— Знала же, что надо было их заплести! — подосадовала Кюри.
Когда они с Цитрой поднимались по мраморным ступеням, кто-то из публики крикнул:
— Мы любим вас!
Серп Кюри остановилась и повернулась, но, не найдя крикнувшего, обратилась ко всем.
— За что? — требовательно спросила она. Под ее холодным острым взглядом, никто не отважился отозваться. — Я могу прекратить ваше существование в любой момент. Так с какой вам стати любить меня?
По-прежнему тишина. Однако событие привлекло внимание одного репортера и он ринулся вперед, но, к несчастью для него, сунулся слишком близко. Серп Кюри врезала по его камере с такой силой, что репортер едва ее не выронил, а самого его развернуло кругом.
— Что за манеры! — возмутилась серп.
— Да, Ваша честь. Прошу прощения, Ваша честь.
Она повернулась и пошла дальше, Цитра — за ней.
— Трудно представить, что когда-то я любила весь этот шум, — проговорила Кюри. — Сейчас я бы с удовольствием обошлась без него, если б это было возможно.
— На последнем конклаве вы так не нервничали, — заметила Цитра.
— Потому что тогда у меня не было ученицы, которой предстояло пройти испытание. Наоборот — это я испытывала чужих учеников.
Испытание, которое Цитра с блеском провалила. Но девушка не была настроена углубляться в тему.
— Вы не знаете, в чем будет состоять сегодняшний тест? — спросила Цитра, когда они вошли в вестибюль.
— Нет. Но знаю, что его будет проводить серп Сервантес, а для него главное — физическая форма. Насколько я понимаю, он заставит вас сражаться с ветряными мельницами.
Как и прежде, серпы приветствовали друг друга в ротонде, где все ожидали, когда откроются двери зала заседаний. Завтрак был сервирован на столах в центре. Его главной достопримечательностью служила высоченная пирамида из слоеных пирожных — чтобы составить ее, понадобилось, должно быть, много часов. Зато развалилась она за несколько секунд, поскольку серпы вынимали пирожные из основания, забывая о тех, что лежали наверху. Персонал пытался собрать упавшие, пока их не раздавили ногами. Серп Кюри нашла это очень забавным.
— Со стороны поставщика было опрометчиво думать, будто после серпов хоть что-то может остаться в порядке.
На глаза Цитре попалась серп-юниор Гудолл — та девушка, которую посвятили на последнем конклаве. Она поручила создание своей мантии Клоду де Глассу, одному из самых выдающихся дизайнеров одежды в мире. И совершенно напрасно, потому что модельеры старались всячески выпендриться перед публикой и ошеломить ее. В своей оранжево-синей полосатой мантии серп Гудолл больше походила на клоуна, чем на серпа.
Цитра вынуждена была отметить, что популярность Годдарда и его присных по сравнению с весенним конклавом сильно возросла. И хотя было немало серпов, которые отворачивались от них с презрением, еще большее количество толпилось вокруг этой компании с явным желанием примазаться к ней.
— Таких, кто думает, как Годдард, становится все больше и больше, — тихо сказала ученице серп Кюри. — Проползают сквозь щели, как змеи. Пролезают в наши ряды. Вытесняют лучших из нас, словно сорная трава.
Цитра подумала о Фарадее — достойном серпе, которого, скорее всего, задушили сорняки.
— Убийцы рвутся к власти, — продолжала Кюри. — И если им это удастся, для мира настанут воистину черные дни. Остается только одно: порядочные серпы должны противостоять этим попыткам. С нетерпением ожидаю дня, когда и ты присоединишься к борьбе.
— Спасибо, Ваша честь.
Цитра не боялась борьбы. Она будет бороться, если станет серпом. Чего она боялась, так это событий, которые приведут к противостоянию. О них ей даже думать не хотелось.
Наставница отошла, чтобы поздороваться с несколькими представителями старой гвардии, по-прежнему верными заветам серпов-основателей. И тогда Цитра наконец высмотрела в толпе Роуэна. Он не купался в фальшивом блеске Годдарда. Напротив, вокруг него собралась небольшая группа его собственных поклонников, состоявшая из подмастерьев и даже нескольких серпов-юниоров. Они разговаривали, они смеялись; и Цитра почувствовала себя ущемленной: Роуэн даже не попытался отыскать ее!
На самом же деле Роуэн пробовал ее найти, но к тому времени, когда Цитра вошла в ротонду, его уже взяли в осаду неожиданные поклонники. Одни завидовали его положению при Годдарде, другие всего лишь испытывали любопытство, а третьи надеялись стать спутниками новой восходящей звезды. В Ордене серпов борьба за положение в иерархии начиналась рано.
— Ты был в том сгоревшем офисе! — сказал один из подмастерьев — «лопатка», новенький, впервые на конклаве. — Я видел тебя на видео!
— И не только был, — добавила другая «лопатка». — Годдард отдал ему свое гребаное кольцо, и Роуэн раздавал народу иммунитет!
— Ух ты! А это разве по правилам?
Роуэн пожал плечами:
— Годдард сказал, что да. И к тому же я не просил его дать мне кольцо. Он сам.
Один из серпов-юниоров сказал с легкой завистью:
— Мужик, ты, должно быть, здорово ему нравишься, раз он так поступил.
