Смерть Кирова, безусловно, повлияла на Орджоникидзе. Зинаида Гавриловна вспоминала: «Серго чувствовал себя плохо. Из дома не выходил. Поэтому, когда я 1 декабря, придя с работы, узнала, что Серго куда-то ушел, то была очень удивлена… Когда он пришел домой, я не могла без страха смотреть на его убитый, горестный вид. „Я думал, — тихо проговорил он, — что Кирыч будет хоронить меня, а выходит наоборот“. И заплакал. Как странно, когда плачет мужественный, большой человек»[873]. В дневнике М. А. Сванидзе также появилась характерная запись: «Зина поехала в Ленинград подготовить жену Кирова к этому удару, т. к. он[а] лежит в больнице, и все произошло в ее отсутствие. Серго от первого потрясения потерял голос — они были много лет с Миронычем связаны работой (Кавказ)»[874]. Выехать в Ленинград Орджоникидзе по состоянию здоровья не смог.
Урну с прахом С. М. Кирова несут И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов; рядом идут М. И. Калинин, В. М. Молотов, Л. М. Каганович, Г. К. Орджоникидзе
Москва, 4 декабря 1934
[ЦГАКФФД Спб]
Не лучшим было состояние его здоровья и в последующие дни. Во время прощания с Кировым в Москве 4 декабря Орджоникидзе плохо себя чувствовал, но считал для себя обязательным принять участие в этой церемонии. Именно он установил урну с прахом погибшего друга в кремлевскую стену.
Смерть Кирова вновь сблизила Сталина и Орджоникидзе. Они проводили много времени вместе, в том числе вспоминая Мироныча. Сталин часто вызывал Серго на просмотры различных фильмов. Вместе с Ворошиловым, Молотовым, Микояном, Кагановичем и Ждановым они на следующий день после похорон просмотрели отрывки из будущего документального фильма о С. М. Кирове[875]. Позднее в ночь на 3 января 1935 года Сталин, Каганович, Ворошилов и Орджоникидзе просмотрели уже смонтированный документальный фильм «Киров», во время обсуждения которого было решено срочно разослать кинокопии самолетами в ключевые города СССР, связанные с деятельностью Сергея Мировича[876]. До этого 8 декабря Орджоникидзе присутствовал при очередном сталинском просмотре фильма «Чапаев», а после него грузинского фильма «Последний маскарад» и немецкого фильма «Повстанец»[877]. Фильм «Чапаев» Орджоникидзе будет смотреть у Сталина и 20 декабря (для Сталина это будет 16-й просмотр)[878].
Понятно, что Серго находился на виду, и ухудшение его состояния здоровья было замечено. В результате членами Политбюро 25 декабря было принято три решения: 1) обязать Орджоникидзе строго выполнять указания консилиума врачей и не выезжать в Москву без разрешения врачей; 2) согласиться на выезд в Москву Плетнева и Фронштейна с оставлением в Тифлисе Левина, который вместе с местными врачами обязывается лечить больного и проводить его в Москву; 3) запретить Наркомату тяжелой промышленности беспокоить Орджоникидзе всякими текущими вопросами[879].
Данное решение было продублировано в начале января 1935 года.
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о приеме Г. К. Орджоникидзе ограниченного количества посетителей (не более двух человек в день)
7 января 1936
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1090. Л. 44]
Еще хуже была ситуация со здоровьем у председателя Госплана СССР В. В. Куйбышева. В командировке в Средней Азии он подхватил сильнейшую фолликулярную ангину. В его горле образовался огромный нарыв. Все было серьезно до такой степени, что ему пришлось лечь на операционный стол. Не долечившись, в совершенно разбитом состоянии он вернулся в Москву и вместо того, чтобы отправиться незамедлительно в больницу, вышел на работу. Утром 25 января он провел ряд совещаний, после чего отправился на свою квартиру, чтобы восстановить силы перед вечерним заседанием Совнаркома СССР. Здесь Куйбышеву стало плохо, и он умер, согласно более позднему официальному правительственному сообщению, «вследствие закупорки венечной артерии сердца свертком крови, тромбом, образовавшимся в результате резко выраженного общего артериосклероза, поразившего в особой степени венечные артерии сердца»[880].
