Сандро распластался на квадратных плитах пола лицом вверх и стонал. Сначала тихо, будто бы удивленно, потом все громче, пока стон не перешел в исступленный рев, прокатившийся по пещере многократным эхом. Имперец согнулся, силясь подняться, и Леонард содрогнулся, увидев спекшиеся в уродливые колтуны волосы и бугристую багровую маску вместо лица и шеи. Глаза имперец каким-то чудом сохранил, и они влажно сверкали белками на фоне обожженной кожи. Одежда на груди, плечах, животе дымилась и, похоже, намертво склеилась с опаленной кожей. В воздухе витал тошнотворный запах горелых волос и кожи.
Сандро медленно поднял к лицу скрюченные обугленные пальцы, на которых четко выделялись блестящие перстни – их магическое пламя, похоже, не тронуло вовсе. Исторг еще один душераздирающий вопль.
Леонард подобрал отлетевший в сторону кинжал имперца.
– Добей! – прохрипел тот, поймав юношу взглядом жутких глаз, наполовину прикрытых красными опухшими веками с остатками ресниц.
Юноша покачал головой.
– Это тебе за Бенедикта, падаль, – процедил он. – Ты будешь подыхать долго.
Под вопли обожженного он двинулся ко входу в пирамиду. Оставшуюся до него дюжину шагов преодолел медленно, боясь ловушек. Но либо ловушек уже не было, либо ему посчастливилось миновать их.
В пирамиде было сыро и заметно прохладнее, чем снаружи. Все ее внутреннее пространство занимала одна большая квадратная комната с возвышением в центре. Там устремлялись в потолок две толстые колонны, испещренные уже знакомыми Леонарду угловатыми рунами. Вокруг них выстроилось с дюжину приземистых тумб, на половине из которых лежали светящиеся кристаллы, а на остальных – какие-то покрытые толстым слоем пыли ларцы.
Стены комнаты обросли тяжелыми пластами мха, с потолка бахромой свисали белесые лохмотья паутины. В центре, между колоннами, и вовсе наросло что-то невообразимое, будто гигантский, в два обхвата, бурдюк для вина, покрытый слоем мохнатой бурой плесени. От него к колоннам отходило множество толстых влажно поблескивающих жгутов, похожих на растянутые кишки.
Пахло гнилью и мускусом.
По скользким от мха ступеням Леонард поднялся на возвышение. Пальцы, обхватывающие ребристую рукоять кинжала, занемели от напряжения. По-прежнему боязно было делать каждый шаг – ловушки могли оказаться где угодно.
Он поскреб кинжалом продолговатый ларец на ближайшей к нему тумбе. Под слоем вязкого влажного мха обнаружился покрытый зеленоватым налетом патины металл. Леонард попробовал просунуть лезвие под крышку и, когда это удалось, нажал на рукоять. С протяжным ржавым скрежетом ларец раскрылся.
Внутри, на полуистлевшей тканевой подкладке, лежала ажурная серебряная цепь в два пальца толщиной. Плетение было великолепным – не грубые овальные звенья, жестко сцепленные друг с другом, а множество тонких крученых жгутов, переплетенных между собой в четком узоре. Леонард, отложив кинжал и вытерев взмокшие ладони о штаны, осторожно прикоснулся к ней. Приподнял, чуть растянул. Хитроумное плетение позволяло ей вытягиваться, становясь в несколько раз тоньше. На одном конце цепи располагалось крепление из трех соединенных тонкими планками браслетов и каких-то прозрачных трубок с шипами на конце. На другом – острый составной наконечник в ладонь длиной.
Похоже на кистень, крепящийся прямо к предплечью. Хотя, пожалуй, называть эту удивительную штуку кистенем – сущее кощунство.
Леонард сунул ее за пазуху и вскрыл другой ларь, побольше. Там обнаружилась целая стопка полуистлевшей одежды. Судя по остаткам золотых позументов, предназначалась она для весьма важной особы. Тут же, в небольшом углублении, поблескивали два массивных золотых перстня, без камней, но украшенные филигранной резьбой. Леонард, недолго думая, подобрал перстни и спрятал в кармашек на поясе.
Следующий ларь. Книги. Несколько толстенных фолиантов в переплетах из жесткой кожи, с потемневшими от времени серебряными уголками. Их он брать не стал.
В последнем ларце лежало оружие, да такое, что у Леонарда дух захватило. Потрясающе красивый клинок – необычной формы, из блестящего темного металла, на котором вытравлена чем-то красным полоса угловатых рун. Ножны и пояс для них лежали рядом – черные с серебром и крупными рубинами.
Леонард нацепил на себя пояс с ножнами. Осторожно поднял меч, любуясь отсветами голубоватого пламени, отражающимися на зеркальной поверхности клинка. Завороженный хищной красотой оружия, он даже не сразу услышал шорох за спиной. Опомнился, только почувствовав дрожь пола под ногами.
Колонны в центре возвышения начали медленно, с глухим, пробирающим до самых костей скрежетом уходить вниз, исчезая в полу. Бурдюк, висящий между ними на манер матросского гамака, тяжело покачивался. Только сейчас Леонард заметил, что покоится тот на подвешенном на толстых цепях квадратном ложе. Колонны укоротились ровно настолько, чтобы это ложе коснулось пола. В последний раз скрежетнули скрытые где-то под полом шестерни, звякнули обвисшие цепи – и все стихло.
