Взгляд Вероники упал на журнальный столик. На нем все было так же, как и до прихода Сергея. Лишь серебряный портсигар, лежавший на краю стола, теперь валялся на подушке, на которой спал Игорь. Рядом с портсигаром лежал конверт, на котором был написан машинописный адрес: «Г. Москва, председателю исполкома Сокольнического районного Совета депутатов трудящихся тов. А. С. Артамонову».
Вероника вскрыла конверт и достала из него вдвое сложенный листок, наверху которого крупными типографскими буквами было напечатано: «Тихоокеанский флот».
На фирменном военном бланке было напечатано:
«Уважаемый Александр Сергеевич!
Командование воинской части ходатайствует перед Вами о разрешении, в порядке исключения, зарегистрировать брак между матросом Батуриным Сергеем Константиновичем и гражданкой Воронцовой Вероникой Павловной, не распространяя на них положение о месячном сроке между днем подачи заявления и днем регистрации брака.
Причины вышеуказанной просьбы Вам объяснит матрос Батурин при личной встрече с Вами, о чем я убедительно прошу.
Про решении этого вопроса прошу учесть, что отпуск матросу Батурину предоставлен всего лишь на пятнадцать суток вместе с дорогой.
С уважением — заместитель командира воинской части капитан первого ранга
В. Шумилин».
Вероника долго, словно в дремотном отупении, смотрела на волнистую роспись капитана, смотрела до тех пор, пока внимание ее не отвлекла записка, лежавшая на столе рядом с хрустальной пепельницей. Она была написана на оторванном из блокнота листке. Вероника протянула руку к столику и взяла записку. Почерком Сергея — а его почерк она могла узнать из тысячи почерков — было написано: «За что?..»
Глава первая
Вытянувшись во всю длину дивана, Валерий лежал на спине, сложив на груди руки, и неподвижным взглядом, в котором со стороны можно прочитать напряженную и сосредоточенную работу мысли, смотрел в потолок. Всякий раз, когда он слушал свою любимую, ставшую популярной песню «Огромное небо», он мысленно уносился к образу отца, которого он не помнил, но о нем много ему рассказывала мать. Ему сейчас очень хотелось поговорить с матерью об отце, чтобы узнать хоть одну новую, пусть даже крохотную черточку его героической биографии. Но начать этот разговор с матерью он не решался, боялся лишний раз омрачить ее настроение воспоминанием о трагедии в ее жизни.
Валерий последние годы часто видел отца во сне–видел таким, каким он был на единственной, чудом уцелевшей в их семейном альбоме фотографии, где он в комбинезоне и в кожаном летном шлеме стоял рядом с самолетом и улыбался. И всякий раз, когда Валерий смотрел на фотографию, то улыбка на лице отца как бы излучала все новые и новые сигналы его душевной нежности к сыну, которую он копил в себе много лет, а выразить никак не может. А в прошлом году, в ночь на Девятое мая, перед праздником Победы Вероника Павловна, услышав в комнате сына какие–то непонятные звуки, зашла к нему без стука и застала его сидящим в кресле у стола с глазами, полными слез. На столе перед ним в рамочке под стеклом стояла фотография отца. Долго пришлось Веронике успокаивать сына. Только завидев слезы на глазах матери, Валерий нашел в себе силы подавить рыдания и взять себя в руки. Эта же фотография, в несколько раз увеличенная, была на кладбищенском памятнике в Смоленске. Последний разговор Валерия с матерью об отце был весной, когда он пытался узнать у матери, почему его захоронили не в Москве, где он родился и жил и где жили его жена и двухлетний сын, Валерий. На этот вопрос мать, с трудом сдерживая слезы, ответила, что гибель его отца для нее была таким тяжелым потрясением, что вопрос его захоронения взяла на себя воинская часть, где он служил летчиком–истребителем.
— Гибель твоего отца для меня была страшным сном… Я несколько месяцев не могла прийти в себя… А потом сама пожалела, что не настояла, чтобы его останки перевезли в Москву и захоронили на Ваганьковском кладбище, в могиле бабушки и дедушки…
Видя, что мать крепится из последних сил, чтобы не разрыдаться, Валерий подошел к ней и обнял за плечи:
— Ладно, мама, не расстраивайся, мы не одни такие… С войны вон сколько не вернулось отцов и мужей, и все как–то живут.
Утешенная сыном, Вероника Павловна вздохнула и благодарно улыбнулась Валерию.
— Ты у меня умница, сынок. Не знаю, что бы я делала, если б не ты.
Этот разговор между матерью и сыном произошел после того, как они неделю назад, в день смерти бабушки Вероники Павловны, усталые и опечаленные, пришли с Ваганьковского кладбища и некоторое время еще находились под впечатлением того настроения и тех чувств, которые испытывает человек после посещения кладбища.
И вот сейчас, лежа на диване и слушая свою любимую песню о погибшем летчике, который, во избежание падения горящего самолета на город, не стал катапультироваться, а дотянул до окраины города и погиб при посадке, Валерий вспоминал этот разговор и думал, как бы, не расстраивая мать, предложить ей завтра, в ночь на субботу, поехать в Смоленск, чтобы навестить могилу отца и поправить покосившуюся ограду. Эта мысль его настолько заняла, что он не слышал, как в комнату его вошла мать. Он даже вздрогнул, когда она двинула стулом, стоявшим у книжного шкафа, где в одном из отделений находилась большая стопа грампластинок и магнитофонных кассет с записью песен о летчиках.
— Сынок, не рви душу… Ты эту песню слушаешь чуть ли не каждый день. Неужели ты не видишь, как она тяжела для меня?..
