Камилло Боргезе, правивший в Риме под именем Павла V, был по натуре законником, державшимся буквы, а не духа, педантом и придирой. И, хотя вначале он подозрительно отнесся к упоминаниям монаха о его видениях и откровениях, дар «увлекательной беседы» и «бесконечная ловкость в обхождении с благородными людьми» возымели свое обычное действие. Монах произвел впечатление на папу и в конце концов убедил его. Папа обещал поддержать план крестового похода всей церковной машинерией. Но прежде, чем план будет признан официально, монаху следует прощупать все заинтересованные правительства. Весной 1617 года, когда отец Жозеф покидал Рим, ему были твердо обещаны буллы о кальварианках и миссиях в Пуату и выдано письмо понтифика к испанскому монарху, уполномочившее его вести переговоры о крестовом походе. Он пробыл в Риме долго — в общей сложности около восьми месяцев, — но достиг всего, чего добивался. Больше того: он познакомился с некоторыми высшими чинами римской курии и произвел на них глубокое впечатление своим усердием, честностью и выдающимися талантами. Недели, проведенные в Лудене, сделали его человеком, с которым считалась Франция, месяцы в Риме — фигурой, влиятельной в Церкви. С этой поры мы можем видеть, как он обменивается письмами с нунциями, легатами, кардиналами и даже папским государственным секретарем.
Другой ликовал бы; но отец Жозеф всегда был начеку, чтобы не впасть в грех гордости и тщеславия. Он давно отучил себя от внешних проявлений удовольствия и неудовольствия и в значительной мере, несомненно, подавил в себе и внутренние их проявления. Единственной эмоциональной поблажкой, которую он дал себе, поспешая на север, через Умбрию и Тоскану, было стихосложение. Под влиянием сдерживаемого восторга в голове его вскипали поэтические образы. В промежутках между медитациями он сочинил и запомнил поразительное количество стихов — на французском и на латыни. На мертвом языке он начал и с поразительной скоростью — 200 стихов в день — довел до половины большую эпическую поэму о турках и крестоносцах. На французском он изливал свои чувства в религиозной лирике, и одно из стихотворений — длинная рапсодия о весне как символе вечной жизни — содержит такие очаровательные строфы, посвященные соловью:
En mille tours il faranne
De sa voix les long replis:
Ainsi tout le ciel resonne
De mille choeurs accomplis.
Aisement Ton ne peut dire
De ce long chant nuit et jour
S'il meurt, s'il pame, ou soupire
De tourment, d'aise ou d'amour.
Quand par le champs je m'egaye,
En quelque air devotieux,
Ce chantre jaloux s'essaye
D'elever sa voix au cieux.
Mais en plus pleine musique
La violente douceur
De Pharmonie angelique
Repond aux voix de mon coeur.
Ces oisellons que rassemblent
En un leurs accents divers
Aux motet des Saints ressemblent
Unis en tout l'univers[35].
Слагая стихи, молясь, распевая гимны в соперничестве с бесчисленными весенними итальянскими соловьями, отец Жозеф пришел в Турин. Здесь он снова превратился в дипломата. Красноречие пророка, дар увлекательной беседы, бесконечная ловкость в обхождении с благородными людьми — все было пущено в ход, но без особого успеха. Карл Эммануил Савойский был занят войной с Испанией, и ему было не до крестовых походов. Через несколько недель отец Жозеф снова пустился в путь. Форсированным маршем преодолел Альпы и в начале июня явился в Париж. За двенадцать месяцев, что он отсутствовал, в высоких политических сферах, куда его медленно, но верно затягивала судьба, произошло много странных событий. Осенью 1616 года Ришелье стал членом Королевского совета, государственным секретарем по военным и иностранным делам. До высшей власти, к которой он смолоду стремился и двигался хитрыми и часто унизительными путями, было рукой подать. А тут вдруг воспитательная система королевы-матери дала плоды — и плоды ужасные. Мальчик, которого каждое утро пороли, стал фактическим, а не только номинальным королем Франции. Мать, однако, продолжала обращаться с ним, как с ребенком, удерживая власть в своих руках и в руках четы Кончини. В силу привычки, а также по лености, из робости Людовик ХШ до сих пор мирился с таким положением вещей. И вот, без предупреждения, он отплатил матери за ее бесчувственность, за тысячи хладнокровных методических порок. Он приказал капитану гвардии арестовать Кончини и добавил, что в случае сопротивления его можно убить. Это был смертный приговор. Кончини застрелили при входе в Лувр, и через несколько часов его обнаженное и изуродованное тело было подвешено за ноги на Новом мосту, а вокруг плясала и радостно бесновалась толпа. Еще и на следующий день толпа была так велика, что карета Ришелье надолго задержалась перед въездом на мост, и будущий кардинал мог наглядно убедиться в том, что бывает с непопулярными министрами, когда они лишаются королевской благосклонности. Для него мораль отвратительного зрелища была ясна: «Если достиг политической власти, — свидетельствовал этот кастрированный и раскромсанный труп, — то уж постарайся ее удержать». Все восемнадцать лет своего владычества Ришелье действовал, исходя из этой предпосылки. Между тем, игра была закончена, во всяком случае, временно. Будучи фигурой маловажной, епископ Люсонский не разделил судьбу Кончини, а лишь отправился в ссылку вместе с королевой-матерью. Следующие четыре года страной правил Люин, средних лет помещик, к которому молодой Людовик испытывал необыкновенную привязанность и восхищение по причине его мастерства в соколиной охоте.