Леонард, замерев с мечом в защитной стойке, не отрывал взгляда от бурдюка. Похоже, шаря по ларцам, он потревожил очередной древний механизм, который привел в движение колонны. Не было похоже на ловушку – та бы сработала молниеносно. Но все равно было не по себе.
При ближайшем рассмотрении бурдюк оказался еще более мерзким, чем показалось вначале. Из-под покрывающего его слоя мха и грязи то тут, то там проглядывала влажная бугристая поверхность, медленно пульсирующая, будто в такт едва бьющемуся сердцу.
Под полом снова заскрежетали какие-то механизмы, и колонны опять пришли в движение, на этот раз медленно раздвигаясь в стороны в глубоких пазах. Жгуты, которыми бурдюк крепился к колоннам, натянулись тугими струнами, некоторые с влажным хрустом оторвались, повиснув длинными шевелящимися червями.
Громкий щелчок – и с потолка на бурдюк обрушился длинный острый клинок, рассекая его по касательной. Траектория была высчитана с ювелирной точностью – разрез получился длинный, по всей длине бурдюка, и глубиной примерно с ладонь. Колонны продолжали раздвигаться, так что разрез этот быстро расширился, обнажая скользкую розовую плоть.
Леонард, борясь с тошнотой, отступил к краю возвышения. Очень вовремя, потому что под натяжением жгутов бурдюк лопнул, выплескивая целый водопад скользкой красноватой жижи. Вместе с ней на возвышение шлепнулось нечто осклизлое и бесформенное. В воздухе разлилась тяжелая кислая вонь, от которой во рту стало горько и вязко.
Леонард, вскрикнув от омерзения, сбежал вниз по ступеням. Желудок его не выдержал, и юноша согнулся пополам от выворачивающего кишки спазма. Хотя ел он давно, и избавляться было не от чего, мучительные позывы следовали один за другим – до боли в горле, до потемнения в глазах.
Кое-как придя в себя, он поднял голову и с ужасом увидел, что существо, вывалившееся из бурдюка, живо. Оно имело вполне человеческие очертания, только детали трудно было разглядеть из-за комьев прилипшей к коже красноватой слизи.
– Что за мерзость… – дрожащим голосом простонал Леонард, бросая взгляд на выход.
Мерзость обернулась на звук его голоса. Оскальзываясь в луже медленно растекающейся по возвышению жижи, гомункулус поднялся, развернулся к Леонарду, с трудом удерживаясь на дрожащих ногах. Теперь было видно, что это нагой мужчина – высокий, со слипшимися от слизи длинными темными волосами.
– Кто ты? – борясь с очередным приступом тошноты, выкрикнул Леонард.
– Кто… ты? – нечетко повторил гомункулус, с трудом раздирая слипшиеся от слизи губы.
Голос его звучал хрипло и настороженно. Кое-как протерев лицо, он открыл глаза. Взгляд их был поначалу затуманен, но быстро сфокусировался на Леонарде. Выражение этих глаз юноше не понравилось. Так смотрят на таракана прежде, чем с омерзением растоптать его.
Незнакомец, вскинув подбородок, прищурился. Глубокая вертикальная складка на его переносице шевельнулась, раздвигаясь в стороны, будто тяжелые веки. Между ними оказался еще один глаз – темный, почти без белка, похожий на кошачий. Его взгляд обжег Леонарда смесью презрения и ленивого интереса. Казалось, трехглазый видит юношу насквозь – все его мысли, желания, страхи.
Леонард помотал головой, перехватил покрепче рукоять меча.
Гомункулус, оглядевшись, сделал несколько нетвердых шагов по возвышению и что-то спросил на незнакомом языке – гортанном, с обилием рычащих звуков.
Больше всего Леонарду хотелось бежать. Но любопытство победило страх.
Незнакомец постепенно приходил в себя. Он нашел ларец с одеждой, и вид превратившихся в лохмотья нарядов его, похоже, не обрадовал. Он обернулся к Леонарду, снова прорычал что-то на своем языке.
– Чего разорался-то? – буркнул Леонард, стараясь не глядеть на немигающий кошачий глаз у того во лбу. – Другой одежды для тебя нет.
Гомункулус яростно рявкнул, сбрасывая ларец с тумбы. Покачиваясь, ринулся к другой. Обнаружил пропажу меча, и это его вконец разъярило. Леонард понял, что пора уходить и попятился к выходу.
Трехглазый, заметив это, попросту зарычал на Леонарда, по-волчьи оскалив зубы с заметно выраженными клыками. Кожа на его предплечьях вздулась, с влажным хрустом выпуская кривые костяные шипы. Леонард, судорожно сглотнув, поднял меч, держа клинок горизонтально на уровне глаз.
– Не подходи! – выкрикнул он, продолжая пятиться.
Трехглазый рявкнул что-то, требовательно вытянув руку. Узловатые пальцы были увенчаны длинными, загнутыми как у птицы когтями.
– Обойдешься! – огрызнулся Леонард. – Это я заберу с собой. Не нравится – залезай обратно в свой кокон и дрыхни дальше.
Гомункулус, чуть склонив голову, слушал его голос и, похоже, даже понял сказанное. Во всяком случае, оно ему очень не понравилось. Он сгорбился, выплевывая сквозь зубы короткие гортанные слова. Скрежетнул по полу вылезшими из пальцев ног массивными когтями и огромными прыжками бросился к Леонарду.
Юноша успел только отбежать к стене и сделать обманный маневр – и трехглазый проскочил мимо, лишь вскользь рванув когтями куртку на его груди. Леонард отмахнулся мечом и вдоль стены, стал продвигаться в глубь комнаты.