А я не ограничился, встретившись с ней, когда она приехала в Париж, она время от времени появлялась в Париже – понятия не имею зачем, явно не ради шопинга, это парижанки ездят прибарахлиться в Лондон, уж никак не наоборот, ну, у туристов, наверное, есть какие-то свои резоны, – короче, я заглянул к Тэм в отель возле бульвара Сен-Жермен, и, выйдя чуть позже на улицу де Бюси с ней под руку – вероятно, с идиотской ухмылкой мужика, который только что кончил, – я столкнулся нос к носу с Камиллой, что она забыла в этом квартале, мне тоже неизвестно, я ведь уже сказал, что все закончилось ужасно глупо. Она посмотрела на меня, и в ее взгляде я не прочел ничего кроме страха, даже ужаса; потом она развернулась и убежала, буквально обратилась в бегство. Мне понадобилось несколько минут, чтобы отделаться от своей спутницы, но я уверен, что зашел в квартиру минут через пять после Камиллы, самое большее. Она ни в чем меня не упрекнула, никак не выказала своего гнева, она просто заплакала, и это было куда страшнее. Она тихонько плакала несколько часов подряд, по ее лицу текли слезы, но она и не думала их утирать; это, несомненно, был худший момент моей жизни. Я ворочал мозгами медленно, как в тумане, сочиняя формулировку типа «не разрушать же теперь все из-за простого перепиха…» или «ничего личного, я просто перебрал…» (первое утверждение было правдой, второе, само собой, враньем), но ни одной адекватной фразы, приличествующей случаю, так и не придумал. Наутро она продолжала плакать, собирая вещи, а я все ломал голову над подходящей формулировкой, честно говоря, я провел следующие два-три года в поисках подходящей формулировки и, возможно, так и не прекратил искать ее.
Дальнейшая моя жизнь протекала без особых происшествий – не считая Юдзу, о ней я уже говорил, – и вот теперь наконец я остался один, никогда я еще не был так одинок, и хотя хумус, вполне годный для одиноких радостей, от меня никуда не делся, на праздники им не обойтись, тут требуется поднос морепродуктов, а вот для него необходима компания, поднос морепродуктов на одного – это апокалиптический опыт, даже Франсуаза Саган не справилась бы с его описанием, вот уж чистый ужастик.
Оставался Таиланд, но я чувствовал, что не сдюжу, мне рассказывали коллеги о прелестных юных тайках, но все же они не лишены какой-никакой профессиональной гордости и не слишком ценят клиентов, у которых не стоит, они считают, что не справились с задачей, в общем, мне не хотелось осложнений.
В декабре 2001 года, познакомившись с Камиллой, я впервые в жизни столкнулся с вечной и неизбежной драмой рождественских праздников – родители умерли в июне, что, собственно, праздновать? Со своими родителями Камилла поддерживала близкие отношения и часто обедала у них по воскресеньям, они жили в Баньоль-де-л’Орне, в пятидесяти километрах от нас. Я с самого начала чувствовал, что своим молчанием о родителях я заинтриговал Камиллу, но она сдерживалась и не задавала вопросов, надеясь, что рано или поздно я сам о них заговорю. Что я и сделал в конце концов, за неделю до Рождества, поведав ей историю их самоубийства. Она была потрясена, я сразу это понял, потрясена до глубины души; о некоторых вещах в девятнадцать лет просто не задумываешься, на самом деле вообще не задумываешься, пока жизнь не заставит. Вот тогда она и предложила провести рождественские праздники вместе.
Представление родителям всегда сопряжено с неловкостью и смущением, но по ее глазам я тут же понял, что ее родители никогда не поставят под сомнение выбор дочери, им такое даже в голову не придет; она выбрала меня, значит, я стал членом семьи, вот и все, не надо усложнять.
Для меня так и осталось загадкой, почему Да Силва решили поселиться в Баньоль-де-л’Орне, а также каким образом Жуакину Да Силва – простому строительному рабочему – удалось заполучить в управление главный и фактически единственный магазинчик табачных изделий и прессы в Баньоль-де-л’Орне, расположенный к тому же в живописном месте на берегу озера. Истории людей предыдущего поколения полны такого рода жизненных перевертышей, доказывающих действие почти легендарного механизма, который когда-то назывался «социальным лифтом». Как бы то ни было, Жуакин Да Силва, став отцом двух детей, Камиллы и – намного позже – Кевина, жил тут со своей женой, тоже португалкой, никогда не оглядываясь назад и не мечтая о возвращении в родную Португалию. Будучи французом до мозга костей, я ничего не мог сказать по этому поводу, тем не менее беседа наша текла легко и непринужденно, Жуакин Да Силва заинтересовался моей работой, он сам был, как водится, из крестьян, его родители пытались что-то там выращивать в Алентежу, и он, естественно, переживал из-за вопиющего обнищания местных фермеров, более того, он, управляющий табачной лавкой, был порой близок к тому, чтобы считать себя счастливчиком. И правда, хоть он и много работал, но в среднем все-таки меньше, чем фермеры; хоть он и мало зарабатывал, но все-таки больше, чем они. Говорить об экономике все равно что о циклонах и землетрясениях; довольно быстро собеседники перестают понимать, что к чему, у них создается впечатление, что они взывают к какому-то малопонятному божеству, и тогда они подливают себе шампанского – ну, шампанское, разумеется, в праздничные дни, – у родителей Камиллы я прекрасно питался, и вообще они оказались замечательными людьми, очень тепло меня принимали, впрочем, и мои родители в грязь лицом бы не ударили, я полагаю, это выглядело бы немного побуржуазнее, но без перебора, они умели расположить к себе людей, я много раз убеждался в этом, наблюдая их в деле; накануне нашего отъезда мне приснилось, что Камилла гостит у моих родителей в Санлисе, и я чуть было не рассказал ей об этом спросонья, но вовремя вспомнил, что они умерли, вечно у меня закавыки со смертью, что есть, то есть.
