[560]. Возможно, что и остальные трое тоже избежали расстрела. Случайно ли это произошло? На наш взгляд, нет. На заседании Политбюро ВКП(б), когда обсуждалась судьба осужденных, Сталин выступил за отмену расстрела в отношении указанных пяти осужденных. Об этом после того, как процесс завершился, Бухарин рассказал в своей беседе с Каменевым. По словам Бухарина, когда в узком партийном кругу обсуждалась форма приговора, кого и к каким срокам заключения или высшей мере наказания приговорить, Сталин абсолютно неожиданно для членов Политбюро предложил не применять смертную казнь, хотя на предыдущих стадиях рассмотрения было решено, что формула приговора должна включать смертную казнь в отношении хотя бы группы руководства контрреволюционной организации. В результате Бухарин, Рыков и другие проголосовали против этой инициативы Сталина и добились применения смертной казни. Однако Бухарин остался в неведении о последующем пересмотре дел в отношении ряда осужденных к смертной казни.
Ушел в отпуск Орджоникидзе только в конце мая, задолго до окончания «Шахтинского процесса». Отпуск был более продолжительным, чем намечалось. Серго даже отсутствовал на июльском пленуме партии. Отдыхал он большей частью в Кисловодске, где в самом его начале отпуска его здоровье ухудшилось. Сохранились воспоминания о кисловодском отпуске Орджоникидзе народного артиста СССР В. И. Качалова: «Отправляясь на прогулку, я часто проходил мимо его балкона. Как-то раз мы встретились на улице и разговорились. Григорий Константинович, улыбаясь своей чудесной улыбкой, сказал мне; „Я часто смотрю на вас во время прогулки, как вы быстро ходите. Это хорошо — много гулять. Вот я как будто и помоложе, но не могу, устаю“. В это время мимо нас промчался верхом на лошади тов. Уншлихт. Григорий Константинович с одобрением посмотрел ему вслед и сказал: „Эх, как гарцует“, — и продолжал разговор»[561]. Вопрос о состоянии здоровья Орджоникидзе рассматривался на заседании Политбюро 2 июля, по этому поводу был проведен даже специальный опрос членов Политбюро. В результате было принято решение: а) направить немедля врачей в Кисловодск для проверки дела и установления диагноза; б) результаты консультации сообщить в СНК СССР, не производя операции без согласования с пациентом и СНК[562]. Вечером того же дня в 21 час Сталин направил телеграмму в Пятигорск для передачи Орджоникидзе в Кисловодске или Железноводске, где он просил Серго оставаться на месте и серьезно лечиться, не приезжать на пленум[563]. Это был известный июльский пленум ЦК ВКП(б) 1928 года (9–10 июля), где Сталин выдвинул свой политический тезис о том, что, «по мере нашего продвижения вперед, сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться». Пленум прошел без участия Орджоникидзе. Возможно, что присутствие Орджоникидзе на нем могло изменить, смягчить ситуацию, так как он не был сторонником радикальных действий, по крайней мере в этот период. Примирение на пленуме Сталина с группой Рыкова — Бухарина было в значительной степени формальным, причем с обеих сторон.
Однако состояние здоровья Серго требовало дополнительного обследования и лечения. Об этом свидетельствует, в частности, письмо от 5 июля на имя Е. Ярославского заместителя начальника Санитарного управления Кремля при управлении СНК М. С. Металликова: «Уважаемый товарищ Ярославский! Сообщаю, что консультация у тов. СЕРГО обнаружила увеличение правой почки и семенного пузыря. Вопрос об инструментальном исследовании отложен до прибытия Федорова. Проф. ФЕДОРОВ 4-го сего месяца выехал из Гагр в Кисловодск. Для прогноза очень важно выяснить, где локализуется туберкулезный процесс, что будет выяснено рядом дополнительных исследований»[564]. На следующий день врачи Федоров, Фронштейн, Бурмин и Болотнер сообщили в Москву: «Общее состояние хорошее: диагноз подтвердился. Инструментальное исследование отложено до возвращения в Москву. Больной оставлен в Кисловодске до начала августа [с] целью общего укрепления здоровья»[565].
Оставаясь на лечении в Кисловодске, Орджоникидзе, естественно, интересовался ходом партийного пленума. О результатах пленума ему сообщил в письме от 15 июля Арон Сольц. Согласно ему, пленум прошел под знаком мира[566], но без серьезной самокритики в отношении хлебозаготовок, когда применяются две, как он писал, мерки критики, одна к верхам, а другая к тем, которые немного пониже, что не могло дать серьезных результатов. При этом в письме он вновь выразил сожаление о состоянии здоровья Орджоникидзе и надежду на более обстоятельный разговор в Москве: «Твои дела как будто немного испортились. Мы ждем тебя сюда, где будет решаться вопрос, как быть дальше. Я надеюсь еще с тобой до отъезда в отпуск повидаться и поговорить»[567].
