Указания Орджоникидзе этого периода были основанием для выдвижения его подчиненными директив по обеспечению безопасности производства. Эти распоряжения часто трактовались в духе времени. Так, С. А. Саркисов на Первом Вседонецком слете стахановцев-мастеров 7–10 января 1936 года сказал: «Тов. Орджоникидзе издал прекраснейший приказ № 840, который устанавливает твердые правила ведения горных работ. Саботажники, немецко-троцкистские вредители сплошь и рядом нарушали порядок ведения горных работ»[932].
Большая задействованность Орджоникидзе в Наркомтяжпроме, участие в различных партийных и общественных мероприятиях в декабре не способствовали улучшению здоровья наркома. 7 января Политбюро, с учетом рекомендаций врачей, приняло следующее решение: «Обязать т. Орджоникидзе с утра 9 января выехать к себе на дачу под Москву[933] на отдых сроком на 12 дней с тем, чтобы он за этот период времени принимал людей в весьма ограниченном количестве (не более 1–2 человек в день»[934].
Но утверждать, что это решение выполнялось в полной мере, нельзя. Люди шли в Наркомтяжпром, не заставали там Орджоникидзе, узнавали, где он находится, а он приглашал их к себе. Дачных посетителей было гораздо больше, чем предписывало Политбюро.
Между тем 17 января постановлением ЦИК СССР Г. К. Орджоникидзе награждается орденом Трудового Красного Знамени за перевыполнение производственного плана 1935 года по Народному комиссариату тяжелой промышленности Союза ССР, за успехи в деле освоения новой техники и инициативу в развитии стахановского движения[935].
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о награждении Г. К. Орджоникидзе орденом Трудового Красного Знамени, с приложением проекта постановления ЦИК СССР
17 января 1936
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1091. Л. 102–103]
Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) о необходимости Г. К. Орджоникидзе взять под наблюдение военную промышленность и освобождении его от наблюдения за другими отраслями Народного комиссариата тяжелой промышленности
31 января 1936
[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1092. Л. 83
Тем не менее некоторое ограничение в работе Серго все же имело место, хотя и носило временный характер. Об этом свидетельствует решение январского Политбюро по поводу рабочего режима Орджоникидзе: «1) Предложить [зачеркнуто. — И. Р.] Обязать т. Орджоникидзе в течение шестидневки выходить на работу только три дня, остальные три дня проводить на отдыхе за городом. 2) Предложить т. Орджоникидзе под свое специальное наблюдение военную промышленность, освободив себя временно от наблюдения за остальными отраслями промышленности»[936].
Наркомовские будни 1936 года
В феврале Орджоникидзе вновь активно работает в Наркомате тяжелой промышленности. Кроме того, он появляется и на различных мероприятиях. В этот период с ним общались многие известные общественные деятели. Отметим, что к Серго после публикации 28 января 1936 года в газете «Правда» статьи «Сумбур вместо музыки», в которой резкой критике подверглась опера «Леди Макбет Мценского уезда» Д. Д. Шостаковича, 20 февраля обратилась известная писательница М. Шагинян[937]. Она ранее выступила против критики Шостаковича и собиралась выйти из Союза писателей СССР. В письме к Орджоникидзе она выражала готовность работать в Наркомтяжпроме, при этом без жалования. Данный переход она обосновывала тематикой ее готовящейся книги о «бакинской нефти». При этом она вскоре вышла из СП СССР. Критика в советских газетах Шагинян усилилась. «27 февраля 1936 г. Орджоникидзе послал ответное письмо Шагинян. Он выражает удивление поступком писательницы, называет его „крупной политической ошибкой“, советует ее исправить и помочь в деле, изложенном в письме Шагинян, отказывается»[938]. Возможно, что в данной ситуации Орджоникидзе выступил своеобразным ответчиком от верхов. Им указывалось как на ошибочное действие Шагинян, так и на возможное исправление ситуации. 3 марта Шагинян пишет новое письмо Орджоникидзе, где признает ошибочность своего решения, выражает «искреннее сожаление о своем поступке» и даже просит: «Передайте тов. Сталину и партии, что искуплю свою вину перед ним»[939]. Впоследствии Шагинян на заседании Президиума правления Союза писателей заявила, что совершила «грубую политическую ошибку»[940]. На наш взгляд, в ходе переписки с Серго Шагинян были даны гарантии безопасности ей и ее другу.