И все-таки мне хочется попробовать, по крайней мере ради исключительно внимательного читателя, ответить, пусть частично, на следующие вопросы: почему мне вдруг вздумалось повидаться с Камиллой? почему мне было так необходимо повидаться с Клер? И даже с той, третьей, анорексичкой, питавшейся семенами льна, – имя ее вылетело у меня из головы, но мой читатель, если он действительно так внимателен, как я думаю, наверняка восполнит этот пробел, – так почему же у меня возникло желание повидаться и с ней?
Большинство умирающих (то есть все, кроме тех, кто подвергается эвтаназии, будь то в паркинге или в специально отведенном для этого месте, главное, по-быстрому) организуют некий обряд, посвященный собственной кончине; им хочется повидать напоследок людей, сыгравших значимую роль в их жизни, хочется напоследок с ними поговорить, сколько получится. Им это страшно важно, я не раз видел, как они расстраиваются, если не могут кому-то дозвониться, им не терпится договориться о встрече, разумеется, их можно понять, у них счет идет на дни, точное число которых им не сообщили, в любом случае всего ничего, раз-два и обчелся. В отделениях паллиативной медицинской помощи (по крайней мере, в тех, где мне пришлось побывать, а таковых в моем возрасте набралось немало) к подобным просьбам относятся профессионально и по-человечески, там работают замечательные люди из малочисленной, но героической когорты «замечательных людей», благодаря которым общество продолжает функционировать в дерьмовую эпоху всеобщей бесчеловечности.
Аналогичным образом и я мог бы, наверное, попытаться, хоть и с меньшим размахом, скорее для разогрева, устроить какую-нибудь мини-церемонию прощания со своим либидо, или, говоря более предметно, со своим членом, учитывая, что он как раз поставил меня в известность о том, что собирается уйти на покой; вот мне и захотелось снова повидать всех женщин, которые ублажали и любили его, каждая по-своему. Впрочем, обе церемонии, тренировочная и главная, будут в моем случае практически идентичны, мужская дружба занимала мало места в моей жизни, в сущности, кроме Эмерика, у меня и друзей-то не было. Откуда, интересно, берется это стремление подвести итоги, убедить себя у роковой черты, что жизнь прожита не зря; а может быть, напротив, ужасно и странно как раз обратное, ужасно и странно думать обо всех мужчинах, обо всех женщинах, которым нечего сказать, они никакой иной судьбы для себя не видят и готовы раствориться в туманном биотехническом континууме (ибо прах – это понятие техническое, даже когда он предназначен для удобрения, необходимо оценить содержание в нем калия и азота), обо всех тех, в сущности, чья жизнь проистекала без всяких внешних инцидентов, о тех, кто расстается с жизнью, толком и не задумавшись о ней, – так порой мы покидаем место, где провели не самый удачный отпуск, не представляя, куда лежит дальнейший путь, разве что интуитивно осознавая, что лучше было бы вообще не появляться на свет, ну, я имею в виду подавляющее большинство мужчин и женщин.
Поэтому с отчетливым чувством, что совершаю непоправимое, я заказал номер в отеле «Спа дю Бериль», на берегу озера Баньоль-де-л’Орн, на одну ночь с 24-го на 25-е, и выехал рано утром 24-го, 24-е выпало на воскресенье, так что почти все уже, должно быть, уехали в пятницу вечером, самое позднее ранним утром в субботу, и дорога была пустой, если не считать вездесущих латвийских и болгарских дальнобойщиков. Большую часть пути я посвятил сочинению краткого рассказа для администраторши и горничных, коли таковые мне попадутся на этаже: семейное торжество обещало быть таким многолюдным, что мой дядя (отмечаем Рождество мы у дяди, но сегодня к нему съедутся все чада и домочадцы, так что я увижу своих кузенов, которых совсем потерял из виду в последние годы, а то и десятилетия) просто не в состоянии предоставить всем ночлег, поэтому я пожертвовал собой и забронировал номер в отеле. По-моему, я придумал отличную историю и уже сам почти в нее поверил; для пущей убедительности я не должен пользоваться рум-сервисом, в связи с чем, подъезжая к месту назначения, я запасся местными деликатесами (ливаро, сидр, поммо, колбаски из свиных потрохов) в придорожной зоне отдыха «Пеи д’Аржентан».