Характерно в этом отношении письмо Орджоникидзе Рыкову осенью 1928 года: «Без невероятных жестких потрясений в партии не пройдет никакая дальнейшая драка. Надо исходить из этого. Я глубоко убежден, что изживем все. По хлебу и другим вопросам можно спорить и решать, но это не должно вести к драке… Коренных разногласий нет, а это главное… По-видимому, отношения между Сталиным и Бухариным значительно испортились, но нам надо сделать все возможное, чтобы их помирить. Это возможно»[568].
Однако сам Бухарин после июльского пленума решил пойти на тайные переговоры с Л. Б. Каменевым, о чем тогда не знал ни Орджоникидзе, ни другие деятели, близкие к Сталину. Поэтому данное высказывание Орджоникидзе следует оценивать с учетом неосведомленности его о действиях, казалось бы, близкого к нему в июльские дни Бухарина. Многим руководящим работникам партии и советского государства тогда это представлялось невозможным. В связи с этим можно указать на свидетельство А. И. Микояна 1928 года о замечании Сталина по поводу Бухарина, Рыкова: «Несколько позже, уже в 1928 г., меня поразил такой разговор. Не только меня, но и Орджоникидзе и Кирова. Мы были вечером на даче у Сталина в Зубалово, ужинали. Ночью возвращались обратно в город. Машина была открытая. Сталин сидел рядом с шофером, а мы с Серго и Кировым сзади на одном сиденье.
Вдруг ни с того ни с сего в присутствии шофера Сталин говорит: „Вот вы сейчас высоко цените Рыкова, Томского, Бухарина, считаете их чуть ли не незаменимыми людьми. А вскоре вместо них поставим вас, и вы лучше будете работать“.
Мы были поражены: как это может быть? Во-первых, и я, и Серго, и Киров действительно знали и искренне думали, что Рыков, Томский, Бухарин опытнее нас, лучше работают, просто у каждого было свое место.
Эта мысль потом нас не покидала. Мы ходили с Серго и Кировым и думали: что со Сталиным происходит, чего он хочет? Такое сужение руководства, почему он предполагает это сделать, зачем? Эти люди хотят со Сталиным работать. К тому же не было серьезных принципиальных разногласий. Одно дело — разногласия с Троцким. Мы жалели зараженные троцкизмом кадры, однако политическая необходимость их отстранения от руководства была ясна. Но Рыкова, Томского, Бухарина, и даже Зиновьева и Каменева мы честно не хотели отсекать»[569]. Однако Орджоникидзе в июле отсутствовал в Москве, а Микоян промолчал. При этом Сталин подозревал о мнимости политического раскаяния Бухарина, Каменева и прочих оппозиционеров… В этом он оказался прав.
Два удара по Орджоникидзе:проблемы со здоровьем и «предательство» Бухарина
В целом здоровье Орджоникидзе во второй половине июля улучшилось. Это не осталось незамеченным товарищами по Кавказу. Так, в письме Орджоникидзе от 19 июля Л. П. Берия пожелал ему «скорейшего и окончательного выздоровления». Одновременно он заявил о самых теплых чувствах к Орджоникидзе: «Серго, Ваше отношение и доверие ко мне давало и дает энергию, инициативу и уменье работать. Серго, кроме Вас, у меня нет никого, Вы для меня больше, чем отец, брат. Я Вами дышу и живу. И чтобы подвести Вас, — я не способен, я скорее пулю пущу себе в голову, чем не оправдать Вашего ко мне отношения»[570].
Сам Орджоникидзе считал, что может прервать свой продолжавшийся уже два месяца отпуск и вернуться в Москву. Однако 27 июля Сталин, Молотов и Рыков вновь отправили Орджоникидзе телеграмму, в которой говорилось: «Считаем необходимым, чтобы ты пробыл [в] Кисловодске, как рекомендуют врачи, до 12–15 августа»[571]. Очевидно, что это могло быть как проявлением заботы о здоровье близкого товарища, так и свидетельством нежелания по политическим мотивам видеть Орджоникидзе в Москве. В то время Орджоникидзе придерживался компромиссных взглядов в отношении бывших оппозиционеров из старых большевиков, что могло быть причиной подобных комбинаций.
Между тем 3 августа Д. А. Бурмин докладывал Молотову в Москву о Серго: «Три недели острых припадков нет. Тупые небольшие боли продолжаются. Температура нормальная. Моча без перемен. Самочувствие среднее»[572]. Однако и после этого в Москве считали необходимым продолжить лечение Орджоникидзе, более того — за рубежом. На заседании Политбюро от 16 августа первым обсуждался вопрос о состоянии здоровья Серго. Сообщение подготовил его друг и соратник К. Е. Ворошилов. В результате Политбюро приняло следующее решение: «Считать необходимым немедленно отправить т. Орджоникидзе за границу для лечения. Проведение практических мер с отправкой за границу поручить т. Рудзутаку»