26 февраля 1936 года Орджоникидзе руководит работой совещания строителей гидроэлектростанций. Как уже ранее указывалось, Григорий Константинович уделял много внимания организации геологического дела, о чем говорит его выступление об организации работ по поиску редких металлов. В этот же день в Наркомтяжпроме на совещании работников промышленности редких металлов он поставил перед геологами-разведчиками задачи, направленные на выполнение требования правительства, — знать богатства наших земных недр. Он считал, что надо заниматься разведкой и добычей, надо иметь хороших, преданных делу инженеров, рабочих, обеспечивать их хорошим жалованием. Орджоникидзе отметил также большое количество нарушений техники безопасности и связанных с этим аварий, — Об этом, со ссылкой на Орджоникидзе, позднее говорил первый секретарь Донецкого областного комитета КП Украины С. А. Саркисов (1898–1937): «Много аварий и крушений на транспорте, но немало и в шахтах, даже по данным учета трестов мы сейчас еще теряем ежедневно 10–15 тыс. т угля на одних авариях механизмов, внутри шахтного транспорта и т. д. Если приплюсовать это количество к суточной добыче Донбасса, которую мы сейчас имеем, то получается выполнение плана. (Сталин. Большое достижение!) Я говорю о наших ошибках, о нашей плохой работе за этот промежуток времени, и я говорю об этом потому, что нужно пленуму рассказать то, что было. Нарушения техники безопасности обычно рассматриваются как неполадки, как головотяпство и расхлябанность, как простое невнимание к делу, а в шахте техника безопасности является очень важным вопросом. Троцкистские вредители сознательно нарушали условия безопасности, организовывая аварии и катастрофы с человеческими жертвами»[941].
В феврале Орджоникидзе ставит вопрос о развитии химической промышленности, особенно о строительстве или перепрофилировании предприятий для военных целей. «Как указывалось в письме наркома НКТП Орджоникидзе на имя Молотова в феврале 1936 г., в развитии производства ОВ имелись две специфические особенности: во-первых, особый режим секретности и невозможность использования технической помощи извне; во-вторых, необходимость при производстве опираться на всю базу отечественной химической промышленности и решать вопрос о том, как сочетать производство продукции мирного и военного назначения»[942]. В дальнейшем это приведет Орджоникидзе к идее производства отравляющих веществ для потребностей Красной армии в Дзержинске.
Напряженная работа лишь иногда прерывалась культурными мероприятиями. 29 февраля Сталин, Орджоникидзе, Каганович, Хрущев, Булганин и Реденс смотрели фильм «Мы из Кронштадта». Всем фильм понравился. Общее мнение выразил Серго: «Конечно, хороший, сильный. Просто за душу берет». После этого был просмотрен фильм «Последний табор», который получил гораздо худшую оценку[943].
8 марта Орджоникидзе был в Большом театре на совещании, посвященном Международному женскому дню[944]. 9 марта вновь участвовал в очередном просмотре у Сталина фильма «Чапаев» (для Сталина это был 38 просмотр). После чего состоялось обсуждение дел в кинематографе, в том числе выбора места для строительства на юге страны кинофабрики. Орджоникидзе даже согласился для пользы дела «отдать» своего подчиненного Маерса[945].
И сразу после праздника — работа. 11 марта Орджоникидзе выступает на отраслевой конференции авиационной промышленности о качестве работы в 1935 году. Доклад традиционно был критическим, Орджоникидзе не терпел очковтирательства и указывал на имеющиеся проблемы в авиационной промышленности: «Вы, товарищи, хлопаете, а мне придется сказать вам несколько горьких слов… Надо прямо сказать, чтобы у нас не было никаких сомнений, что дело у нас в авиационной промышленности в настоящее время обстоит неважно… надо прямо сказать, что в прошлом году наша авиация работала из рук вон плохо. Коли мы, работники тяжелой промышленности, отчитываясь перед ЦК партии о работе в целом в тяжелой промышленности, могли гордиться многим, то по авиационной промышленности мы имели отметку „неудовлетворительно“… Если мы подвергаем себя такой строгой критике, а она абсолютно необходима, и я надеюсь, что вы не будете обижаться на это, а если обидитесь, то дело ваше, мы должны высказать все, мы обязаны сказать вам то, что мы думаем. В чем дело? Почему у нас неудачи при наличии громадных успехов? Никто не говорит, что у нас нет авиационной промышленности, что мы обезоружены, но мы хотим иметь лучше того, что мы имеем. Если скорость у нас была 250, то мы теперь хотим, чтобы было 400, 500, 600 и больше. Могут наши люди это делать? Могут. Конструкторы у нас имеются. Тов. Туполев — это крупнейший конструктор, и огромное количество наших самолетов названо его именем: АНТ такой-то и такой-то. Поликарпов — прекрасный конструктор самолета И-16 и целый ряд других. Разве их мало у нас. Есть конструктор, который работал над пушечным самолетом, — т. Григорович. Я почти их всех знаю в лицо»