из шекспировских трагедий. Простой коломенский священник, Митяй сумел сделать головокружительную карьеру благодаря своим личным качествам. Часто бывая в Коломне, князь Дмитрий заприметил этого рослого иерея с горделивой осанкой, благородной внешностью и зычным голосом. Умный от природы, а кроме того, хорошо образованный, Митяй в отличие от большинства тогдашнего духовенства любил и умел говорить проповеди.
Познакомившись с ним поближе, великий князь оценил и характер Митяя. Подобно самому князю, он был человеком легким и веселым. При этом в нем угадывались незаурядная энергия и сила духа.
Традиция предписывала князьям иметь своим духовником монаха. Однако Дмитрий нарушил ее. Митяй был взят ко двору и занял пост, который во времена Семена Гордого занимал брат Сергия Стефан – «бысть Митяй отец духовный князю великому и всем бояром старейшим». Вскоре ему были поручены и обязанности княжеского печатника – главы всей придворной канцелярии. В виде знака отличия Митяй «на собе ношаше печать князя великаго» (18, 125).
Возвышение Митяя, несомненно, происходило с ведома и одобрения митрополита Алексея. Только он мог поставить его княжеским духовником; только с его благословения Митяй весной 1376 года смог стать не только монахом (с именем Михаил), но и архимандритом придворного Спасского монастыря. Властную руку Алексея можно видеть и в том, как своевременно освободилась вакансия для княжеского духовника. Прежний спасский архимандрит Иван Непейца добровольно оставил свой пост и «сниде в келию млъчаниа ради» (18, 126).
Особый обряд «поставления в архимандрита» должен был совершать епископ, под властью которого находился данный монастырь. Однако в истории с Митяем церковные традиции нарушались одна за другой. На каждом шагу здесь виден или угадывается властный произвол. Митяя постриг в монахи и поставил архимандритом не архиерей (в Москве это должен был сделать сам митрополит), а лишь другой архимандрит, настоятель Чудова монастыря Елисей Чечетка. Вероятно, Алексей не захотел лишний раз ставить под удар свою репутацию: архимандрит должен был иметь большой опыт иноческой жизни, быть воспитанником именно этой обители, не состоять в браке до прихода в монастырь. Митяй не отвечал ни одному из этих требований.
Цель, во имя которой Митяй стремительно преобразился из «бельца» в чернеца, состояла в том, чтобы подготовить его к принятию епископского сана. Сам Алексей, прежде чем занять митрополичью кафедру, был возведен Феогностом в сан епископа владимирского. Так же, вероятно, предполагали поступить и с Митяем. Однако Алексей не торопился делать этот решительный и уже необратимый шаг. Он ждал, пока уляжется волна возмущения, вызванного в монашеской среде историей с Митяем. А главное, Алексей внимательно следил за тем, как меняется обстановка в Северо-Восточной Руси и во всей Восточной Европе. События 1376–1377 годов заставили митрополита усомниться в том, что Митяй – именно та фигура, которая нужна сейчас на престоле святого митрополита Петра.
В эти годы неизбежность военного конфликта между Русью и Мамаем становилась все отчетливее. Уже к концу 1375 года Мамай посылал отряды для опустошения владений тех князей, которые поддержали Дмитрия Московского в борьбе с Тверью, – нижегородских Константиновичей и Романа Новосильского.
Весной 1376 года опасность нашествия Мамая заставила москвичей выдвинуть войска к самой границе – на берег Оки. Одновременно с оборонительными мерами москвичи начали и наступательные действия. Гоняться за самим Мамаем и его Ордой по степям было безрассудно. И потому удар был нанесен по ближайшей цели – столице волжских болгар. По-видимому, именно оттуда отряды Мамая начинали свои набеги на нижегородские земли.
В марте 1377 года состоялся поход московско-нижегородской рати на «безбожныя болгары». Устрашенные болгары выплатили русским огромный выкуп и предоставили им право собирать в Булгаре таможенные пошлины. Этот поход окончательно испортил и без того натянутые отношения Москвы с Мамаем. Правитель Орды убедился в том, что русские от обороны переходят к наступлению.
