Новое, неизведанное на Земле чувство переполнило Владимира: чувство обретения чего-то очень родного, очень важного и жизненно необходимого в этой холодной пустоте.
— «Амур», «Амур»…
«А это Алексей или Евгений? Кто-то из них…»
— Слышу вас хорошо! — чуть ли не выкрикнул Владимир. — Очень хорошо, «Байкал», так и держать…
Невидимо связанные голосами, они закатились на черную, ночную, сторону планеты, но и там, словно расплавляя, растапливая висевший неподвижно за иллюминатором мрак, не прерывался живой разговор землян.
Владимир вспомнил переговоры между самолетами — нет, голоса на орбите воспринимались совсем по-другому. Они существовали как бы сами по себе, вне Земли, и оживляли звездную пустыню. Теперь — Владимир знал это точно — они не могли не найти друг друга, не могли…
Он обнаружил их корабль ночью на теневой стороне планеты и поразился увиденному. На фоне неподвижных звезд медленно плыла маленькая, все увеличивающаяся в размерах звездочка. Нет, она была такая же, как все, — яркая, излучающая неживой свет, но, еще не уловив ее мизерного, заметного только в оптическое устройство перемещения, он понял, почуял, подобно предкам, искавшим в океане мачту другого корабля, что внутри этой звездочки бьется человеческое сердце. Вернее, сердца. И опять его окатило горячей волной незнакомое ранее чувство — чувство радости от встречи с тем, что было кровным, живым, желающим найти его в этом бескрайнем, хранящем молчание пространстве.
Служили два друга в нашем полку,
Пой песню, пой, —
тоненьким ручейком зажурчала вызванная непонятной ассоциацией мелодия.
«Плывешь ты звездою…» — сказал один.
«Ты тоже», — сказал другой.
Наверное, и Борис увидел «Союз-4». Его звездочка замигала маячком, и через секунду Владимир услышал не скрывающий радости голос:
— Вас вижу, «Амур», вижу вас хорошо!
«Ну теперь-то мы не можем не увидеться», — подумал Владимир и, поблагодарив мысленно автоматическую систему корабля, которая сблизила их до расстояния ста метров, взялся за ручку управления. Дальше им предстояло действовать самим.
Они уже были на дневной стороне планеты. Странно: все время замедляя скорость, притормаживая корабль, Владимир не мог избавиться от ощущения, что пробивается к Борису как бы с другой стороны туннеля.
— Все нормально. Все идет нормально… — повторял Владимир. — Дальность сорок метров. Скорость около нуля. Начали сближение.
Они пробивались сейчас друг к другу, чего бы это им ни стоило. Они обязаны были коснуться, состыковаться, как если бы от этого зависела жизнь экипажа.
— Понял тебя, «Амур», понял. «Заря», «Заря», я «Байкал», слышу вас хорошо. Дальность сорок, корабль управляется отлично…
Жесткие, самые необходимые фразы произносили они, но почему помимо воли вплетались в голоса волнение, желание ободрить и помочь даже самой интонацией фразы? Корабли переплавились в них, а они — в корабли.
Они подходили друг к другу почти пешком. И вдруг эфир взорвался от ликующего голоса Хрунова:
— Очень красиво, очень красиво, просто великолепно, как сказочная птица, летит «Амур»! Он подходит как самолет, как самолет подходит…
Теперь и Владимир близко, совсем близко, так, что даже не верилось глазам, видел их корабль. Действительно, как невиданная птица космоса, распластав крыльями сияющие панели солнечных батарей, приближался «Союз-5». Точнее, «Союз-4» приближался к нему.
Владимир почувствовал легкий толчок, железными объятиями стянулись электроразъемы, и через несколько секунд, подтверждая законченность дела, перед глазами буднично, как на тренажере, вспыхнул транспарант: «Стыковка закончена». «Поверим на слово», — устало усмехнулся Владимир, ощущая новый, еще более горячий прилив радости от одного только сознания, что в каких-то метрах от него, за перегородкой и стыковочным узлом, переживали, наверное, то же самое Борис, Алексей и Евгений. «А ведь мы действительно одно «устройство», один организм, плывущий в этой стальной оболочке над морями, континентами, над всей планетой», — мелькнула мысль.
Они и переговаривались теперь, умеряя голоса, как через тонкую стенку.
Два корабля, соединенные в один, плыли дальше по орбите, и, хотя Владимир не мог видеть того, что делалось сейчас в орбитальном отсеке «Союза-5», по фразам, доносившимся в наушники, он угадывал каждое движение в нем, каждый шаг, если таковым можно было обозначить перемещение в условиях невесомости. Он знал, когда Борис помог своим товарищам облачиться в скафандры. Представил, как первым, убедившись в исправности системы шлюзования, открыл люк и вышел в ослепительное, накрытое черным небом пространство Евгений. Вот он начал перемещаться на руках, как гимнаст на бревне, вот он уже, наверное, где-то в районе стыковочного узла… Сейчас «пойдет», перехватываясь руками за поручни, по «Союзу-4».
Владимир и в самом деле услышал чьи-то шаги, легкое шуршание, поцарапывание по корпусу корабля, и эти совсем земные, никак не вязавшиеся с космосом звуки коснулись сердца. Еще чуть-чуть — и Евгений уже «дома», в отсеке «Союза-4». Да, он был теперь совсем рядом, их разделял всего лишь люк.