Отец Жозеф хранил верность сосланному другу и терпеливо ждал случая вернуть его к власти. Но пока что надежды на это у епископа Люсонского не было. Люин ненавидел и боялся одаренного Ришелье, а Людовику епископ был противен как выдвиженец подлого материнского фаворита. Отец Жозеф выжидал и продолжал работать над своим великим планом крестового похода. Из сообщений Невера, посещавшего разные германские дворы, и от своих многочисленных церковных корреспондентов он узнавал, что к плану в целом относятся одобрительно — все, кроме испанцев. Он решил, что настала пора воспользоваться письмом папы к Филиппу III. Прокуратор ордена капуцинов дал монаху разрешение путешествовать сколько потребуется. И весной 1618 года, через несколько дней после того, как Ришелье был сослан подальше от королевы-матери в Авиньон, отец Жозеф с двумя спутниками отправился на юг. В Пуатье случилась неожиданная задержка. За несколько дней до его прибытия умерла его давняя сотрудница и друг Антуанетта Орлеанская, и новообразованная конгрегация кальварианок осталась без начальницы. Пока отец Жозеф оставался в Пуатье, занимаясь делами кальварианок, ему доставили странное известие. Представителей императора в Богемии выбросили из окна на третьем этаже дворца в Праге. Давно ожидавшаяся война разразилась, и — хотя подобного никто вообразить не мог — она продлится тридцать лет.
Как только была избрана и вступила в должность новая аббатиса, отец Жозеф устремился в Мадрид — с такой скоростью и по такой жаре, что оба его спутника умерли, не дойдя до цели. Более выносливый от природы, движимый неукротимым духом, постоянно ощущавший присутствие Бога, отец Жозеф благополучно достиг Мадрида и сразу вступил в переговоры с герцогом Лермой и его царственным патроном. Прием представителю папы был оказан самый любезный и сердечный; идея крестового похода была сочтена в высшей степени похвальной и христианской. Но как только речь зашла о средствах, с помощью которых это принципиальное одобрение можно воплотить в активное дипломатическое, военное и морское сотрудничество с Францией, отец Жозеф обнаружил, что имеет дело не с послушными чадами Церкви, а с испанскими националистами. Разумеется, и те аналогичным образом восприняли отца Жозефа. Имея в глазу бревно, легче разглядеть его и в чужих глазах. Лерме и его хозяину стало ясно следующее: искренне веря, что крестовый поход весьма любезен Богу, монах вместе с тем убежден, что возглавить его и воспользоваться его лучшими плодами должна Франция. Последнее отец Жозеф обосновывал ссылками на историю. Франция играла главную роль в прошлых крестовых походах — играла потому, что именно такова была, несомненно, воля Провидения. Если в нынешнем походе Франция будет играть роль иную, чем главная, это будет нарушением исторической традиции и игнорированием воли Божией. Посему Франция должна играть ведущую роль. Это казалось аргументом неопровержимым — французам. Испанцам, к сожалению, — не таким убедительным. Одно не вызывало у них сомнений — поход в том виде, как его планирует отец Жозеф, усилит Францию за счет Испании. Опыт научил их, что старый девиз крестоносцев Gesta Dei per Francos[36] на практике может легко превратиться в Gesta Francorum, gesta Dei[37], и они разумно заподозрили, что такое превращение действительно произошло под тонзурой отца Жозефа. После четырех месяцев утомительных и безрезультатных переговоров монах вернулся восвояси, не добившись ничего, кроме самых туманных обещаний и уклончивых пожеланий успеха.
Холодность испанцев и зимняя стужа в горах не охладили его энтузиазма. По дороге домой он сочинил длинную лирическую рапсодию о вызволении греков из турецкого рабства. Две строфы этого стихотворения особенно поучительны. Si, pour te soulager, — пишет он, обращаясь к Греции, —
Si, pour te soulager, l'univers je tournoie,
C'est trop peu pour mes voeux;
Dans une mer de sang il faut que je me noie
Pour eteindre mes feux.[38]
Другими словами, крестоносное рвение отца Жозефа таково, что погасить его можно только морем кров