связывала изображения закатов — каждый последующий прекраснее предыдущего, — запечатленных уличными камерами. Цифровая память Грозоблака, поняла Цитра, имела строение, сходное с биологическим мозгом. Каждый кадр был связан с сотней других по различным параметрам, а это означало, что стоило Цитре пойти по какой-либо цепи — и она падала в кроличью нору виртуальных нейронов. Все равно что пытаться прочесть чьи-нибудь мысли, рассекая кору головного мозга. Просто безумие.
Орден серпов, как было известно Цитре, разработал собственный алгоритм для поиска в не поддающемся систематизации содержимом «заднего мозга», но спросить серпа Кюри, не вызвав подозрений, девушка не могла. Наставница уже доказала, что видит насквозь любую ложь, так что лучше не ставить себя в положение, при котором неизбежно придется врать.
Поиск, начавшийся как проект, быстро превратился в вызов, а теперь перешел в одержимость. Каждый день Цитра скрытно проводила час-два в попытках найти видеозаписи последних передвижений серпа Фарадея, но безрезультатно.
Интересно, думала она, Грозоблако — оно хотя и молчит, но ведь наверняка же наблюдает за ее потугами? «Как тебе не ай-яй-яй ковыряться в моем мозгу! — виртуально подмигнув, укорило бы оно, если бы имело право говорить. — Какая нехорошая девочка!»
И вдруг по прошествии многих недель на Цитру снизошло озарение. Если всё, загруженное в Грозоблако, хранится в «заднем мозге», тогда там есть не только публичные, но и персональные записи! Она не может залезть в чужие личные данные, но все, что загрузит сама, будет для нее доступно. А значит, она может задать поиск по собственным данным…
— Нет такого правила, которое запрещало бы ученику серпа посещать своих родственников!
Цитра выпалила это однажды за ужином, без предупреждения и без предварительной подводки. В том-то и состоял ее замысел — огорошить наставницу. Судя по количеству времени, которое понадобилось серпу Кюри, чтобы ответить, прием сработал. Прежде чем заговорить, наставница проглотила две ложки супа.
— Такова всеобщая практика, и, надо признать, разумная.
— Это жестоко!
— Но ведь ты уже один раз ходила на свадьбу?
Цитра удивилась, откуда ей это известно, но не позволила выбить себя из колеи.
— Через несколько месяцев я, возможно, умру. Думаю, у меня есть право до тех пор навестить родных пару раз.
Серп Кюри проглотила еще две ложки.
— Я подумаю, — наконец сказала она.
В конце концов она согласилась — как и предвидела Цитра. Серп Кюри была человеком справедливым. И Цитра не лгала — девушка действительно хотела повидаться с родными, так что наставница не могла уличить ее во лжи. Нельзя же, в самом деле, увидеть по глазам то, чего в них нет! Хотя, конечно, свидание с близкими было не единственной целью поездки домой.
Они с серпом Кюри шли по родной улице Цитры. Здесь все оставалось прежним и одновременно радикально изменилось. Девушкой овладела неясная тоска, но она не смогла бы сказать, по чему томится. К ней пришло внезапное ощущение, что она идет не по знакомой улице, а по чужой стране, в которой люди разговаривают на неизвестном языке. В лифте, поднявшем их на этаж, где находилась квартира родителей Цитры, с ними ехала пухлая дама с еще более пухлой собачкой. От ужаса она впала в ступор. Дама, разумеется, не собачка, — той было все до лампочки. Даму звали миссис Йельтнер. Еще когда Цитра жила дома, миссис Йельтнер настроила свой липидный индекс на «стройность». Но, по-видимому, в борьбе нанитов со склонностью к обжорству побеждало последнее, потому что выпуклости у миссис Йельтнер находились во всех тех местах, где им быть не полагалось.
— Здравствуйте, миссис Йельтнер, — сказала Цитра и ощутила укол вины за то, что ее развеселил едва прикрытый страх попутчицы.
— К-к-какая п-приятная встреча, — промямлила та, явно не припоминая имени Цитры. — Кажется, на твоем этаже в этом году уже кого-то выпололи? По-моему, правила не разрешают производить прополку в одном доме так скоро…
— Разрешают, — заверила ее Цитра. — Но мы здесь сегодня не для этого.
— Хотя, — добавила серп Кюри, — все возможно…
Когда лифт остановился на этаже миссис Йельтнер, бедная женщина так торопилась убраться из кабинки, что едва не брякнулась на пол, споткнувшись о собственную собаку.
Было воскресенье. Родители и братишка ждали Цитру. Ее визит не был для них сюрпризом, и все же на лице отца, открывшего дверь, нарисовалось удивление.
— Привет, папа! — сказала Цитра. Отец обнял ее. Объятие было теплым, но тем не менее в нем ощущалась некоторая принужденность.
— Мы соскучились по тебе, солнышко, — проговорила мать, в свою очередь обнимая дочку. Бен держался в сторонке и лишь пялился на незнакомую женщину-серпа.
— Мы ожидали серпа Фарадея, — пояснил отец гостье, одетой в лавандовую мантию.
— Долгая история, — сказала Цитра. — У меня теперь новый наставник. Вернее, наставница.