Сдерживая нетерпение, Владимир прислонился к люку, зная в то же время, какая губительная пустота таится за ним. Но Евгений был в скафандре, и теперь страховал Алексея, который начал передвигаться в том же направлении, тем же способом.
— Переманил от меня ребят и небось доволен, — услышал Владимир в наушниках голос Бориса, который совсем не шутил.
И правда, он оставался один, совершенно один, теперь в его корабле пустовали два покинутых кресла.
Но вот и Алексей перебрался к Владимиру. Захлопнулась крышка люка — словно он на Земле покрепче притворил за собой дверь. Сейчас они выровняют давление… Помогут друг другу снять скафандры…
Ну, кажется, все, пора…
Неужели они уже здесь?
В открытый круг люка на него смотрели родные лица. Забыв про командирский статус, Владимир нырнул навстречу этим двоим, протянувшим к нему руки…
…Осиротелый, печально посверкивая панелями, лоснясь зеленым боком, отходил от них корабль Бориса. Владимиру показалось, будто в маленьком круглом оконце мелькнул белый шлемофон. Уходит, уходит совсем… Он скосил глаза направо, налево, пошевелил, повел плечами и почувствовал плечи двоих. С чем сравнить это чувство? И тут же защемила грусть. Корабль Бориса отходил, уменьшаясь в размерах.
«Союз-4» приземлился 17 января, а «Союз-5» — 18-го. Владимир был еще под неусыпной опекой врачей, когда к гостинице подкатил автобус, которого он ждал больше всего на свете.
— Как будто год не виделись, — сказал он, пожимая Борису руку и словно стесняясь радости, которую выдавали глаза.
— Хоть бы обнялись, черти, — подсказал кто-то.
И правда, они не виделись будто год.
ВЕСЕННИЙ МЕТРОНОМ
«Космонавт-два сидел ко мне в профиль, и я невольно любовался правильными чертами красивого задумчивого лица, его высоким лбом, над которым слегка вились мягкие каштановые волосы. Он был тренирован так же, как и я, и, наверное, способен на большее. Может быть, его не послали в первый полет, приберегая для второго, более сложного».
Помните? Так лаконично и всеобъемлюще нарисовал Юрий Гагарин портрет своего дублера еще задолго до того, как он открыто глянул на нас с газетной страницы. И Космонавт-два стал близок и дорог нам хотя бы уже потому, что был звездным братом Космонавта-один. Их шаги, их мысли, их сердца вторили одно другому до самой той заветной дверцы лифта, который сначала одного из них вознес на вершину ракеты, готовой к старту. Был год шестьдесят первый, был апрель, было утро космической эры.
Герман Степанович Титов сидит напротив меня и смотрит в окно, за которым звенит капель. Тик-тик-тик-тик… Как метроном, отсчитывающий предстартовые секунды. Но память ведет счет на годы, вернее, даже на весны — от нынешней до самой первой: десять, девять, восемь, семь…
Как бы ни были высоки и далеки космические маршруты, мы всегда будем возвращаться мысленно к их истоку — к 12 апреля 1961 года. Ибо в клубке орбит, намотанных на земной шар и протянувшихся во вселенную, никогда не потеряется первый виток — гагаринский. В облике самого фантастического межпланетного корабля, который когда-либо создадут люди, мы отыщем черты «Востока». А к тому байконурскому дню, до самых мельчайших подробностей запечатленному в газетных строках, фотографиях и на кинопленке, еще не раз обратится история.
Кому же, как не Космонавту-два, задать все тот же вопрос: «Как это было?»
За окном метрономом стучит капель…
— Как это было?.. — задумчиво повторяет Герман Степанович, обращая вопрос к самому себе, и вдруг озаренно вскидывает брови, словно вспомнил самое главное. — Все это было совсем обычно… Кажется, испытатель один сказал: «Летчику, который думает о подвиге, лучше не лететь». Вот и мы отнеслись к заданию с одним только чувством — с желанием как можно лучше его выполнить. Юрию выпала честь быть первым. Но он воспринял это спокойно. И не только по природной своей скромности. Воспитанный в среде военных летчиков, он знал, что потенциально любой из отряда готов к полету. И команда «На взлет!» — так же как и команда «К бою!» — настоящего летчика никогда не застанет врасплох. Постоянная готовность к подвигу — это в характере вообще советского человека. Я совершенно уверен, что ни Александр Матросов, ни Зоя Космодемьянская, ни Алексей Маресьев не задумывались о том, что совершают подвиг. Это слово я назвал бы производным от таких понятий, как любовь к Родине, преданность делу…
Многие удивляются, как это мы могли спокойно спать в ночь перед стартом. Но это уже профессиональная привычка — обязательно выспаться накануне полета. Проснулись мы почти одновременно. И день начался, как всегда, с физзарядки. В общем, все шло по привычному укладу. Завтракали из туб. Сначала отведали мясного пюре, потом черносмородинового джема, кофе. Выдавливая очередную тубу, Юрий не удержался от шутки: хороша, мол, пища для невесомости, а на Земле с такой далеко не уедешь. После медицинского осмотра начали облачаться в скафандры. Меня одевали первым, Юрия — вторым, чтобы ему поменьше париться: вентиляционное устройство можно было подключить к источникам питания лишь в автобусе.