Я уехал на следующий день после обеда, под сияющим воскресным солнцем, с которым никак не вязалась моя растущая печаль. Сейчас мне странно вспоминать ту печаль, учитывая, что я не спеша катил по пустынным дорогам департамента Манш. Мы всегда надеемся на какие-нибудь предчувствия или особые знаки, но, как правило, ничего такого не случается, так и в этот безжизненный солнечный день ничто не предвещало, что уже на следующее утро я познакомлюсь с Камиллой и этот понедельник положит начало лучшим годам моей жизни.
Но прежде чем перейти к моей встрече с Камиллой, вернемся к другому ноябрю, гораздо более тоскливому, почти двадцать лет спустя, когда мои жизненные шансы (или, как говорится, прогноз дожития) уже были во многом определены. К концу месяца первые рождественские украшения запестрели в торговом центре «Итали-II», и я начал подумывать, не уехать ли мне из «Меркюра» на праздничную неделю. Никакой особой причины уезжать у меня не было, никакой другой, кроме стыда, что, в принципе, уже само по себе является уважительной причиной, ведь расписаться в полном своем одиночестве не так просто даже в наши дни, и я принялся размышлять, куда податься, вот, например, монастырь, что может быть естественнее, в дни празднования Рождества Христова многие испытывают потребность в духовном обновлении – во всяком случае, что-то в этом роде я прочел в специальном выпуске «Пелерен магазин», – в этой ситуации одиночество не только в порядке вещей, оно даже рекомендуется, да, я посчитал это наилучшим выходом из положения, теперь надо побыстрее навести справки о пригодных для этой цели монастырях, время поджимает и практически уже не терпит, понял я, покопавшись в интернете (собственно, почитав «Пелерен магазин», я был к этому готов), все монастыри, на сайты которых я заходил, были битком набиты.
Впрочем, у меня нашлись дела и посрочнее – мне надо было немедля раздобыть новый рецепт на капторикс, целебное действие этого препарата уже не вызывало сомнений, благодаря капториксу моя общественная жизнь протекала теперь без сучка без задоринки, каждое утро я производил минимальные, но вполне достаточные гигиенические процедуры, тепло и непринужденно приветствовал официантов в кафе «О’Жюль», однако у меня не возникало ни малейшего желания посещать психиатра, и не только карикатурное подобие психиатра с улицы Сенк-Дьяман, а вообще психиатра, в широком смысле слова, мне блевать хотелось вообще от всех психиатров; и вот тут я вспомнил про доктора Азота.
Кабинет этого терапевта с причудливым именем находился на улице Атен, в двух шагах от вокзала Сен-Лазар; в те времена, когда я каждую неделю мотался из Кана в Париж и обратно, я как-то зашел к нему проконсультироваться по поводу бронхита. В моих воспоминаниях это был человек лет сорока, с порядочной лысиной, оставшиеся волосы у него были седые, длинные и довольно сальные, в общем, он напоминал скорее басиста хард-рок-группы, чем врача. Я также вспомнил, что в самый разгар приема он закурил «Кэмел» – «Извините, это дурная привычка, я сам решительно не советую…», а главное, я помню, что он без всяких выкрутасов выписал мне сироп от кашля с кодеином, который уже тогда был под подозрением у его коллег.
Он постарел на двадцать лет, зато лысина его не увеличилась (но, само собой, и не уменьшилась), волосы были по-прежнему длинные, седые и сальные.
– Ага, капторикс – стоящая вещь, у меня о нем хорошие отзывы, – сдержанно заметил он. – Вам на полгода?
– А что вы делаете на праздники? – спросил он чуть позже. – Праздники вообще опасное время, а уж для людей, страдающих депрессией, это вообще может закончиться трагически, у меня было полно пациентов, которые вроде бы вошли в норму, и бац, тридцать первого декабря ребята пускают себе пулю в лоб, причем именно вечером тридцать первого; если им удается пережить полночь, их отпускает. Вы только представьте, по ним уже и так Рождество шандарахнуло, потом они целую неделю раздумывали о своей дерьмовой жизни, может, даже строили планы, как сбежать тридцать первого числа, но планы рухнули, и вот уже оно, тридцать первое, тут как тут, и мочи нет, и вот они подходят к окну и выкидываются; или стреляются, кто как. Ну, это я к слову, моя работа, по идее, в том и состоит, чтобы не дать людям умереть, ну хотя бы в течение некоторого времени, сколько получится.
Я поделился с ним своей затеей с монастырем.
– Ага, круто, – одобрил он, – кто-то из моих пациентов пошел по этому пути, но, по-моему, вы поздно спохватились. Как вариант – есть еще шлюхи в Таиланде, в Азии само понятие Рождества мгновенно выветривается из головы, новогоднюю ночь можете спустить на тормозах, тамошние девочки вам помогут, билеты, думаю, еще есть, монастыри пользуются гораздо большим спросом; кстати, о Таиланде у меня тоже много хороших отзывов, в отдельных случаях это возымело почти целебный эффект, некоторые мои пациенты обрели там буквально второе дыхание, свято уверовав в свою мужскую силу, ну, такие лохи ведутся на раз, увы, это, судя по всему, не ваш случай. Кроме того, вам, боюсь, подгадит капторикс, из-за капторикса у вас еще не факт, что встанет, этого я не могу обещать, даже на шестнадцатилетних шлюшек, увы, тут я не даю никаких гарантий, в этом смысле капторикс – засада, однако я бы не советовал вам резко с ним завязывать, все равно не поможет, не забывайте про двухнедельный переходный период, ну, если что, знайте, что виноват капторикс, в худшем случае будете загорать и обжираться карри с креветками.
