"Должно, отсидел, - решил Петр Кирилыч...- Ин будь что будет!.."
- Входи, входи, Петр Кирилыч! - строго барин ему говорит... Вздохнул Петр Кирилыч от этого приглашенья и пошел вслед за барином, а Фетинья за ними со свечкой...
- Тише, о притолку не стукнись, - шепчет она ему через плечо.
"Что за шут: до притолки сажень",- думает Петр Кирилыч, взглянувши наверх...
Прошли они одну комнату, прошли другую, везде чистота непомерная, убранство самое разроскошное, в кажинной комнате в переднем углу образ в окладе висит, перед образами везде большие лампады горят, и свет от лампад льется, словно в церковном притворе, тянет в нос слегка ладанком и каким-то еще душком, каким - хорошо не разберешь, то ли калкан-травой, то ли мятой...
Провел так Махал Махалыч Петра Кирилыча, должно быть, по всему своему помещению, одна каморка лучше другой, везде штофная мебель, шкафы да полочки, на полочках разные фиговинки стоят, кресла такие, что вдвоем можно сидеть, у кресел ручки по-разному загнуты, то вбок, то кверху в виде то птичьих, то звериных голов, и птицы эти, и длиннохвостые звери Петру Кирилычу неведомы: таких в наших местах и не водится совсем, звери все и птицы заморские, а может быть, вещие, на всяк лихой час рожденные, живущие под ночным покровом и для простого глаза невидимые... На окнах висят занавески до самого полу, в каждой комнате разные,- где темные и тяжелые из толстого и дорогого сукна, где прозрачные и тонкие, как паутина, еле уловимые для непривычного глаза, на паутине хитрый паук вывел замысловатые рисунки разных сортов, деревья и цветы на ней из сада заоблачного; дивится Петр Кирилыч, на цыпочках за барином идет, боится лаптем пол обмарать, потому чище он зеркала и все в нем видно, выкрашен он в разные краски и чистейшим лаком покрыт,- идет Петр Кирилыч за барином и слово боится вымолвить.
Молча и не торопясь, оглядывая все своим мелким глазком, трусит впереди барин Махал Махалыч, каждую балушку бережливо обходит, только от Фетиньиных широких подолов шелест шуршит, да слышно, как ее грузные ноги с трудом ставят свой тяжкий след на половицы...
Пришли они, наконец, в большую, просторную горницу, две избы в нее влезет, посреди стоит дубовый стол на резных ножках, за стол половину Чертухина усадишь, вокруг стола в порядок расставлены стулья и кресла, в углу выпятил большое пузо посуденный шкаф со стеклянными створками в верхнем этаже, за стеклом стоят разных фасонов рюмашки и стакашки, повыше-пониже, побольше-поменьше, а под ними на нижней полке плывут вазы и блюда, серебрянные и золотые, в виде диковинных кораблей, и в диковинных кораблях этих горит свежим румянцем яблок скрижатель, красная, как кумач, боровинка и в добрый кулак осенняя наливная антоновка...
- Ну, садись... садись! - говорит барин ласково.- Садись, божий странник... Лесной зверь и тот себе нору роет, а у тебя, вижу, кроме чужого плетня, ничего нету...
- Бедна голова, да одна, барин! - отвечает ему Петр Кирилыч, присаживаясь с краешку стула...
- У меня дом большой... места и для тебя хватит! Сбросил барин на руки Фетиньи дорогую одежу и Петру Кирилычу знаком приказал то же сделать!
- Эн у тебя в кахтане-то во все дыры ветер дует!
- Ветер дует, барин, дышать легче!..
- Ты, Фетинья, прибери-ка это руно да иди к себе: нас без толку не тревожь!
Оглядела Фетинья Петровна Петра Кирилыча с ног до головы, усмехнулась чему-то во все свои блиновидные скулы широкой улыбкой и повернулась на одном месте, как у пристани большой пароход... поплыла она на руках с дырявым зипуном и с роскошною барскою шубой, двери сами перед ней распахнулись и сами закрылись за ней...
Махал Махалыч щелкнул пальчиком вслед, хитро подморгнул в сторону Петра Кирилыча, потом, изобразив большую сладость на своем безволосом лице, сказал Петру Кирилычу, показывая ручкой на дверь:
- Король-баба!.. Ты в бабах скус имеешь?..
- Не доводилось нам, милый барин... баба у меня умерла в первую ночь после свадьбы, не успел я и штанов спустить хорошенько: с той поры не глядят у меня глаза на это отродье...
Махал Махалыч так весь и затрясся от старческого смеха, и кресло под ним так и затопало ножками, и по всем углам будто прошло еле заметное дуновение и шепоток, на который Петр Кирилыч во все углы оглянулся...
- Чудной же ты человек, Петр Кирилыч!.. А я вот до старости дожил, а от этой сласти никак отучить себя не могу... Грехи-и!..
- Ваше дело барское,- говорит Петр Кирилыч,- эна у вас какое кругом за первый сорт роскошество: сорок каморок без переборок, на полу глянцу больше, чем в церкви...
- Только вот, Петр Кирилыч, живут-то здесь... черти...
Петр Кирилыч во все глаза глядит на барина, и тот тоже на него уперся сбочка, будто никак разглядеть не может, какое, дескать, действие оказали его последние слова на Петра Кирилыча.
А Петр Кирилыч ничего - и глазом не моргнет: разобрало его любопытство с головы до пяток!..
- Шутите всё, барин, со мной: у вас, почитай, в кажинной комнате образ висит и ладаном пахнет!..
