ованием многочисленных фактов „преследований партийцев, активно и безоговорочно проводящих и защищающих линию партии и решения съезда и критикующих позицию ленинградской делегации на съезде“. Десятками примеров подтвердилось, что сторонников XIV съезда в Ленинграде подвергали нешуточным гонениям. У них отбирали литературу, грозили исключением из парторганизации, разгоняли собрания, избивали и увольняли с работы с мотивировкой: „За то, что проводит линию, направленную против большинства актива района“. В ходе неоднократных повторных собраний парторганизаций эмиссары Цека добивались осуждения позиции ленинградской делегации на съезде и одобрения решений съезда. Тот же Киров в письме Орджоникидзе от 16 января сообщал, что собрания порой принимают такой чрезвычайный характер, что в отдельных углах аудитории среди коммунистов дело доходит до настоящего мордобоя. Начались перевыборы бюро парторганизаций и райкомов партии, где находились сторонники Зиновьева. Организационный разгром „новой оппозиции“ продолжался на районных и уездных конференциях и завершился в начале февраля на 23-й губернской конференции в Ленинграде»[446].
Итоги дальнейшей борьбы за Ленинград охарактеризовал Сталин в телеграмме от 17 января в Тифлис Г. К. Орджоникидзе, в Ростов А. И. Микояну, в Свердловск Н. К. Антипову, в Харьков В. Я. Чубарю: «Отчетная съездовская кампания в Ленинграде приходит к концу. Все сколько-нибудь крупные предприятия уже высказались против оппозиции. Остается Путилов, который на днях отмежуется от оппозиции. Надо полагать, что недели через две-три будет созвана общегородская конференция и будет избран новый губком. Вышло лучше, чем можно было бы предполагать. Сообщаю поэтому для сведения. Сталин»[447].
Разгром ленинградской оппозиции не поставил точку в противостоянии Сталина и его сторонников с зиновьевцами, но еще больше сплотил «сталинскую группу». Несмотря на назначение Кирова в Ленинград, связь между ним и Серго осталась по-прежнему крепкой. Они часто переписывались и заверяли друг друга в дружбе, например письмо Кирова Орджоникидзе от 13 февраля: «Дорогой Серго! Письмо твое получил. Спасибо, что не забываешь, думаю, и впредь будет также»[448]. В письме от 17 марта, не получая длительное время от Серго новых писем, Киров высказал беспокойство по поводу состояния его здоровья. Ранее Серго телеграфировал из Сухуми, что чувствует себя хорошо, но Киров не совсем верил этому сообщению. Тем более что новых известий от Орджоникидзе он не получал, сам болел гриппом, да и у Сталина был грипп, от которого он оправился позднее[449].
По-прежнему крепкие дружеские отношения были у Орджоникидзе с Ворошиловым. Они постоянно обменивались письмами. Климент Ефремович часто информировал Серго о различных происшествиях в Москве, политической жизни в столице. Например, в письме к Орджоникидзе от 6 февраля 1926 года он сообщал о конфликтах между Дзержинским и Рыковым: «Немножко нашего Феликса „забижает“ „зазнающийся“ пред[седатель]. Был разговор по этому поводу в тесном кружке. Ф[еликс] жаловался и просил отдыха. Почва — тяжелые затруднения с валютой, импортом и пр. Думаю, все уладится, хотя симптомы мне очень не нравятся. Лично говорил с Коб[ой], результаты незначительны»[450]. Отметим, что уже в этот период обозначились первые конфликты по новой линии: между группой Сталина и сторонниками Рыкова — Бухарина. Однако данный конфликт пока откладывался, учитывая наличие общих политических противников. Отметим, что в мартовском письме Рыкову о Троцком Сталин обращался к первому явно дружески: «Дорогой Алеша!»[451]
Между тем на основе весеннего врачебного осмотра было принято решение о назначении Сталину продолжительного лечения. Зная это, Сталин отправил 16 мая телефонограмму Орджоникидзе в Тифлис: «На днях буду в районе Сочи. Ты как думаешь провести свой отпуск?»[452] В июне они встретились на Кавказе. В письме Кирову от 22 июня Орджоникидзе кратко упомянул: «Дней 13 Сосо был у нас. Время провели не очень плохо, только извели его приставанием выступать. Один раз удалось его форменно насиловать и заставить выступить в жел[езно]дорожных мастерских. Народу было не меньше 6–7 тыс. Встретили его великолепно. В Баку не удалось затащить — побоялся выступления, а надо было»[453].
Глава VIВо главе Рабоче-крестьянской инспекциии Центральной контрольной комиссии ВКП(б): 1926–1930 годы
Назначение в Москву
С 14 по 23 июля 1926 года Орджоникидзе принимает участие в работе объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б). Он не только участвовал в важном политическом собрании, но и общался с друзьями. 20 июля он подарил Кирову свою фотографию с дружеской надписью: «Дорогому другу Кирову. Серго».
