– Видимо, да, я не обратил внимания, но не исключено.
– С таким кортизолом это неизбежно, вы будете все больше и больше толстеть, пока не достигнете стадии ожирения. А при ожирении смертельных заболеваний хоть отбавляй, выбор у вас будет богатый. Именно из-за кортизола я и решил поменять вам лечение. Я не рискнул посоветовать вам прекратить прием капторикса, опасаясь, что у вас повысится уровень кортизола; но сейчас, честно говоря, он и так зашкаливает.
– То есть вы советуете больше не принимать капторикс?
– Как сказать… Это, конечно, спорное решение. Потому что в таком случае вернется депрессия, на сей раз гораздо более лютая, так что вы совсем человеческий облик потеряете. С другой стороны, если не откажетесь от капторикса, на сексуальной жизни можете поставить крест. Необходимо поддерживать серотонин на приемлемом уровне – сейчас он у вас в норме, – снизив кортизол, и, возможно, немного увеличив дофамин и эндорфины, это было бы идеально. По-моему, я вас совсем запутал, вы понимаете, о чем я?
– Не совсем, если честно.
– Ладно… – Он снова растерянно взглянул на листок с анализами, похоже, он сам уже не доверял собственным выкладкам, и, подняв на меня глаза, спросил в лоб: – А о проститутках вы не думали?
Я разинул рот от удивления, видимо в буквальном смысле слова, потому что он, впечатленный моим оторопелым видом, тут же спохватился:
– Ну, теперь принято называть это эскорт-услугами, впрочем, один черт. В средствах, если я не ошибаюсь, вы не очень стеснены?
Я подтвердил, что, по крайней мере, с этой точки зрения у меня пока все в порядке.
– Так вот… – он явно приободрился от моих слов, – среди них, знаете ли, попадаются очень даже ничего. Вообще-то это исключение из общего правила, в основном это просто щелки для купюр, кроме того, они считают своим долгом разыгрывать желание, удовольствие, любовь и так далее, наверное, юные придурки на это ведутся, но с такими, как мы, этот номер не проходит (он, вероятно, хотел сказать «как вы», но сказал-то «как мы», чудной мне все-таки попался доктор). Короче, в нашем случае отчаяние только возрастет. Зато можно потрахаться, что нельзя сбрасывать со счетов; лучше, конечно, спать с приличной девушкой, но вы, полагаю, это и сами знаете… Ну вот, – продолжал он, – ну вот, я подготовил вам небольшой список… – Он вытащил из ящика стола лист бумаги формата А4 с тремя именами: Саманта, Тим и Алиса; против каждого имени был указан номер мобильного телефона. – На меня ссылаться необязательно. Впрочем, нет, может, лучше как раз сослаться, девушки осторожничают, оно и понятно, нелегкое у них ремесло.
Я не сразу пришел в себя от изумления. Я, разумеется, понимал, что врачи не всемогущи, надо хоть иногда получать удовольствие, чтобы жить дальше, чтобы, как говорится, ноги передвигать, но все таки эскорт-герл это уж слишком, и я умолк, он тоже подождал пару минут, прежде чем продолжить (на улице Атен уже не было движения, и в кабинете воцарилась тишина):
– Я не сторонник смерти. В принципе, я смерть не люблю. Хотя в некоторых случаях… – Он нетерпеливо махнул рукой, словно отметая затасканные, дурацкие возражения. – В некоторых случаях смерть это наилучший выход, в очень редких случаях, гораздо более редких, чем принято думать, морфий – самое верное средство, а в редчайших случаях непереносимости морфия можно прибегнуть к гипнозу, но вам-то рановато, боже мой, вам еще и пятидесяти нет! Поймите одну вещь, будь вы в Бельгии или в Голландии, ваш запрос на эвтаназию с таким-то депресняком тут же бы удовлетворили. Но я врач. И если ко мне приходит мужик и заявляет: «Я в депрессии и хочу застрелиться», – что я должен ему ответить? «Валяйте, стреляйтесь, я вам посодействую»? Так вот нет, увольте, я не для того на врача учился.
Я заверил его, что в данный момент совершенно не собираюсь ехать в Бельгию или Голландию. Он будто бы успокоился, думаю, он ждал от меня подобного заявления, но неужели я правда так сдал, что это стало всем очевидно? Я более или менее вник в его объяснения, но кое-что от меня все же ускользало, и я спросил, считает ли он, что секс – единственный способ снизить чрезмерную секрецию кортизола.
– Нет, отнюдь. Кортизол часто называют гормоном стресса, и в этом есть своя правда. Я уверен, например, что у монахов уровень кортизола очень низкий, – но это выходит за рамки моей компетенции. Я понимаю, странно квалифицировать ваше состояние как стресс, принимая во внимание, что вы весь день сидите сложа руки, но цифры говорят сами за себя! – Он энергично побарабанил пальцами по листку с анализами. – У вас стресс, чудовищный стресс, что-то вроде эмоционального выгорания при полном бездействии, вы словно тлеете изнутри. В общем, такого рода вещи сложно объяснить. Кроме того, уже поздно… – Я взглянул на часы, действительно, было уже начало десятого, я и так злоупотребил его временем, к тому же мне хотелось есть, и у меня мелькнула мысль поужинать в «Молларе», как в эпоху Камиллы, но ее тут же вытеснило ощущение животного ужаса, нет, я все-таки редкостный идиот.