При мысли о том, что он здорово нравится Годдарду, Роуэну стало слегка не по себе. Юноша глубоко презирал все, что нравилось его наставнику.
— Какой он? Расскажи! — попросила одна девушка.
— Какой-какой… Ни на кого не похожий, — ответил ей Роуэн.
— Эх, был бы я его учеником… — помечтал один из «лопаток» и скроил гримасу, словно куснул пирожок с прогорклым сыром. — Меня взял к себе серп Мао.
Серп Мао тоже был охотник за славой, упивающийся своим положением любимца публики. Он всячески подчеркивал свою независимость, не примыкая ни к старой гвардии, ни к новой. Роуэн не знал, голосовал ли этот человек по совести или продавал свой голос тем, кто заплатит подороже. Фарадей — тот знал бы. Роуэну остро не хватало многого из того, что он мог бы почерпнуть у Фарадея, в частности знаний о пикантных подробностях внутренней жизни Ордена.
— Годдард и его юниоры произвели сенсацию, когда появились на Капитолийской лестнице, — произнес подмастерье, которого Роуэн помнил с прошлого конклава — тот самый, что хорошо разбирался в ядах. — Они такие стильные!
— А ты уже решил, какая у тебя будет мантия? И с какими драгоценностями? — спросила какая-то девица, внезапно повисшая на руке Роуэна, словно быстрорастущая лиана. Он не знал, стоит ее с себя стряхнуть или нет, — и то, и другое было одинаково неловко.
— Невидимая, — ответил он. — Возьму и появлюсь на Капитолийской лестнице в чем мать родила.
— То-то посверкаешь тогда своими драгоценностями! — ввернул один из серпов-юниоров, и все покатились от хохота.
Тут к ним протиснулась Цитра, и у Роуэна возникло чувство, будто его поймали за каким-то неблаговидным делом.
— Привет, Цитра! — сказал он. Приветствие прозвучало настолько принужденно, что ему тут же захотелось забрать его обратно и выразиться как-то иначе. Он поспешно стряхнул «лиану», но поздно — Цитра уже все увидела.
— А ты, я вижу, обзавелся кучей друзей, — заметила она.
— Да нет, какие там друзья, — ляпнул Роуэн, запоздало сообразив, что оскорбил всех своих поклонников. — То есть мы же все друзья, так ведь? Мы в одной лодке.
— В одной лодке, — повторила Цитра с каменным лицом, но при этом глаза ее метали кинжалы, своей остротой соперничающие с теми, что висели в оружейной серпа Фарадея. — Приятно было повидаться, Роуэн.
И она зашагала прочь.
— Да пусть уходит! — сказала «лиана». — Все равно она после следующего конклава уйдет в прошлое.
Роуэн покинул честную копанию, даже не извинившись.
Он быстро нагнал Цитру, из чего следовало, что та не так уж сильно стремилась улизнуть. Хороший знак.
Он тронул ее за руку, и девушка повернулась к нему.
— Ты это… — сказал Роуэн, — прости.
— Да ладно, я все поняла. Ты теперь большая шишка. Тебе положено надуваться.
— Ты неправильно поняла! Думаешь, я балдею от того, что они так за мной увиваются? Брось, Цитра, ты же меня знаешь!
Та заколебалась.
— Прошло четыре месяца. За такое долгое время человек может полностью измениться.
Она права, конечно. Однако есть вещи, которые не меняются. Роуэн понимал, что ей хочется услышать, но это было бы неискренне с его стороны. Поэтому он сказал правду:
— Я очень рад видеть тебя, Цитра. Но это так больно. Чертовски больно, и я не знаю, как с этим справиться.
По ее лицу он понял, что выбрал верные слова — в глазах Цитры заблестели слезы. Она быстро заморгала, чтобы не дать им пролиться.
— Знаю. Ну почему это так! Ненавижу!
— Я тебе вот что скажу, — проговорил Роуэн. — Давай сейчас не будем думать о зимнем конклаве. Будем жить этим моментом, здесь и сейчас, а зимний конклав… Как будет, так и будет.
— Хорошо, — кивнула Цитра и глубоко вздохнула. — Давай пройдемся. Мне надо тебе кое-что показать.
Они пошли вдоль внешней стены ротонды, где в сводчатых альковах серпы обделывали свои тайные делишки.
Цитра вынула телефон и спроектировала серию голограмм, загородив их ладонью, чтобы видел один только Роуэн.
— Я откопала это в «заднем мозгу» Грозоблака.
— В «заднем мозгу»? Как?!
— Как — без разницы. Важно, что я нашла!
Голограммы изображали серпа Фарадея на улицах неподалеку от его дома.
— Записи сделаны в тот день, когда он умер, — пояснила Цитра. — Мне удалось проследить по крайней мере некоторые из его передвижений.
— Но зачем?!
— Молчи и смотри. — Фарадей на голограмме вошел в чей-то дом. — Это дом той женщины, с которой он познакомил нас в супермаркете. Там он провел несколько часов. А потом отправился в свое кафе. — Следующее видео показывало Фарадея входящим в ресторан. — Думаю, там он с кем-то встретился, не знаю, с кем.
— Ладно, — сказал Роуэн. — Допустим, он прощался со своими знакомыми. Пока все в логично. Человек, решивший покинуть этот мир, так бы и поступал.
Цитра перешла к другой записи: серп Фарадей поднимается по ступеням, ведущим к железнодорожной платформе.