— Вы обиделись?
— На что же мне обижаться?.. Вы для меня сделали столько хорошего, что я...
— Когда мы встретимся?
— Когда угодно. Хоть завтра. Только после пяти часов. До четырех я всегда в институте.
— Я жду вас в среду в семь часов на старом месте. Сегодня говорили вы, в следующий раз я расскажу о себе. Вам это интересно?
— Очень! — Глаза Наталки расширились. — Вы для меня какая-то загадка! Я так много думала о вас после нашей первой встречи!.. — Почувствовав, что высказала что-то запретное, она продолжала нерешительно: — Если мы с вами будем... встречаться, то давайте условимся...
— Давайте, я согласен! — выручил ее Николай.
— С чем вы согласны? — Стыдливый румянец залил щеки Наталки.
— С тем, чтобы постоянным местом встреч назначить знаменитую лавочку на Марсовом поле... Угадал?
Наталка по-детски хлопала длинными пушистыми ресницами и даже полуоткрыла от удивления рот.
— Угадали... А почему? Почему вы отгадали? Вы согласны?
— Согласен.
В эту минуту Наталка вдруг показалась Николаю младшей сестренкой, которой уже давно пора спать.
— А сейчас... — Он протянул ей руку: — Спокойной ночи. — Он пожал холодные тонкие пальцы девушки и смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась в подъезде.
Дотошная дворничиха принялась без стеснения в упор рассматривать Николая, всем своим видом как бы восклицая: «Ну и тихоня! Ишь какого подцепила!.. Не зря говорят, что в тихом омуте черти водятся».
Домой Николай вернулся в двенадцатом часу. Товарищи по казарме уже спали. Осторожно, чтоб не разбудить соседей, он, не включая света, на цыпочках прошел к своей койке, разделся и лег. Сквозь проемы продолговатых окон сочился жидкий лунный свет. Сосед слева сладко похрапывал.
«О, если бы эта девочка могла заслонить собой Наташу! Если бы она хоть немного остудила боль...»
И словно наперекор его желаниям, перед глазами, как наяву, стояла Наташа Лугова. Николай почувствовал, как тупая, давящая боль наваливается на грудь.
7
Не знала и не ведала Наталка, что любовь в ее сердце постучится так неожиданно. И не такая, о какой пишут иные поэты — в венках и соловьиных трелях, — а мучительная, неразделенная. Уж лучше бы не встречался ей Николай, не рассказывал бы о себе и о своей любви к Наташе. Где-то в глубине души шевелилась ревность, перемешанная с обидой. Если б смог кто-нибудь полюбить и ее так, как Николай любит свою Наташу! Нет, зачем кто-нибудь... Кто-нибудь — это не то... Ей нужна его любовь, только его! От него, от каждого его слова, взгляда веет какой-то силой, которой все по плечу. И какая же глупая эта взбалмошная Наташа, если оттолкнула такого человека! Она или слепая, или... Нет, тут, очевидно, что-то другое, о чем Николай не сказал. Кто поверит, что можно разлюбить человека лишь за то, что он милиционер? Да она, Наталка, если б он захотел этого, не задумываясь, пошла бы за ним хоть на край света... Лишь бы он хоть разочек посмотрел на нее не как старший брат, а по-другому...
Прошел май. Над Ленинградом повисли тихие белые ночи. В парках и скверах распустилась сирень.
Сколько исхожено улиц и переулков! Несколько раз вдвоем встречали рассветы, и хотя бы один раз попытался он переступить заповедную черту чистой товарищеской дружбы. Были такие минуты, когда, сидя где-нибудь на скамье в пустынной аллее, Наталка хотела сказать ему, что любит его, что готова на все, лишь бы быть рядом с ним, видеть его лицо, слышать его голос, чувствовать на своей руке его руку... Но какая-то сила удерживала от этого шага, который, как ей казалось, мог разрушить то, что сближало их.
Так было в мае...
Когда же пришел июнь, Наталка совсем потеряла сон. Она не знала, что ей делать дальше: расстаться с этим равнодушным к ней и вместе с тем до бесконечности родным и милым человеком или признаться во всем? Оставаться дальше в такой неопределенности у нее не было больше сил.
Надвигалась летняя сессия. Подруги дрожали, боясь завалиться на экзаменах. Наталка встречала сессию спокойно. Ей было даже смешно. Экзамены... Глупенькие девочки! Если б они знали, что есть вещи пострашнее экзаменов. Есть любовь!.. Да такая, от которой все идет кругом. Все как в дыму. А еще хуже становится, когда от любви этой не ждешь ничего хорошего. Хоть разревись, хоть умри перед ним на коленях, а он по-прежнему любит другую.
Нет, дальше так не может продолжаться! Сегодня она непременно выскажет ему все. Пусть делает что хочет! Вздумает прогнать — пусть гонит. Оставит при себе, скажет — будь... Нет, нет, этому никогда не бывать! Он любит другую!.. Это нужно выбросить из головы!..
Сомнения, одно тревожнее другого, терзали Наталку. Захлестывала обида. Никто еще в жизни не коснулся ее губ. Никто не потревожил ее покоя... И ведь знала, что красивая, что многие девушки завидуют ей, стройной, голубоглазой... Сколько парней всегда вокруг нее на танцах! На сколько приглашений в кино и театр она ответила отказом!.. И нужно же так случиться: встретила неожиданно, влюбилась, а он... Он любит другую. «Что делать?! Что дальше делать?!» — мучил один и тот же вопрос. Слез не было. Была какая-то отрешенность и боль.