И в этот же день во время работы пленума скоропостижно умер другой, близкий к нему человек — Дзержинский, председатель ОГПУ и ВСНХ. Смерть Дзержинского формально объединила его друзей и противников. Дзержинского хоронило все Политбюро: и те, кто был его членами на момент смерти Дзержинского, и те, кто был недавно из него исключен: И. В. Сталин, М. И. Калинин, М. П. Томский, В. В. Куйбышев, А. И. Рыков, Н. И. Бухарин, Я. Э. Рудзутак, Г. К. Орджоникидзе, В. М. Молотов, Г. Е. Зиновьев, Л. Д. Троцкий и многие другие. 22 июля они все вместе несли его гроб. Это был последний эпизод, формального единства партии…
Смерть Дзержинского вскоре повлекла за собой ряд перестановок в системе органов советской власти. Новым председателем ОГПУ стал В. Р. Менжинский, один из заместителей Дзержинского, 5 августа ВСНХ СССР возглавил В. В. Куйбышев. Переход на новую должность Куйбышева был связан как с освободившейся вакансией в ВСНХ, так и с определенной проблемой сохранения его на прежнем посту. Активное участие в работе семерки, ставшее известным на июльском съезде 1926 года с подачи Зиновьева, ставило под вопрос пребывание Куйбышева на посту наркома Рабоче-крестьянской инспекции СССР (РКИ)[454].
Первый секретарь Закавказского крайкома РКП(б) Г. К. Орджоникидзе
Июль 1926
[РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 32. Д. 43]
Теперь этот пост после ухода Куйбышева в ВСНХ остался вакантным. Кандидатура Серго представлялась Сталину и ряду членов Политбюро наиболее правильной с учетом положительного личного отношения к нему большинства членов Политбюро и значимости Орджоникидзе как политической фигуры. Также важно, что в последний день работы июльского пленума его избирали кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б).
Отметим, что решение о переводе Орджоникидзе в Москву было вызвано не только необходимостью заменить умершего Дзержинского, но и давним желанием Сталина перевести Серго на работу в столицу. Киров в письме от 17 марта 1926 года к Серго уже сообщал о подобном намерении Сталина: «Он посмеивается, говорит и Серго надо обязательно взять из Закавказской трущобы, которая, по его мнению, ни уму, ни сердцу ничего не дает, а треплет человека чертовски»[455]. Очевидно, что это было твердое намерение Сталина, и он хотел его реализовать, даже вопреки возможному сопротивлению Серго.
Орджоникидзе выехал из Москвы в Тифлис. Уже 27 июля 1926 года Сталин в письме Орджоникидзе указывал: «Для Серго. Ввиду передвижения Куйбышева на ВСНХ в четверг ставим вопрос о твоем назначении наркомом РКИ и замом Рыкова. Вопрос о новом преде ЦКК по формальным причинам остается до съезда партии открытым с освобождением Куйбышева от пред[седатель]ства на ближайшем пленуме ЦКК. Сообщая об этом, просим не брыкаться, все равно ничего не выйдет. Сталин»[456].
В ответном письме Сталину от 27 июля Орджоникидзе резко отказался от подобных назначений: «Я для такой работы не гожусь, ибо человек я невероятно вспыльчивый, грубый, неграмотный — двух строк не могу написать… Не надо забывать, что мне за мордобой был вынесен выговор и опубликован в печати… На таком посту я с треском провалюсь… Прошу тебя как друга избавить меня от неизбежного скандала. Гораздо лучше меня справятся с этим делом Рудзутак, Каганович, Андреев…»[457]
Однако возражения Сталин не принял. 28 июля Сталин отправил новую телеграмму в Тифлис в Закавказский крайком ВКП(б) для Орджоникидзе, в котором упоминалось его назначение наркомом РКИ. В ней Сталин уточнял: «Предложение было не мое, а всех друзей и Рыкова с Молотовым. Вопрос отложили на несколько недель»[458].
Однако назначение Орджоникидзе на пост наркома РКИ заняло все же три месяца, с 5 августа по 5 ноября. Отчасти это было следствием нежелания Орджоникидзе занимать наркомовский пост, отчасти состоянием здоровья Серго, который еще до июльского пленума собирался по его окончании сразу ехать в Сочи, о чем писал Кирову 22 июня[459]. Таким образом, со стороны Орджоникидзе было явное нежелание переезда в Москву. В Закавказье он был ключевой фигурой, в Москве стал бы одним из многих.
Письмо И. В. Сталина Г. К. Орджоникидзе о поднятии вопроса о назначении Г. К. Орджоникидзе наркомом Рабоче-крестьянской инспекции СССР и заместителем А. И. Рыкова
26 июля 1926
[РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 777. Л. 37]
Сохранилось описание Орджоникидзе кавказского периода Л. Фишером: «Г. К. Орджоникидзе, московский наместник в Тифлисе, повсюду известный под именем „Серго“, был мускулистый гигант с длинным лицом, огромным крючковатым носом и басистым голосом. Я бывал у него во время своих поездок на Кавказ в двадцатые годы. Сидя у него в кабинете, я слушал, как он говорит по телефону на грузинском языке — с шаляпинскими интонациями. Все, что я понимал, было два слова: „хо“ (да) и „ара“ (нет). Он не был мизантропом, как Сталин, напротив, он был дружелюбен и обладал чувствительностью и темпераментом. В те времена он был близок к Сталину, который позже сделал его членом московской руководящей верхушки»