Флинт считает, что биографы Родса боялись снизить привычный для читателей (подразумевается — английских) образ Родса и «потерять читательскую аудиторию», опубликовав этот «документ невысокого интеллектуального содержания и еще меньших литературных достоинств». Да и вообще план создания тайного общества попросту «абсурден», «составлен в духе дешевых новелл того времени».[3]
«Если бы Родс составил свой „Символ веры“ в двенадцатилетнем возрасте, в городке Бишоп Стортфорд, или даже в семнадцатилетнем, по дороге в Южную Африку, это можно бы принять за незрелые детские излияния, вроде отроческих стихов или философствований, при взгляде на которые мы краснеем… Но Родс в 1877-м — уже не ребенок, ему двадцать четыре года, возраст, когда мужчина женится и растит детей, обзаводится домом, делает карьеру или пишет диссертацию» — таково мнение Флинта.
А первое политическое завещание другой биограф Родса, англичанин Бэзил Уильямс, назвал «ребяческим документом», «курьезным смешением ребячливости и пророчества, столь частым у великих людей».[4]
Значит, наивность. И даже ребячество. «Наивный», «ребяческий» империализм?
«Ребяческий империализм» — так озаглавил когда-то страничку своих воспоминаний о детстве Осип Мандельштам. Даже сама архитектура блистательно-чиновного Санкт-Петербурга, столицы великой империи, писал он, «внушала мне какой-то ребяческий империализм. Я бредил конногвардейскими латами и римскими шлемами кавалергардов, серебряными трубами Преображенского оркестра, и после майского парада любимым моим удовольствием был конногвардейский праздник на Благовещенье».
Так, может, и Родс пережил нечто подобное? И, став старше, недостаточно повзрослел — остался в чем-то похож на тех, о ком много лет спустя пели: «Еще многих дураков порадует бравое пенье солдат»?
Это свое «ребячество» Родс пронес как знамя через всю жизнь. Тот же Флинт писал, что в 1891 году, познакомившись с известным английским журналистом Уильямом Стедом, Родс послал ему «Символ веры» с припиской: «Как Вы увидите, мои идеи мало изменились».
А ведь тогда Родсу было не двенадцать, не семнадцать и даже не двадцать четыре, а около сорока. И он уже был королем алмазов и золота, премьер-министром Капской колонии, героем дня в Англии.
Так что если ранние идеи Родса считать наивными, тогда уж логично признать таким же все его мировоззрение, а его дела — ребяческими забавами.
Ну а то, о чем Флннт написал как о самом «абсурдном», — план тайного общества? Вроде действительно нелепость. Но, если вдуматься, так ли уж он абсурден?
Что могло навести Родса на мысль о таком обществе? В «Символе веры» есть слова: «Я знаком с историей, читал я и историю иезуитов». Дальше Родс сообщает: «Сегодня я стал членом масонского ордена». Значит, 2 июня 1877 года, именно в тот день, когда Родс написал или во всяком случае закончил свой «Символ веры», он стал масоном.
История масонства привлекает к себе внимание и в наши дни. Тайными происками масонов историки подчас пытаются объяснить не только многие загадки и явления старины, но и события двадцатого века.
О Родсе как о масоне мало что известно, а само по себе его вступление в этот орден в сущности почти ни о чем не говорит. Масонами в разные времена были люди самых разных занятий и взглядов — от Вольтера, Дидро, Гёте и Моцарта до Эйзенхауэра и Трумэна. В России — от декабриста Пестеля до монархиста Гучкова. А после Октября, в эмиграции — да и там какие разные: князь Вяземский, граф Шереметев, генерал Половцев, миллионер Путилов, шахматист Алехин… К тому же далеко не все масоны были политически активны. Так и сейчас, среди нескольких миллионов нынешних масонов. Так было и во времена Родса.
Кто знает, может быть, когда-нибудь историкам откроются новые факты, но пока создается впечатление, что Родс, подобно многим, вступил в масонскую ложу, как вступают в привилегированные клубы. Конечно, у масонства уже не было того ореола, что столетием раньше, во времена, когда в Париже, Лондоне и Санкт-Петербурге блистал граф Калиостро, преподаватель магических наук и демонологии. Но оно было престижно. «Великим мастером» английских масонов и 1875-м избрали принца Уэльского, будущего короля Эдуарда VII.
Родс относился к масонству без особого трепета. После вступления в ложу он рассказал за обедом все подробности тайной церемонии, шокировав своих новых собратьев. Да и в «Символе веры» отозвался о масонах свысока: «Я вижу богатства, которыми они владеют, их могущество, влияние, каким они пользуются; и меня изумляет, как такая большая организация может посвятить себя тому, что в наше время выглядит смешными и абсурдными обрядами без сколько-нибудь ясной цели». Но вместе с тем, по словам человека, хорошо его знавшего, «он сохранил интерес к масонству до конца жизни».[5]
Неоднозначным было отношение Родса и к иезуитам. «Я вижу, сколь много они сумели сделать, но во имя дурной цели и, осмелюсь сказать, под руководством плохих вождей».