Времени без пятнадцати восемь. Пора идти на Марсово поле. И главное... Главное — держать себя в руках, не расхныкаться. Наталка знала от подруг и из романов: если девушка первой признается своему любимому, она становится жалкой, ее отвергают.
«Ни за что в жизни он не узнает об этом!» — твердила она про себя и ускоряла шаг. И чем взволнованней становился этот ее внутренний спор, который сводился к тому, чтобы не признаваться Николаю в своей любви, тем быстрее она шла. По Литейному почти бежала.
К месту свидания Наталка пришла на пять минут раньше назначенного срока. Николая она увидела еще издали. К ее удивлению, он сидел не на их заветной скамейке, хотя она была свободной, а на другой. Время от времени Николай поднимал голову в сторону Невы и во что-то пристально всматривался. Он был чем-то встревожен. Даже не заметил прихода Наталки. Или сделал вид, что не заметил, играл с малышом. Краснощекий курносый бутуз был таким забавным, что им нельзя не залюбоваться. Ему около трех лет, и он, как все дети этого возраста, забавно и мило картавил. Обняв колени Николая, мальчик смотрел на него своими ясными темными глазенками, похожими на крупные недозрелые ягоды черной смородины, лежавшие на белых блюдцах. Он хвалился карманами на новых штанишках. Карманы были красные, сатиновые. Малыш выворачивал их и причмокивал губами. Он ликовал: очевидно, впервые в жизни ему купили штанишки с карманами, да еще с красными. Но неожиданно, забыв о карманах, он серьезно, исподлобья посмотрел на Николая и спросил:
— А вас как зовут?
— Дядя Коля.
— А меня Валелик. А няню, — мальчик показал пальцем в сторону, где на соседней скамейке сидела молодая няня и настороженно следила за своим подопечным, — а няню зовут Суя.
— Как, как?
— Суя, — прокартавил малыш.
— Шура?
Малыш лучисто улыбался.
Наталка остановилась сзади скамейки и наблюдала за трогательной сценой.
— Кем ты будешь, когда вырастешь большой, Валерик?
— Милицинелом.
— Милиционером? — Лицо Николая просветлело. —
А почему ты хочешь стать милиционером?
— Я буду все влемя свистеть и ездить на мотоцикле. А еще я буду сафелом и летчиком.
— О, так, друг мой, не годится! — Николай неодобрительно покачал головой. — Все сразу нельзя — и милиционером, и шофером, и летчиком... Нужно быть кем-нибудь одним, а так не пойдет. Кем же ты вначале будешь? Летчиком, милиционером или шофером?
— Милицинелом.
— А почему?
— А потому что... — Набрав в себя до отказа воздуха, Валерик сердито свел брови: — Тогда Иголек не будет отбилать у меня самосвал и длаться... Я его слазу посазу в масину и отвезу в милицию. Оттуда его не выпустят.
Неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта беседа, если бы не подошла няня и не сказала мальчику, что пора домой, что папа уже пришел с работы и принес гостинцы.
— Из вас может получиться хороший папа! — произнесла Наталка из-за спины Николая и слегка коснулась его плеча.
Николай встал:
— А, вы подсматривали?
— Не только подсматривала, но и подслушивала.
По-мужски, рукопожатием Николай простился с Валериком и взял под руку Наталку.
Над головой плыли сизые облака. Вода в Неве казалась холодной, несмотря на то, что день был солнечный. Они шли вдоль набережной. Николай по-прежнему во что-то пристально всматривался. Наталка не могла не заметить, как к щекам его вдруг прихлынула кровь, потом они сделались пергаментно-серыми.
— Что с вами?
Николай поднес ладонь к щеке:
— Зубы. Иногда так хватит, что из глаз искры посыпятся.
— Может, вам лучше пойти домой?
— Ничего, уже прошло...
Николай отвечал машинально, а сам не отводил взгляда... А от чего — Наталка не могла понять.
— Во что вы так всматриваетесь? Можно подумать, что увидели самого злого врага или лучшего друга.
— Ни того, ни другого. Мне показалось: у старика клевало, а он не заметил.
— Неужели вы такой заядлый рыбак?
— Вы угадали!..
Николай был недоволен, что не сумел скрыть волнение при виде рыбака. Тут же твердо решил: «Он!.. Наконец-то! Второго такого лица не встретишь во всей России. Главное, не выдать себя. Не торопиться...»
Облокотившись на гранитный барьер набережной, высокий худощавый старик ловил рыбу. Он только что закинул удочку. Николай и Наталка остановились рядом и замолкли: они знали, что разговаривать в таких случаях не следует, можно спугнуть рыбу. Наталка, затаив дыхание, смотрела на цветной поплавок, плясавший на рябоватых, витых волнах. Николай искоса поглядывал на орлиный профиль старика в выцветшей фетровой шляпе, на ленте которой темными подтеками проступали следы пота. Из-под шляпы свисали редкие седые кудри, еще сильнее оттенявшие щеки, изборожденные глубокими морщинами, отчего они походили на подсохшее моченое яблоко. Худ и костляв был рыбак. На шее его пестрел шелковый старенький шарф.