К середине 1377 года Мамай сумел подчинить себе все кочевья, находившиеся западнее Волги. После этого он решил усилить натиск на русские земли. В ответ на болгарский поход Мамай летом 1377 года послал в нижегородские земли «царевича Арапшу» с большим отрядом. Навстречу татарам двинулось русское войско. Помимо московских и нижегородских полков, в нем были воины из ярославских и муромских земель. 2 августа 1377 года на реке Пьяне произошла битва, окончившаяся разгромом русских. После этого отряд Арапши стремительным набегом захватил Нижний Новгород. Князь Дмитрий Константинович, не имея сил для обороны, бежал в Суздаль, «а люди горожане новогородстии разбежашася в судех по Волзе к Городцу» (20, 119). Оставшиеся в городе были перебиты или уведены в плен татарами. В огромном пожаре, охватившем весь город, сгорело, по свидетельству летописи, 32 церкви. Это произошло 5 августа, накануне Преображения – престольного праздника нижегородского собора.
Осенью Арапша повторил набег, ограничившись на сей раз южными окраинами Нижегородского княжества.
Бедствиями нижегородцев решили воспользоваться их ближайшие соседи – зависимые от Мамая мордовские князья. Вскоре после ухода Арапши они совершили набег на русские земли, захватили много пленных и добычи. Однако на обратном пути, на реке Пьяне, их перехватил и разбил суздальский князь Борис Константинович с небольшой дружиной.
Мордовским князьям и их подданным суждено было жестоко поплатиться за свою алчность и неосмотрительность. Зимой 1377/78 года московско-нижегородское войско «всю их землю пусту сътвориша, и множество живых полониша и приведоша их в Новъгород, и казниша их казнью смертною, и травиша их псы на леду на Волзе» (20, 119).
В 1377 году московско-нижегородский союз выдержал испытание на прочность. Однако поражение на реке Пьяне и разгром татарами Нижнего Новгорода, несомненно, привели к обострению споров относительно своевременности войны с Мамаем как внутри московского боярства, так и между князьями.
«Дела человеческие не надолго остаются в одном положении», – справедливо заметил Василий Великий (40, 117). Неудачи в восточных делах отчасти возмещались благоприятным для Москвы развитием событий в Литве. Здесь в мае 1377 года умер «зловерный и безбожный и нечестивый» князь Ольгерд. По древнему языческому обычаю его тело было сожжено на огромном погребальном костре вместе с боевыми конями, оружием и утварью.
У князя Ольгерда было 12 сыновей: пять от первой жены, дочери витебского князя, и семь от второй – Ульяны Тверской. Наследником Ольгерда был объявлен его сын от второго брака князь Ягайло. Однако в Москве были уверены в том, что скоро в Литве начнется ожесточенная усобица. Среди претендентов на верховную власть, кроме сыновей Ольгерда, называли и его брата – осторожного и многоопытного Кейстута.
Завершение долгого, 32-летнего правления Ольгерда открыло перед московскими правителями уникальную возможность: пользуясь борьбой между его наследниками, «перетянуть» некоторых из них на свою сторону, восстановить свое влияние в чернигово-северской и киевской землях. Все это было особенно важным в связи с надвигавшимся противостоянием с Мамаем.
Искушенный политик, митрополит Алексей понимал, что в новых условиях изменялись и задачи, стоявшие перед митрополичьей кафедрой. Полузабытая идея о единстве Русской земли, русского православного народа, а также митрополии Киевской и всея Руси теперь оказывалась для Москвы весьма полезной и своевременной. Эта идея открывала перед московскими князьями далекие перспективы собирания юго-западных и западных русских земель под своей властью.
Однако любимец князя Дмитрия Ивановича Митяй, при всех его достоинствах, явно не годился для роли общерусского митрополита. Безродный фаворит московского князя, новичок в монашестве, он не имел авторитета ни в светских, ни в церковных кругах. А между тем, помимо чисто политических задач, новому митрополиту предстояло еще одно, сугубо церковное дело – борьба со стригольниками.
Летом 1376 года в Москву к митрополиту приезжал новгородский архиепископ Алексей. Из его рассказов митрополит получил полное – а может быть, и несколько преувеличенное – представление о размахе движения стригольников, о его опасности для всей церковной организации.