И тут у Бена вырвалось:
— Это же серп Кюри!
— Бен, — одернула мать, — веди себя прилично!
— Но вы же серп Кюри, правда? Я видел ваши портреты. Вы та самая, знаменитая!
Серп одарила его скромной улыбкой:
— Вернее будет сказать «печально знаменитая».
Мистер Терранова сделал приглашающий жест в сторону гостиной:
— Проходите, пожалуйста.
Однако серп Кюри не переступила порога квартиры.
— У меня дела в другом месте, — сказала она, — но я вернусь за Цитрой, когда начнет темнеть.
Она кивнула родителям, подмигнула Бену и ушла. Как только входная дверь закрылась, родители, казалось, чуть-чуть расслабились, как будто все это время не дышали.
— Не могу поверить — ты ученица самой Кюри! Громады Смерти! — воскликнул Бен.
— Гранд-дамы, а не громады.
— А я и не знала, что она все еще жива, — сказала мама. — Ведь, кажется, все серпы в конце концов должны выполоть себя, нет?
— Вовсе мы ничего не должны, — возразила Цитра, поражаясь, как мало ее родители, в сущности, знают о ее возможной будущей профессии. — Серпы производят самовыпалывание только тогда, когда сами этого хотят.
«Или когда их убивают», — добавила она про себя.
Ее комната оставалась в том же виде, что прежде, только порядка было больше.
— Если тебя не рукоположат, ты сможешь вернуться домой, и все тут будет так, будто ты и не уходила, — сказала мама. Цитра не стала рассказывать, что не вернется ни в каком случае. Если ее примут в Орден, она наверняка должна будет жить с другими серпами-юниорами, а если не примут, то жить ей не придется вообще. Родителям ни к чему знать об этом.
— Сегодня твой день, — сказал папа. — Чем бы тебе хотелось заняться?
Цитра покопалась в ящиках письменного стола и извлекла на свет фотокамеру.
— Пойдемте гулять!
Они гуляли, болтая о том о сем; и хотя Цитре нравилось проводить время с родными, еще никогда ощущение непреодолимого барьера между ними не было таким сильным. Ей о многом хотелось с ними поговорить, но родные не поймут. Они никогда не найдут общий язык. Не станет же Цитра делиться с матерью сложностями боевых искусств или рассказывать отцу о сострадании, которое испытываешь, видя, как жизнь покидает чьи-то глаза! Братишка был единственным, с кем Цитра нащупала что-то вроде взаимопонимания.
— Мне как-то приснился сон, что ты пришла в мою школу и выполола всех придурков, — сказал Бен.
— Да что ты? А моя мантия — какого она была цвета?
Он немножко подумал.
— Кажется, бирюзового.
— Значит, его и выберу.
Бен просиял.
— А как мы будем тебя называть, когда ты станешь серпом? — спросил отец. Похоже, он не сомневался, что ее посвятят.
Цитра до сих пор даже не задумывалась об этом. Она никогда не слышала, чтобы к серпу обращались иначе, чем по имени его исторического покровителя или просто «Ваша честь». А родственники — их это тоже касается? Она и покровителя-то пока еще не выбрала. Девушка ответила уклончиво:
— Вы моя семья. Можете называть как угодно, — от души надеясь, что это правда.
Они долго бродили по городу. Прошли мимо того маленького домика, в котором Цитра жила с серпом Фарадеем и Роуэном, но она им об этом не обмолвилась. Прогулялись около местной железнодорожной станции. И где бы они ни оказывались, везде Цитра делала общую семейную фотографию. Причем с ракурса, примерно совпадающего с ракурсом ближайшей уличной камеры.
День выдался эмоционально насыщенный, все устали. Цитра была непрочь пообщаться с родными подольше, но все же значительная часть ее существа не могла дождаться прихода серпа Кюри. Девушка решила не давать воли чувству вины по этому поводу — за глаза хватало и других поводов. «Вина — малоумная сестра раскаяния», — таково было любимое изречение серпа Фарадея.
По дороге домой серп Кюри не задавала вопросов, а Цитра и рада была не делиться. Впрочем, кое о чем она сама спросила наставницу:
— Кто-нибудь когда-нибудь называл вас по имени?
— Другие серпы, те, с кем я дружна, называют меня Мари.
— В смысле — Мари Кюри?
— Моя историческая покровительница была выдающейся личностью. Это она ввела в обращение термин «радиоактивность» и стала первой в истории женщиной, удостоившейся Нобелевской премии. В те времена за подобные достижения присуждали награды.
— Но как вас зовут на самом деле? Как вас назвали при рождении?
Серп Кюри долго раздумывала, прежде чем ответить. Наконец она проговорила:
— В моей жизни не осталось никого, кто знал меня под этим именем.
— А ваши родные? Ведь они наверняка живы, у них же иммунитет до конца ваших дней.
Кюри вздохнула.
— Я уже больше ста лет не поддерживаю отношений с родственниками.
«Неужели то же самое случится и со мной?» — призадумалась Цитра. Неужели все серпы теряют связи с прежними знакомыми, перестают быть теми, кем были до избрания?