— Первая, вперед… — услышал он и почти бессознательно, подчиняясь только этой команде, подал ручку управления от себя.
Он не ощутил движения и не заметил его — лишь на экране сместилась, как бы дрогнула мгновенной переменой панорама. О том, что движение началось, и началось как надо, узнали телеметристы, взглянув на бумажную ленту, испещренную цифрами.
— Есть движение! — почти одновременно вскрикнули двое из них.
— Вторая, вперед…
Он снова нажал рукоять…
В самом деле, неужели он ехал? Нет, неужели он плыл по Морю Дождей?
Рука привычно перемещала рукоятку управлении: первая скорость — здесь надо осторожнее, вторая — здесь можно побыстрей… А вот теперь вправо и чуть влево… Но чего ему так не хватало, чего недоставало в этом теперь уже не кажущемся, а ощутимом им движении? Он понял — ему не хватало пространства, того самого, которого так просили глаза. Пространства, непрерывно меняющейся дали, которые и создают ощущение скорости. И еще словно что-то мешало ему, создавало невидимые препятствия. Вот тогда-то он и вспомнил ту, быть может, случайно произнесенную шофером-инструктором фразу: «И думайте вперед, только вперед!» Как это было точно сказано! Сигнал идет до Луны около секунды, столько же обратно. Но это действительно время, а не мгновения. Да, проходит физически ощутимое время, прежде чем луноход «доложит» о выполнении твоей команды. Но ему нужны именно эти, невидимые и неощутимые с Земли мгновения, чтобы столкнуться с камнем и завалиться набок…
— Стоп! — выкрикнул телеметрист срывающимся голосом, и лицо его мгновенно стало серым, как телеметрическая лента, которую он держал перед глазами. — Камень…
— Первая, назад… — почти шепотом произнес командир.
Он не поторопился, он подал команду вовремя, ибо за те несколько мгновений неизвестности с луноходом могло произойти непоправимое.
Но что это на экране, так похожее на санный след по присыпанной растаявшим снегом дороге, раскисшей и мокрой, как у нас в начале апреля?
— Да это же колея лунохода! — обрадованно вскрикнул штурман. — Ну да, колея! А кони, кони… А сани, сани… Стоп, — сказал он уже серьезнее, — перекур.
«Стоп» он скомандовал как бы двоим — луноходу и водителю.
Да, тогда он хотел встать с кресла и не смог — ладонь была словно припаяна к рукоятке управления луноходом.
— Вставай, вставай, мы на ровном месте, — подбадривающе улыбнулся телеметрист.
Сидевший неподалеку за столиком врач поманил пальцем.
— Нуте-с, нуте-с, — проговорил он, нажимая на резиновую грушу манометра для измерения кровяного давления. Давление было почти в норме, а вот пульс… — Сто двадцать, братец вы мой, — нахмурившись, произнес врач и щелкнул секундомером. — Сколько проехали по Луне?
— Правда, сколько?
— Семнадцать метров, — сказал телеметрист, мельком взглянув на бумажную ленту.
— А вам, наверное, кажется, полтысячи километров — и все без остановки? — потрепал врач по плечу. — Отдыхать, братец, отдыхать…
Он набросил плащ и вышел из зала.
Южная ночь еще берегла дневное тепло вопреки осеннему календарю. Но ветерок все же был жестковатым, обдал холодком. И только сейчас почувствовал — на спине совершенно мокрая, хоть выжимай, рубашка.
Луна висела неподвижным, мерцающим изнутри плафоном. Неужели он только что побывал там, среди вон тех почти глобусных пятен — материков и океанов? Нет, он не был там, но разве не чудо, что его рука властвовала аппаратом, находящимся в такой умопомрачительной дали! Разве не волшебство, что его волю, его движения передавал невидимый, протянувшийся на сотни тысяч километров «рычажок», язык не поворачивался назвать радиоимпульс… Микроскопический лучик, устремившийся через холодную бездну от огромной, похожей на цветок мальвы чаши земной антенны к серебристой проволочке антенны лунохода.
Лунная соната, часть вторая… Но это действительно было бы чудом — где-нибудь на лесной лужайке или на шелковистой мураве озими увидеть живую, копошащуюся, непонятно кем управляемую, похожую на детскую игрушку штуковину на восьми — непонятно отчего вдруг закрутившихся — колесах, с медленно непонятно кем открываемой крышкой солнечной батареи. Увидеть и ужаснуться осмысленности движений этой штуковины, словно кто-то невидимый катал ее взад и вперед, вправо и влево, отдавая никому не слышимые приказания. Интересно, что подумали бы люди, доведись им встретиться с таким вот занебесным посланником? Но именно так и выглядел на Луне земной аппарат, предстань он хоть на минуту перед кем-нибудь там разумным…
Пора было возвращаться к очередному сеансу радиосвязи. Он опустился в кресло, поворочался, чтобы выбрать позу поудобнее, и с ожиданием уставился на экран. Странно, у него было такое ощущение, словно он ожидал увидеть нечто родное и близкое, по чему соскучился за долгие дни разлуки.
Начинался новый маршрут…
Сколько прошло дней? Лунных дней и земных ночей? Сколько рабочих смен отсидел он у пульта управления луноходом? Рука уже привычно, как когда-то в «Жигулях», подчинялась каждой команде. И он сам всем своим существом откликался на ставшие уже надоедливыми, но всякий раз неожиданные фразы:
— Крен — плюс восемь, дифферент — минус пять…
— Стоп!
— Двадцать — вправо!
— Дифферент растет!
— Стоп! Первая, назад!