Я обещал обдумать его предложение, которое и впрямь заслуживало внимания, хотя вряд ли годилось для меня, дело в том, что я не просто потерял всякую способность к эрекции, у меня и желание напрочь пропало, так что теперь сама идея отправиться на блядки казалась мне нелепой и утопической, две тайские шлюхи шестнадцати лет моему горю не помогут, понятное дело, как ни крути, Азот прав, это вариант для английских лохов из народа, которые всегда готовы принять на веру любое проявление любви или даже просто признаки сексуального возбуждения у женщины, и, как ни парадоксально, они выходят обновленными из их рук, рта и пизды, их буквально не узнать, просто западные женщины их сломали, англосаксонки в этом особенно преуспели, так что они правда преображаются, но увы, не с моим счастьем, женщин мне не в чем упрекнуть, все равно я уже не при делах, у меня больше никогда не встанет, секс вообще исчез с моего ментального горизонта, в чем, как ни странно, я не рискнул признаться Азоту, ограничившись упоминанием «эректильных нарушений», но все же он прекрасный врач, и, выходя от него, я почувствовал, что ко мне возвращается вера в человечество, медицину и мир, и, чуть ли не пружиня шаг, свернул на улицу Амстердам, но, дойдя до вокзала Сен-Лазар, допустил ошибку, впрочем, как знать, было ли это ошибкой, я пойму это только в самом конце, конец, собственно, уже не за горами, но все-таки это еще не совсем, не вполне еще конец.
Мне показалось, что, войдя в зал потерянных шагов Сен-Лазара, я стал персонажем автофикшн, этот зал, превратившийся в банальный коммерческий центр, заставленный магазинчиками с модным ширпотребом, тем не менее оправдывал свое название, мои шаги и в самом деле потерялись, да и слова тоже, я бродил между непонятными вывесками, честно говоря, термин «автофикшн» вызывал у меня весьма смутные ассоциации, я запомнил его, читая роман Кристин Анго (точнее, первые пять страниц), но все же, подходя к перрону, я подумал, что это слово очень метко описывает мою ситуацию, и вообще оно было придумано специально для меня, мое существование стало просто невыносимым, ни одно человеческое существо не в состоянии выжить в таком беспросветном одиночестве, поэтому, видимо, я и пытался создать какую-то альтернативную реальность, вернуться к изначальной временной развилке, в каком-то смысле получить еще немного очков, дополнительных жизней, возможно, они прятались тут все эти годы, поджидая меня между платформами, дополнительные жизни, невидимые под слоем пыли и смазочных материалов, и тут мое сердце бешено заколотилось, как у какой-нибудь землеройки, замеченной хищником, чистая прелесть эти землеройки, я как раз подошел к платформе 22, и вот тут, именно тут, в нескольких метрах отсюда, у первого вагона на платформе 22, каждую пятницу вечером в течение почти целого года, меня встречала Камилла, когда я возвращался из Кана. Заметив, как я тащу свою «ручную кладь» на жалких колесиках, она бежала ко мне, бежала вдоль платформы, бежала изо всех сил, насколько ей хватало дыхания, и мы наконец воссоединялись, и никакой мысли о разлуке не возникало, вообще не возникало, и странно было бы даже упоминать о ней.
Я был счастлив, я в курсе, что такое счастье, и могу рассуждать о нем со знанием дела, но также мне известен и его финал, то, к чему оно обычно приводит. «Нет в мире одного – и мир весь опустел»[25], как писал поэт, хотя «опустел» – это еще слабо сказано, от этого глагола веет идиотским восемнадцатым веком, которому еще чужда пока здоровая ярость зарождающегося романтизма, на самом деле – нет в мире одного – и все мертво, мир мертв, и ты умер сам либо превратился в керамическую фигурку, и все вокруг превратились в керамические фигурки, кстати, керамика – идеальный электрический и тепловой изолятор, благодаря ему вас уже ничто не прошибет, за исключением внутренних мучений, вызванных распадом вашего автономного тела, но я не дошел еще до этой стадии, мое тело пока что держалось молодцом, просто я остался совсем один, один в полном смысле этого слова, и никакой радости от своего одиночества и свободы духа не испытывал, мне нужна была любовь, и любовь во вполне определенной форме, любовь вообще, но главное, мне нужна была писька, писек на этой планете довольно скромных размеров выше крыши, буквально миллиарды писек, как подумаешь, так голова кругом идет, каждый мужчина, полагаю, хоть раз в жизни испытывал это головокружение, с другой стороны, всякой пизде нужен хуй, по крайней мере, так они считают (счастливое заблуждение, на котором зиждется мужское удовольствие, воспроизводство рода человеческого и, может быть, даже социал-демократии), теоретически это вопрос решаемый, но на практике уже нет, вот так гибнет цивилизация, без суматохи, без опасностей и драм, почти бескровно, цивилизация умирает просто от усталости и отвращения к самой себе, да и что мне могла предложить социал-демократия, ровным счетом ничего, разве только воспроизводство тоски и призыв к забвению.