- И то пошутил: тебя испытать хотел! Так, говоришь, ладно живу?..спрашивает барин...
- Что говорить,- подбавил Петр Кирилыч,- не то, что у нашего брата: в одном углу скамья, в другом свинья, ни тебе сесть, ни тебе съесть...
- Хи... хи... хи...- засмеялся барин, - ну если тебе у меня нравится, так давай мы с тобой с седнишнего дня положим заклад: останешься ты у меня в услужении, ни руками, ни ногами тебе работать будет не надо, пить, есть будешь со мной, сколько влезет, а вся работа будет у тебя... на языке...
- Что же это за работа такая?..- удивленно спрашивает Петр Кирилыч.На языке... легко сказать!..
- Да работенка не тяжкая, Петр Кирилыч... не больше, чем... у попа... говорю, что всё дело тут в языке, а объяснить, пока не согласишься, всего не могу...
- Вота!..
- Понял?..
- Как не понять,- радостно отвечает Петр Кирилыч,- выходит всё так, по-моему, что вы меня для-ради повадки как бы берете...
- Для повадки мне, Петр Кирилыч, Фегинья пятки чешет... да что тут много толочь, ровно по делу: там будет видно... тебе же всё равно: лишь бы спина не трещала!..
- Оно, конечно, ежели скажем...
- Значит, согласен? - хитро уставился барин в Петра Кирилыча.
- Э... э, да что тут голову зря забивать, согласен!..- сказал решительно Петр Кирилыч.
- Ладно, - говорит барин, загнувши на руке палец,- только при этом самом закладе должен быть один уговор .
- Ну-к что ж!
- А уговор, Петр Кирилыч, такой: будешь у меня жить в услужении - чур, ничему не удивляться!..
- А если что, барин, через край удивительно будет?..
- Ни в коем разе нельзя, у меня порядки по дому и само житье чересчурные. Так чур?..
Хотел Петр Кирилыч сказать, чтобы барин дал ему денек на размышление, да язык сам заболтал:
- Чур, барин, чур!..
- Ну, вот и ладно: чур-чур, расчур, еще раз перечур! Теперь, Петр Кирилыч, если бы ты и вздумал отказаться, так это никак невозможно... потому - сильнее всякой расписки... Ну, теперь давай-ка чайку попьем...
- Чай, барин, пить - не дрова рубить!.. - Хлопни на дверь три раза в ладоши!..
Хлопнул Петр Кирилыч раз, хлопнул два, ничего удивительного не вышло, никто на его хлопок не отозвался, да и сам-то он вроде как своих хлопков не слышит...
"Должно, оглох с Петровых звонков!" - подумал Петр Кирилыч про себя и оглянулся: барина на кресле как не бывало, на его месте сидит большой сибирский кот и, не обращая на Петра Кирилыча никакого вниманья, облизывает, сладко сощурясь и подняв заднюю лапу, свои пушистые шульни...
ФАН ФАНЫЧ
Петр Кирилыч уставился на кота и думает: барин это иль не барин?..
Может, и впрямь барский кот, который до сей поры сидел под столом и дожидался, когда поднимется барин, чтоб лечь на теплое место?.. Да только куда же и когда барин ушел?.. Вот дивеса!..
- Ишь, какой важный котище... как старшина!..- сказал Петр Кирилыч, садясь на прежнее место...
Кот поглядел на него из-за лапки, заглянул, показалось Петру Кирилычу, даже под стол, долго разглядывал его лапти и желтые онучи на ногах, от которых тянуло немалым дорожным потком... "Смышленый черт; должно быть, это всё же не кот...- подумал Петр Кирилыч про себя.- Ишь у него усы-то какие!.."
Хотел Петр Кирилыч погладить кота, да раздумал: как бы он, грехом, на него не обиделся да не уцапил...
- Кис-кис, кис... барин... а барин!..- чуть слышно пробормотал Петр Кирилыч, поднял два пальца и протянул их немного к коту, как будто хотел дать ему что-то очень вкусное. Кот сразу на лапы вскочил, прыгнул на стол, спину колесом выгнул и лапы, потягиваясь, вперед выставил: Петр Кирилыч в момент руку назад и из-за стола приподнялся...
"Какой же это кот... это ведь барин!.." - подумал опять про себя Петр Кирилыч: у барина тоже по три седых волоска на обе стороны вместо бороды, и глаза он так же жмурит, и голос у него тоже мяучий.
"Ну, конешно же, барин!" - решил Петр Кирилыч, пятясь всё дальше со стулом в руке и потерявши всё перед глазами...
Кот по столу сначала мягко прошелся, потом прыгнул на стул, сладко жмурясь, стал глядеть на Петра Кирилыча...
- Барин... а... барин... ба... батюшка-барин!..
Кот смотрит и облизывается...
- Ты что это, Петр Кирилыч... спятил, что ли? - вдруг услышал Петр Кирилыч веселый баринов смех: сидит барин в том же самом кресле за столом, и кот к нему на коленки забрался, свернулся комочком и, зажмуривши пушистые глазки, тихонько под его рукой замурлыкал...
- Ох, барин! Вы бы меня так не пугали!..
- Да чего же ты, дурья голова, испугался?..
- Да вас, милый барин... то есть как это... кота!.. Я говорю-де ему: "Барин ты, барин", а он прыг на стол - и ко мне за всё почтение!..
- Ну, вот видишь: это оттого, что плохо наше условие с самого начала помнишь!.. Я же тебе говорил, что у меня в услужении удивляться нечему, а тут и удивительного-то ничего нет, а ты уж... того!..