Куда они ехали и зачем? И что искали на раскаленных до температуры кипения просторах Моря Дождей? Путь становился все более осмысленным, и, как на настоящей навигационной морской карте, все отчетливее обозначался, проглядывал фарватер; по кратерам, на спусках и подъемах луноход выполнял все, что приказывали ему люди. Селенологи с жадностью первооткрывателей вглядывались в панораму, и казалось, что порой берут на ощупь то диковинный камень, то щепотку грунта. Конструкторам хотелось проверить ходовую часть машины при дифферентах, кренах и поворотах, при разных скоростях. Теплотехники проверяли систему терморегуляции и напоминали настороженных врачей — луноход прекрасно переносил неземную жару.
Казалось, за сотни тысяч верст ему передалось людское возбуждение, и он, точно живое существо, старался, как только мог, оправдать это живое, устремленное к нему любопытство, восхищение и… жалость.
А что? Жалость! Ибо на исходе двухнедельного лунного дня, в канун такой же долгой лунной ночи, защемила тревога: как-то перенесет луноход дикий холод, который сразу же набросится на него, едва солнце скатится за край такого близкого горизонта? Для ночевки долго выбирали место — чтобы поровней, как будто это имело значение. Кто-то предложил завести луноход в кратер — там будет потише. Но тут же заботливому товарищу напомнили, что на Луне нет ветра…
И ночь подошла. И словно бы последние шаги сделал луноход. Пошевелился, замер, как бы закрываясь от холода солнечной батареей…
Две недели лунной ночи прошли в тягостном ожидании вестей от кого-то очень близкого, затерянного в неизвестности, попавшего в беду. А как обрадовался он первому отзыву машины — короткому, словно на кардиограмме, всплеску жизни! Луноход жил, снова двигался.
…Шофер-инструктор ждал на том же месте. «Вперед!»
Через минуту в черных его глазах мелькнул испуг — подававший было надежды ученик так затормозил на повороте, что правым колесом «Жигули» заехали на тротуар. Еще бы чуть-чуть, и не миновать…
— Вы что, с Луны свалились? — закричал шофер, вцепившись левой рукой в руль и что есть силы нажав на тормозную педаль.
— Честное слово, с Луны, — ответил незадачливый его ученик, виновато прикусив губу. Здесь было совсем другое ощущение пространства. И, силясь улыбнуться, он начал рассказывать, как водил луноход.
— Ладно заливать… — уже смягченнее, тоже улыбкой ответил шофер.
По крышам московских домов, стараясь не отставать, за ними катилась Луна…
НОВЫЙ ГОД
Он подплыл к иллюминатору. В черном небе звезды горели ярко и бестрепетно, как лампочки на новогодней елке, когда в комнате погашен свет. Только здесь невозможно было представить гигантский размах невидимых разлапистых ветвей, на которых стеклянными бусами сиял, переливался Млечный Путь. Он оглянулся. Их маленькая игрушечная елочка стояла, вернее, висела, примагниченная чудодейством невесомости к шкафчику, макушкой вниз, самим своим нелепым положением демонстрируя относительность на космической станции пола и потолка. И, глядя на нее, неживую, слепленную из зеленых пластмассовых веточек, Георгий Гречко вспомнил, как встречал Новый год на Земле.
Собственно, память возвратила не какой-то конкретный, скажем прошлогодний, вечер и даже не лица и голоса самых дорогих и близких людей — все предновогодние вечера были похожи один на другой, — и в душе возродилось прежде всего знакомое ощущение, ощущение ожидания. Да, ожидания, нетерпеливо устремленного к заветному, так томительно долго приближавшемуся часу, как будто вся их квартира, весь дом подвигались все ближе и ближе к предельной черте, что должна была обозначиться слиянием двух невыносимо медлительных стрелок. С чем это можно сравнить? Не с приближением ли поезда к станции, которую ни в коем случае нельзя проспать, а надо обязательно увидеть, хотя проезжаешь в полночь.
Ну конечно же веселая, суетливая толкотня в коридоре вагона, нетерпеливое выглядывание в окна, поминутная сверка расписания, как будто от того, опоздает поезд или нет, встретишь ты город бодрствуя или спящим, зависит дальнейшая твоя судьба. Минута тянется тягостнее часа, и вот, вот наконец зарево вдалеке, огни все разгораются, как жаркие угли в кострище, раздуваемом ветром, все ближе и ближе огромный город с уже различимыми фонарями, светящимися сиренево-красными, желто-зелеными вензелями реклам; железный мост мелькнет за окнами, прогрохочет под колесами; далеко внизу на темно-маслянистой воде глаз успеет поймать бордовый колпачок бакена; в вагонные окна, полосато перемещаясь, ударят полосы света и замрут на дверях, на стоптанном половичке — приехали…
Всего несколько минут длится свидание с долгожданным городом, который стоит к тебе своим лицом, своим фасадом. На перроне почти безлюдье, только двое-трое вышедших из вокзала молчаливо и без любопытства, заспанно глазеют на ночной поезд. Скорее, скорее выйти, спрыгнуть с подножки, сделать хотя бы несколько шагов вдоль вагонов по умытому на ночь асфальту… Но проводница строга, как наседка, считающая цыплят; проскрежетала, захлопнулась дверь тамбура, и поплыл вправо назад миражно возникший в ночи город. И, уже лежа на поскрипывающей, качающейся из стороны в сторону полке, вдруг явственно увидишь с закрытыми глазами тех двоих-троих, стоящих под тусклым вокзальным фонарем, и с непонятно откуда взявшейся грустью подумаешь о том, что уже никогда не встретишь их, совершенно незнакомых, но почему-то очень дорогих тебе, вышедших из небытия и исчезнувших навсегда. А колеса снова будут железисто кромсать ночь…