27 января состоялись похороны Куйбышева. В траурных церемониях среди прочих руководителей СССР принял участие и Орджоникидзе. Между смертью Кирова и Куйбышева прошло менее двух месяцев. Это вызвало определенное опасение за здоровье вождей СССР. Ряд хозяйственников отправили в газету «За индустриализацию» письмо, которое ее редактор 4 февраля переслал Сталину. В письме говорилось о постигших СССР утратах: сгоревших на работе Ленине, Фрунзе, Дзержинском, Куйбышеве, погибшем недавно Кирове. Молодые коммунисты-хозяйственники писали о необходимости беречь здоровье советских вождей, особенно учитывая их график работы. Они писали: «Мы в повседневной работе видим, что наш нарком Серго, несмотря на прямое указание ЦК об окончании работы в 10 часов вечера, — уезжает в 3–4 часа утра, начиная работу на рассвете. Вождь партии Сталин работает дни и ночи, не зная отдыха. Мы делаем преступление, допуская такое физическое переутомление Сталина. Каждый из нас, любой рабочий нашего Союза отдаст себя до последней капли крови только для того, чтобы сохранить на долгие годы здоровье и силы Сталина. Кто не знает о том, что Предсовнаркома Молотов обычно раньше 3-х часов ночи работы не оставляет. Надолго ли хватит сил человеческого организма при такой нагрузке. Ведь известно, что в 1932 г. товарищ Каганович свалился на работе и врачи запретили ему общение с окружающими в течение 15 дней»[881]. Далее они писали: «Мы требуем сохранения сил членов Политбюро. Мы требуем решения ЦК, запрещающего членам Политбюро заниматься больше 8 часов в сутки». После ознакомления с текстом письма Сталина оно было переправлено Кагановичу, Ворошилову, Орджоникидзе. При этом Сталин особо выделил фамилию Орджоникидзе, а также выделил красным карандашом процитированное предложение о 8 часах[882].
Жизнь продолжалась. Уже на следующий день после похорон Куйбышева Орджоникидзе принимает участие в работе VII съезда Советов СССР (28 января — 6 февраля 1935 года), где выступает с отчетным докладом Народного комиссариата тяжелой промышленности. Опять доклад Серго содержит критику. Следует отметить изменение мнения Орджоникидзе по поводу привлечения иностранной техники и специалистов. Двумя годами ранее и в прошлом году он ратовал за новые контракты с иностранными фирмами, теперь он критикует преклонение перед уровнем развития промышленности на Западе. «Тут часто говорят: у американцев другое оборудование и то, что делает американец, нам не под силу, мы не в состоянии сделать. Такие разговорчики среди нефтяников всех наших районов имеются. Часто можно услышать такой разговор: американец сидит у себя в буровой, и, если ему понадобилось какое-нибудь техническое снабжение — трубы или еще что-нибудь другое, он по телефону заказывает, и ему привозят, — а у нас сколько надо мучиться. У американцев — трехскоростные лебедки, у американцев — мощные насосы, у американцев — трубы другие, а у нас… Ну куда же нам до американцев! Конечно, такие разговоры никуда не годятся…»[883]
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о награждении Г. К. Орджоникидзе орденом Ленина
22 марта 1935
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1057. Л. 156]
В феврале Орджоникидзе можно было видеть в президиуме II съезда колхозников-ударников, который принял Примерный устав сельскохозяйственной артели[884].
Много работы было и в Наркомате тяжелой промышленности. 22 марта 1935 года постановлением ЦИК Союза ССР Г. К. Орджоникидзе был награжден орденом Ленина. Награждение было связано с перевыполнением производственной программы 1934 года и достигнутыми успехами в деле организации производства и овладения техникой[885].