Валерий встал, выключил магнитофон. С минуту, не глядя на мать, он рассеянно рылся в книгах, потом, видя, что она не уходит и чего–то ждет от него, сказал:
— Уж коли ты сейчас, как и я, об отце подумала, то давай, мамочка, навестим его в субботу. С билетами на поезд, я узнавал, сейчас свободно. А в воскресенье вечером вернемся. Я хочу поправить покосившуюся ограду и обновить ее серебрянкой. Я достал целую банку, — Валерий посмотрел на мать и, увидев, как на лице ее погасла улыбка, как бы оправдываясь, что причинил ей боль, сказал: — Не сердись на меня. Я об этом давно думаю. А сегодня я отца видел во сне. Он, как всегда, как и на фотографии, приснился мне в своем летном комбинезоне, в шлеме, в кожаных перчатках–крагах. Выглядывает из кабины самолета, улыбается, машет мне рукой и что–то говорит, говорит, но я не слышу его слов… Страшный гул мотора самолета заглушает их, и мне до слез обидно, что я никак не пойму, что он хочет сказать мне. Проснулся и почувствовал, что… плачу.
— Сынок, в эту субботу я поехать не могу. Я договорилась с машинисткой целый день диктовать две большие главы диссертации Альберта Валентиновича. Его очень торопит научный руководитель. Давай поедем в следующую субботу.
— Хорошо, мама, поедем в следующую субботу. Только ты дай мне денег. Я куплю хороший навесной замок для дверцы ограды. Когда я был на кладбище в прошлом году, то кто–то сорвал мой замок. Мне даже показалось странным: замок сорван, а могила ухожена. Даже чуть завядшие цветы лежали. Кто–то могилу навещает. Ты не знаешь кто?
— Наверное, друзья отца, летчики… — вздохнув, проговорила Вероника Павловна. — Он был любимцем эскадрильи.
— Но зачем же сорвали замок? Я искал его в ограде, рядом с оградой и нигде не нашел. Неужели и на кладбище воруют?
— К сожалению, воруют и на кладбище, — рассеянно, словно рассуждая сама с собой, ответила Вероника Павловна, прикидывая в уме — сможет ли она в следующую субботу поехать с Валерием в Смоленск, чтобы навестить могилу совершенно незнакомого ей военного летчика, «трагически погибшего при исполнении служебных обязанностей», как было высечено золотыми буквами на черном граните памятника. «Воронцов Иван Георгиевич». А чуть ниже, цифрами помельче, стояло: «1925 г. — 1953 г.»
А произошло все случайно и просто. Четырнадцать лет назад, будучи в служебной командировке в Смоленске, Вероника в солнечный воскресный день, прибившись к группе туристов–экскурсантов, посетила достопримечательные места древнего города, через который прошли почти все крупные войны России. Особенно ее поразил стоявший на возвышении величественный собор, куда группа экскурсантов тихонько пошла во время богослужения. В этот день как раз был какой–то христианский престольный праздник, а поэтому служба проходила торжественно, с хором, со всеми зажженными люстрами. Хотя и неверующей была Вероника, но весь этот таинственный обряд богослужения, страдальческие лики святых и их угодников, смотревших из резных позолоченных рам иконостаса, старинная роспись куполов и скорбные, сосредоточенные лица верующих прихожан, всеми думами и чаяниями ушедших куда–то не то в себя, не то вознесшихся душой ко всевышнему, уносил Веронику во что–то такое, что раньше она никогда не испытывала. Она даже поймала себя на мысли: «Вот приди сюда раза три слабый душой человек — и потянет. Есть в церковном служении какая–то психологическая тайна…»
Понравился ей и стоявший на взгорке у входа в храм памятник князю Смоленскому, фельдмаршалу Михаилу Илларионовичу Кутузову. Вникая в рассказ экскурсовода и стараясь воображением унестись на полтора столетия назад. Вероника вместе со всеми прошла вдоль кирпичной стены Смоленского кремля, у подножия которого еле обозначались обветшалые могилы героев войны 1812 года. Потом вместе с экскурсантами она посетила смоленский музей, где от всех впечатлений прожитого дня у нее разболелась голова, и она уже собралась незаметно покинуть группу туристов и уехать в гостиницу, как очень добросовестная и, как видно, преданная своему делу уже немолодая и сухонькая экскурсовод предложила: тем, кто еще не очень устал, она может показать старое смоленское кладбище. Вероника некоторое время колебалась, но потом, видя, как во взгляде экскурсовода засветилось что–то просительно–приглашающее и убеждающее, что можно выразить двумя словами: «Не пожалеете», она вместе с поредевшей стайкой экскурсантов села в автобус и поехала на кладбище.
На кладбище, медленно бредя между памятниками героям, погибшим в сражениях за Смоленск, они пробыли больше часа. После осмотра старых захоронений перешли в новый сектор кладбища, где покоились умершие уже в двадцатом веке. И вдруг… Как может один день, один час, даже мгновение случайно промелькнувшая в голове мысль отразиться на целой судьбе человека!.. И с этого часа, с этого мгновения начался новый отсчет в жизни ее сына Валерия. Она отчетливо помнила, как среди захоронений погибших в Великую Отечественную войну в дни жарких боев за древний Смоленск, который не раз переходил из рук в руки сражающихся войск — советских и фашистских, — она остановилась у гранитного памятника погибшему уже в мирное время летчику–истребителю Воронцову Николаю Александровичу. Вглядываясь в фотографию на белом фарфоровом овале, вмонтированном в нишу памятника, она была проши