[801]. В поездке его сопровождал начальник отдела капитального строительства Наркомтяжпрома С. З. Гинзбург.
1 августа в 6:30 утра Орджоникидзе в сопровождении секретаря крайкома ВКП(б) Роберта Эйхе прибыл в Сталинск (в 1931–1932 — Новокузнецк, потом до 1961 — Сталинск, затем и по настоящее время — Новокузнецк). Там он в течение пяти часов осматривал металлургический завод, традиционно посетил все цеха, разговаривал с мастерами и рабочими. Решались, как и всегда, социальные вопросы. Позднее открывшийся 6 ноября 1933 года в Сталинске городской драматический театр получил имя С. Орджоникидзе[802].
2 августа Орджоникидзе участвовал в собрании партийно-хозяйственного актива Сталинска, где поставил задачу строительства второй очереди металлургического комбината. Коллектив Кузнецкстроя завершил строительство второй очереди предприятия в 1933–1935 годах[803].
После Сталинска Серго выехал в Кемерово. Из Кузбасса 5 августа на сутки он прибыл в Новосибирск. Здесь его также сопровождал Роберт Эйхе и председатель крайисполкома Ф. П. Грядинский, а также секретарь Новосибирского горкома С. А. Шварц. В городе он посетили завод «Сибкомбайн».
8 августа Орджоникидзе вместе с секретарем Уральского обкома ВКП(б) И. Д. Кабаковым посетил строительство Уралвагонзавода в Нижнем Тагиле, которое началось в 1931 году. Состояние дел не удовлетворило Орджоникидзе. При огромном объеме земляных работ (миллионы кубометров) они выполнялись ручным способом. Орджоникидзе немедленно отдал указание о передаче на стройку трех экскаваторов, а по возвращении в Москву решил вопрос со стройматериалами. «Тагильский комбинат должен строиться культурно, образцово, дешево, высококачественно», — говорилось в постановлении Уральского обкома от 24 октября 1933 года. В отличие от Кузнецкого и Магнитогорского заводов, которые строились с привлечением иностранных специалистов, по проектам и с использованием оборудования иностранных фирм, перед Тагилстроем ставилась задача построить Ново-Тагильский металлургический, коксохимический и огнеупорный заводы исключительно силами советских специалистов и рабочих, по советским проектам и с отечественным оборудованием. Уже в этот приезд Орджоникидзе выразил уверенность в перспективах завода, при осмотре предприятия он, улыбаясь, заявил: «Тагильский завод будет работать и при коммунизме»[804].
Возвратился в Москву Орджоникидзе в середине августа 1933 года и присутствовал на заседании Политбюро уже 15 августа. В этой поездке им было много сделано. Отчасти его заслуги в индустриализации страны признавались в решении этого заседания Политбюро об утверждении постановления ЦК КП(б)У о присвоении заводу «Азовсталь» имени Серго Орджоникидзе[805].
Орджоникидзе, Каганович и Вышинский
Однако в то же время, по возвращении из командировки, он узнал и о новой жесткой критике в его адрес со стороны Сталина, справедливой только отчасти. 16 августа в уголовно-судебной коллегии Верховного суда СССР началось слушание дела о некомплектной отгрузке комбайнов, к уголовной ответственности по которому были привлечены работники ряда хозяйственных органов и руководители завода «Коммунар»[806]. Обвинителем на суде выступал заместитель прокурора СССР А. Я. Вышинский, который в заключительной речи, в частности, заявил: «Процесс дает нам основание для постановки общих вопросов работы советских хозяйственных организаций… Я говорю о Наркомземе Союза… я говорю о Наркомтяжпроме… я говорю о республиканских органах»[807]. Такая постановка вопроса возмутила руководителей НКТП (Г. К. Орджоникидзе) и Наркомзема (Я. А. Яковлев). 24 августа в отсутствие Сталина Орджоникидзе добился обсуждения этого вопроса на заседании Политбюро. В результате было принято решение «Указать т. Вышинскому, что он не должен был в своей речи давать такую формулировку… которая дает повод к неправильному обвинению в отношении НКТяжа и НКЗема»[808]. Против подобного развития выступал в том числе секретарь Днепропетровского обкома партии М. М. Хатаевич, направивший письма ряду членов советского руководства, в том числе Орджоникидзе. Отметим также, что Хатаевич и Каганович были знакомы с 1917 года, они вместе работали в Полесском (Гомельском) комитете большевистской партии[809].
О некоторых подробностях этого обсуждения свидетельствуют письма его участников. Как писал Сталину Л. М. Каганович, на заседании выяснилось, что публикацию в «Правде» и ход судебного процесса курировал В. М. Молотов. Сам Вячеслав Михайлович 8 сентября писал Сталину: «На совещании в ЦК были, кроме меня, Каганович, Калинин, Орджоникидзе, Яковлев и Вышинский (Акулов оказался за городом). Ты знаешь отношение Калинина к таким делам — он всегда „за хозяйственников“, „обиженных“ судом и РКИ, в данном случае тем более. Вышинский под напором Орджоникидзе сразу же заявил, что он допустил грубую ошибку и вообще держался униженно. На меня посыпались личные нападки гнуснейшего типа со стороны Орджоникидзе, что все это — дело моих рук, за спиной ЦК, работать с М. [Молотовым. — Сост.] невозможно и пр… Несмотря на это и несмотря на то, что Каганович молчаливо соглашался с Орджоникидзе, я не должен был сдаваться»[810]. В результате Политбюро приняло решение, осуждавшее формулировку прокурорской речи Вышинского. Проект постановления был написан Кагановичем и отредактирован Молотовым. За его принятие проголосовали все присутствующие члены Политбюро: Каганович, Молотов, Калинин и Орджоникидзе. Однако этим дело не закончилось.