Но как бы строго ни судил Родс масонов и иезуитов, в облике тайной организации, которую он предлагал создать, преступают черты обоих орденов. Так что его план не столь абсурден, как это кажется Флинту. Ведь налицо вполне реальные исторические параллели.
И только ли исторические?
А наши дни, когда человек уже побывал на Луне, когда космические аппараты изучают Марс, Венеру, Юпитер?
…В тайный союз принимают неофита… Ночь. Отблески пламени факелов на задрапированных черным стенах. Посреди зала на носилках «труп» — кукла, завернутая в черное полотно. На полотне кровавыми буквами: «Измена». В груди «трупа» — кинжал, загнанный по самую рукоятку. Звучат слова клятвы: «Тот, кто изменит Братству, будет уничтожен. Братство никогда не прощает и никогда не забывает. Его месть мгновенна и неотвратима. Изменник нигде не спасется от кары…»
Это — Брудербонд, то есть Братство или Союз братьев. В его обрядности можно найти аналогии обрядам масонских лож и иезуитского ордена. Казалось бы, на фоне современной политической жизни организация с таким устаревшим реквизитом должна казаться детективно-опереточной пародией. Но Брудербонд вовсе не бутафория. Он совершенно реален. Он существует уже более шестидесяти лет, но его тайны так зорко охранялись, что в течение первых десятилетий мир даже не подозревал о его существовании. А структура его стала известна не так давно.
Каждый «брат» входит в одну из ячеек, которая насчитывает не больше пяти — десяти человек. Несколько ячеек объединяются в секцию. Секции подчинены двум советам: исполнительному и генеральному. Исполнительный совет состоит из двенадцати высших функционеров Брудербонда. Их обычно именуют — «двенадцать апостолов». В особых случаях заседает генеральный совет. Кроме «апостолов» в него входят ответственные представители ячеек и секций.
Практически высшая власть в Братстве сосредоточена в руках трех членов исполнительного совета, трех высших «апостолов». Имя председателя этой троицы «братьям» низшего и среднего звена неизвестно.
Есть у Брудербонда и свое гестапо — контрольный комитет. Оставаясь секретным даже для членов организации, он заботится о «внутренней чистоте» рядов Братства, руководит шпионажем и «оборонной деятельностью».[6]
Брудербонд потратил первые тридцать лет своего существования на расширение влияния. А с 1948 года и по сей день руками официальной политической партии управляет целой страной. И не каким-нибудь богом забытым островом. Территория этой страны в девять раз превышает Великобританию.
Это Южно-Африканская Республика. Значит, планы Родса осуществились? И именно там, где они создавались, — в Южной Африке? Осуществились, но только, как часто бывает, совсем не так, как представлял себе автор. Создан Брудербонд не англичанами, а бурами и служит он не английскому, а бурскому национализму, поддержанию его господства над Южной Африкой. А по структуре, по методам — разве это не сходно с тем, что грезилось Сесилю Родсу?
…Так что стоит ли отмахиваться от «Символа веры» как от наивной выдумки человека, не сумевшего вовремя повзрослеть?
А что не публиковали его сто лет, так разве обязательно из-за содержащихся в нем идей? Родс высказывал их потом в других завещаниях и в речах, которые никто из биографов издавать не стеснялся.
«Символ веры» так долго не издавали, весьма вероятно, из-за того, что знаков препинания в родсовской рукописи оказалось не слишком много, да и те поставлены как бог на душу положит. Правда, можно вспомнить, что Дюма-отец вообще не тратил времени на знаки препинания, предоставляя своим сотрудникам расставлять их. Но Александр Дюма — одно, а Родс — совсем другое, и его биографы вполне могли опасаться, что такая синтаксическая неряшливость могла снизить в глазах читателей образ «великого строителя империи».
Сами же идеи молодого Родса тогда, в конце 1870-х, были и не ребячеством, и не откровением. В них, может быть, прямолинейнее, яснее, чем у других его соотечественников и современников, выражался дух надвигавшейся эпохи — эпохи империализма. Если бы идеи Родса действительно были ребяческими, разве назвали бы англичане по его имени страны, по площади в несколько раз превосходящие Великобританию? Разве появились бы Южная Родезия и Северная Родезия?
— Мы живем еще в веке, когда возможны герои. Один из наиболее славных героев живет среди нас. Наши внуки с завистью будут говорить про нас: «Как они счастливы! Они были современниками великого Сесиля Родса!»
Так говорил лорд Солсбери, английский премьер-министр.[7] Он был современником Родса, жил во времена наших дедов и прадедов. А внуки, о которых он думал, — это мы. Те поколения, что живут сейчас.