– Поэтому я выпишу вам рецепт на капторикс 10 мг, – заключил он, – вдруг вы все-таки решите от него отказаться. Как я вам уже говорил, резко прерывать его нельзя. Но в то же время не будем усложнять протокол: десять миллиграммов в течение двух недель – и потом все. Скрывать не буду: вам, возможно, придется нелегко, вы слишком долго уже сидите на антидепрессантах. Да, нелегко, но другого выхода нет, на мой взгляд…
Стоя в дверях, он долго жал мне руку. Мне хотелось сказать ему что-нибудь, каким-то образом выразить свою благодарность и восхищение, и те полминуты, что я надевал пальто и шел к выходу, я лихорадочно пытался придумать подходящую формулировку, но и на этот раз не нашел нужных слов.
Прошло два-три месяца, я то и дело поглядывал на рецепт с 10-миллиграммовой дозировкой, тот самый, что позволил бы мне отказаться от капторикса; а еще я поглядывал на листок А4 с номерами трех эскорт-герл; но ничего не предпринимал, только телевизор смотрел. Я включал его, вернувшись с прогулки, в двенадцать с чем-то и, в принципе, никогда полностью не выключал, телевизор был оснащен энергосберегающим экодатчиком, который каждый час требовал нажимать на ОК, я и нажимал каждый час, пока сон не приносил мне временное облегчение. Я включал его снова в начале девятого утра, вне всякого сомнения, утренние политические дебаты помогали мне умыться, я покривил бы душой, сказав, что понимал все, что там говорилось, я вечно путаю «Вперед, Республику!» и «Непокоренную Францию»[40], чем-то они похожи, дело в том, что от обоих названий веет почти нестерпимой молодцеватостью, но, собственно, именно это мне и помогало: вместо того чтобы сразу приложиться к бутылке «Гран Марнье», я намыливал перчаткой тело и вскоре был уже готов выйти на ежедневный променад.
Остальные программы были еще менее внятными, я тихо пьянел, перескакивал, не злоупотребляя, с одного канала на другой, и не мог отделаться от ощущения, что везде шли сплошь кулинарные передачи, кулинарные передачи вообще страшно расплодились, тогда как эротика постепенно исчезала с экрана. Франция, а может, и весь Запад в целом несомненно, скатывался назад к оральной стадии, если использовать выражение австрийского фигляра. Я, очевидно, шел по тому же пути, медленно толстел, и перспективы сексуальной жизни становились все более расплывчатыми. В этом я был далеко не одинок, наверняка где-то еще остались ебари и давалки, но это занятие превратилось в хобби, в специфическое хобби для избранных, в привилегию элиты (той элиты, к которой – мелькнула у меня мысль как-то утром в «О’Жюле», и, видимо, тогда я в последний раз вспомнил о ней – принадлежала Юдзу), мы в каком-то смысле вернулись в восемнадцатый век, когда либертинаж был уделом аристократии в широком смысле слова, в которой смешались происхождение, красота и богатство.
Ну, еще остались, наверное, молодые люди, отдельные молодые люди, уже в силу своей юности принадлежащие к аристократии красоты, они пока еще верили во все это, но им долго не продержаться, от двух до пяти лет, уж точно никак не больше десяти; уже было начало июня, и каждое утро, заходя в кафе, я вынужден был признать очевидное: юные девицы вообще не виноваты, юные девицы никуда не делись, а вот тридцатилетние и сорокалетние в большинстве своем махнули на себя рукой, «шикарная сексуальная парижанка» отошла в область преданий; в общем, учитывая исчезновение западного либидо, девушки, ведомые, надо думать, неудержимым гормональным порывом, упорно напоминали мужчинам о необходимости продолжения рода; нет, положа руку на сердце, их не в чем было упрекнуть: сидя за столиками в «О’Жюле», в нескольких метрах от меня, они в нужный момент закидывали ногу на ногу, иногда мило гримасничали, ели, облизывая пальцы, фисташково-ванильное мороженое из вафельного рожка, в общем, честно выполняли свою работу по эротизации жизни, да, они никуда не делись, делся я, меня там больше не было, ни для них, ни для кого-либо другого, и возвращаться я не собирался.
Ранним вечером, приблизительно к началу «Вопросов для чемпиона», меня вдруг настиг мучительный приступ жалости к себе. Я подумал о докторе Азоте, интересно, он со всеми пациентами так себя ведет, этого я не знал, но если да, то он просто святой, и еще я подумал об Эмерике, но теперь все изменилось, я уже на самом деле состарился, я не приглашу доктора Азота послушать вместе пластинки, никакой дружбы между нами не возникнет, время человеческих отношений миновало, во всяком случае для меня.
Вот в таком стабильном, хоть и мрачном расположении духа я пребывал, когда дежурная сообщила мне неприятную новость.
Это произошло в понедельник утром, когда я собрался, как обычно, пойти в «О’Жюль», я даже слегка хорохорился, испытывая чуть ли не радость оттого, что начинается новая неделя, но тут девушка за стойкой администратора остановила меня робким «месье»… Она должна мне сообщить, обязана мне сообщить, вынуждена с прискорбием мне сообщить, что отель вскоре станет доступен только для некурящих, таковы новые стандарты, решение принято на уровне компании «Меркюр», и уклониться уже никак не выйдет.