Узнав об этом решении Политбюро, Сталин 29 августа прислал в Москву на имя Кагановича, Молотова и Орджоникидзе, а также для всех других членов Политбюро телеграмму, резко осуждающую их постановление о Вышинском: «Для членов Политбюро. Из письма Кагановича узнал, что Вы признали неправильным одно место в речи Вышинского, где он намекает на ответственность наркомов в деле подачи и приемки некомплектной продукции. Считаю такое решение неправильным и вредным. Подача и приемка некомплектной продукции есть грубейшее нарушение решений ЦК. За такое дело не могут не отвечать также наркомы. Печально, что Каганович и Молотов не смогли устоять против бюрократического наскока Наркомтяжа»[811].
Несмотря на то что телеграмма Сталина попала в ЦК около шести часов вечера 29 августа, решение об отмене постановления было проведено голосованием только через два дня. 1 сентября свои подписи под ним поставили Каганович, Андреев, Куйбышев и Микоян, т. е. те члены Политбюро, которые (за исключением Кагановича) не имели отношения к принятию предыдущего постановления[812]. Орджоникидзе, против которого фактически был направлен пересмотр дела, с 1 сентября по решению Политбюро ушел в отпуск. Похоже, что Каганович специально придержал рассмотрение вопроса для того, чтобы не ставить в неудобное положение Орджоникидзе[813].
При этом в переписке Сталина и Молотова есть указание на возможный вклад в этот конфликт Молотова. 1 сентября Сталин писал ему: «1) Признаться, мне (и Ворошилову также) не понравилось, что ты уезжаешь на 1 1/2 месяца, а не на две недели, как было условлено, когда мы составляли план отпусков. Если бы я знал, что ты хочешь уехать на 1 1/2 месяца, я предложил бы друг[ой] план отпусков. Почему ты изменил план — не могу понять. Бегство от Серго? Разве трудно понять, что нельзя надолго оставлять ПБ и СНК на Куйбышева (он может запить) и Кагановича. Правда, я дал согласие (по телеграфу) на длительный отпуск, но ты поймешь, что я иначе не мог поступить. 2) Выходку Серго насчет Вышинского считаю хулиганством. Как ты мог ему уступить? Ясно, что Серго хотел своим протестом сорвать кампанию СНК и ЦК за комплектность. В чем дело? Подвел Каганович? Видимо, он подвел. И не только он.
Привет. 1/IX. И. Сталин»[814].
Случайно ли Сталин в этом письме к Молотову пишет о его отношении к Серго? Очевидно, что конфликты Молотова и Орджоникидзе носили систематический характер. Это были конфликты наркомов, отстаивающих интересы своих ведомств, с правительством и Госпланом[815]. На это явление также указывал Л. М. Каганович. Он позднее вспоминал: «Хрущев пишет, что у меня с Молотовым были отношения плохие, острые, что мы спорили. Это неверно. Мы с ним, когда работали в ЦК, работали дружно, а когда он стал председателем Совнаркома, а я министром путей сообщения, то мы спорили на деловой почве. Я требовал больше рельс, больше капиталовложений, а Межлаук, предгосплана, не давал, а Молотов поддерживал Межлаука… На этой почве у меня, как и у Орджоникидзе, — он тоже, говорят, с Молотовым спорил и дрался. Но Серго спорил с ним тоже на почве капвложений, на почве отношения к промышленности. Спорил. И жаловались мы Сталину. Молотова это задевало, почему мы идем жаловаться на Совнарком? А мы считали, что Политбюро — высшая инстанция»[816].
Сам же Сталин в сентябре вспоминал о произошедшем с Орджоникидзе с осуждением. 12 сентября он писал Молотову: «Поведение Серго (и Яковлева) в истории о „комплектности продукции“ нельзя назвать иначе, как антипартийным, так как оно имеет своей объективной целью защиту реакционных элементов партии против ЦК ВКП(б). В самом деле: вся страна воет от некомплектности продукции; партия начала кампанию за комплектность, открытую печатную и карательную кампанию; вынесен уже приговор врагам партии, нагло и злобно нарушающим решения партии и правительства, а Серго (и Яковлев), который несет ответственность за эти нарушения, вместо того чтобы каяться в своих грехах, предпринимает удар против прокурора! Для чего? Конечно, не для того, чтобы обуздать реакционных нарушителей решений партии, а для того, чтобы поддержать их морально, оправдать их в глазах общественного мнения партии и опорочить таким образом развертывающуюся кампанию партии, т. е. опорочить практическую линию ЦК. Я написал Кагановичу, что против моего ожидания он оказался в этом деле в лагере реакционных элементов партии»