Постановление о награждении учитывало пожелания участников съезда: «Согласно воле съезда Советов товарищ Орджоникидзе и наиболее отличившиеся работники тяжелой промышленности были награждены орденами»[886]. Отметим, что среди прочих о награждении Серго орденом Ленина ходатайствовали 1 января 1935 года металлурги Магнитки[887].
Кавказская командировка
Весной состоялся отъезд Серго на Северный Кавказ. А. Авторханов писал: «С. Орджоникидзе весною 1935 года отдыхал на Северном Кавказе — на курорте в Пятигорске. На просьбу правительства Чечено-Ингушетии принять его представителей для собеседования Орджоникидзе ответил пригласительной телеграммой. Чечено-ингушская делегация в составе председателя правительства Али Горчханова, второго секретаря областного комитета партии Вахаева (первым секретарем Чеченского областного комитета никогда не назначался чеченец), членов правительства Гойгова, Мехтиева, Окуева, старых партизан и соратников Орджоникидзе во время гражданской войны X. Орцханова, Альберта Альбагачиева и еще нескольких стариков, бывших партизан, выехала в Пятигорск и была принята Орджоникидзе с истинным кавказским гостеприимством. Первое, что поразило даже самого Орджоникидзе — кавказца и знатока Чечено-Ингушетии, — это отсутствие кинжалов у старых партизан. Ему объяснили, в чем дело. „Чеченец без кинжала все равно, что европеец без галстука“, — сказал Орджоникидзе и обещал поговорить в Москве насчет этого „головотяпского закона“. С самого начала беседы Орджоникидзе предупредил своих посетителей, особенно старых партизан, что ему хочется знать истинную правду о причинах недовольства чечено-ингушского народа Советской властью и о тех мерах, которые могли бы рекомендовать сами чечено-ингушские представители для устранения этих причин. Чечено-ингушские представители доложили Орджоникидзе обо всем самым подробным образом — о колхозах, МТС (машинно-тракторных станциях), дорогах, школах, больницах, нефти, но только об одном, а именно о главном они не доложили Орджоникидзе — об НКВД. Конечно, чечено-ингушское правительство хорошо понимало, что в конечном счете все зло в НКВД, и что пока последний чекистский сержант стоит фактически выше чечено-ингушского премьер-министра, не может быть и речи о политическом оздоровлении атмосферы в Чечено-Ингушетии. Но говорить об этом они боялись, и вполне резонно. Орджоникидзе уедет себе в Москву; а они должны вернуться в распоряжение своего собственного НКВД (кстати, из состава около 400 человек ответственных сотрудников Чечено-Ингушского НКВД чеченцев и ингушей было только четыре человека — С. Альбагачиев, У. Мазаев, И. Алиев, У. Эльмурзаев, а в войсках Чечено-Ингушского НКВД не было ни одного). Человек, который берет под сомнение непогрешимость НКВД, умирает в СССР скорой и неестественной смертью. Сообщение делегации, что после организации колхозов у чеченцев и ингушей отобраны их верховые кони, возмутило Орджоникидзе до крайности. „Вы переборщили, товарищи, это прямо преступление отнимать у чеченцев и ингушей их верховых коней — ведь горцы тем и славились, что как джигитов их еще не превзошел ни один народ. Нет, товарищи, вы определенно переборщили“, — заключил свое замечание Орджоникидзе. „Таков общий закон для всего СССР“, — ответили ему. Однако Орджоникидзе обещал поговорить с „хозяином“ в Москве и внести в ЦК и Совнарком ряд конкретных предложений для улучшения дела в Чечено-Ингушетии. Через месяц после возвращения Орджоникидзе в Москву в центральной прессе появились два постановления: одно — Президиума ЦИК СССР о том, что „кинжалы разрешается носить там, где это является принадлежностью национального костюма“, другое — ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР: „Как ис