Поэтому правящие круги Англии готовы были пойти на многое, чтобы предохранить этот источник золота от любых случайностей. Потому и подготовка захвата Трансвааля не была чем-то случайным. И эту свою решимость Англия в общем-то не очень скрывала. Она давала понять другим державам, чтобы они остереглись наступать ей на любимую мозоль.
Чтобы видеть все это, кайзеру и рейхсканцлеру не нужно было от Родса каких-то официальных полномочий.
Ну а Родс по возвращении в Лондон несколько раз встречался с премьером Солсбери и с лордом казначейства Бальфуром, человеком очень влиятельным в правительстве и парламенте.
Устные договоренности Родса были через несколько месяцев закреплены официальными соглашениями. Английское правительство отдало Германии в архипелаге Самоа два острова, столь желанных кайзеру. А германские власти заключили соглашения с компаниями Сесиля Родса о прокладке телеграфного кабеля и железной дороги Кейптаун — Каир через Германскую Восточную Африку.
Вопрос о Ближнем Востоке был, конечно, намного сложнее. По нему столь же конкретных соглашений заключено не было. Под влиянием группы Родса в английской печати начали появляться статьи о целесообразности англо-германского сотрудничества в Месопотамии. Но некоторые германские историки считают все же, что Родс больше подогревал надежды Вильгельма, чем помогал их осуществлению.
Для самого Родса главным результатом была, наверно, инструкция, которую дал германской печати рейхсканцлер Бюлов 20 сентября 1899 года, за три недели до англо-бурской войны. В инструкции рекомендовалось не восстанавливать Англию против Германии. «Наша пресса должна позаботиться, чтобы в трансваальском кризисе ее тон был спокойным и деловым».
У Родса были все основания сказать на внеочередном общем собрании пайщиков Привилегированной компании 2 мая 1899 года, что Вильгельм «встретил меня наилучшим образом и оказал мне, через посредство своих министров, всевозможную поддержку». В благодарность Родс назвал кайзера «значительным человеком».
Так Родс добивался германского нейтралитета на случай военной тревоги. Бюлов писал, что Родс появился в Берлине как «буревестник перед бурей».
Это был триумф Родса. Но, должно быть, последний в его жизни.
Почти полвека, с Крымской войны, Англия не вела боевых действий, в которых ей приходилось бы нести по-настоящему большие потери. Для двух-трех поколений британцев стало привычным, что на полях битв вдали от родины умирают лишь немногие. И мало кто думал, что сломает, изменит это война с какими-то бурами.
С объявлением войны, 11 октября 1899 года, Лондонская биржа устроила шумную манифестацию. Начали с того, что громогласно объявили несостоятельным должником президента Крюгера и повесили над входной дверью его чучело. Потом затянули национальный гимн и ура-патриотическую «Вот солдаты королевы». Затем решили, что одна из фирм ведет себя недостаточно патриотично, и, когда появился ее представитель, его со свистом и улюлюканьем окружили и принялись бить. Ну а дальше уже пошла всеобщая потасовка.
Джон Голсуорси был современником этих событий и передает их дух удивительно верно — с того самого момента, как навстречу Сомсу Форсайту на Трафалгар-сквер несется орава газетчиков.
— Экстренный выпуск! Ультиматум Крюгера! Война объявлена!
И начинаются пересуды на «семейной бирже» Форсайтов.
— Но каково, эта ужасная неблагодарность буров, после всего того, что для них сделано, посадить д-ра Джемсона в тюрьму — миссис Мак-Эндер говорила, он такой симпатичный. А сэра Альфреда Милнера послали для переговоров с ними — ну, это такой умница. И что им только нужно, понять нельзя!
— Мы сейчас только что говорили, что за ужас с этими бурами. И какой наглый старикашка этот Крюгер!
Одна только Джун, прямодушная нонконформистка, возражает:
— Наглый? А я считаю, что он совершенно прав. С какой стати мы вмешиваемся в их дела? Если он выставит всех этих уитлендеров, так им и надо! Они только наживаются там.
Но Джун сразу же получает отпор:
— Как? Вы, значит, бурофилка?
Джеймс, самый старый из Форсайтов, такой осторожный в делах, тут радуется со зловещей решительностью, что английское правительство не уклонилось от войны.
— Я боялся, что они отступятся, увильнут, как тогда Гладстон. На этот раз мы разделаемся с ними.
Сомс, сидя в ресторане, слышит, что какие-то люди, по виду литераторы или артисты, сочувствуют бурам и ругают английское правительство. И он, при всей своей сдержанности, бросает:
— Подозрительная у вас там публика.
У Форсайтов боевое настроение.
— Вперед, Форсайты! Бей, коли, стреляй!
В Оксфорде два молодых отпрыска этого респектабельного семейства устроили драку из-за того, что один другого обозвал бурофилом — ему показалось, что тот, другой, недостаточно бурно приветствовал тост «К черту буров!».
Затем оба, подзадориваемые друг другом и всеобщим пылом, записались добровольцами. В своих мечтах они мчались по просторам Трансвааля, палили без промаха, а буры рассыпались во все стороны, как кролики. Но вышло совсем по-другому. Один из них не дожил даже до первого боя, умер от дизентерии.
А что скажет о бурах дворецкий Форсайтов?
— Ну что же, сэр, у них, конечно, нет никаких шансов, но я слышал, что они отличные стрелки. У меня сын… Я думаю, что его теперь пошлют туда.
Дворецкий тревожится не напрасно. Тысячи и тысячи молодых англичан найдут смерть вдали от дома. Останкам юноши из рода Форсайтов, может быть, и оказали почести, да и то вряд ли, не до того было. Ну а тысячи других?
Без гроба, так, в чем был, его
Зарыли и ушли.
Лишь Африка вокруг него,
Холмы пустынь вдали;
Чужие звезды над его
Могилою взошли.
Война обернулась для англичан не так, как многие из них думали. Грянула «черная неделя», когда британские войска потерпели поражения на всех фронтах. Да и вообще первые месяцы — сплошные поражения. Военные действия шли не на территории бурских республик, а в английских владениях. Бурские войска вторглись в Капскую колонию, в Наталь, даже в Бечуаналенд.
Бурские бойцы
Выяснилось, что у буров, этих «неграмотных мужланов», даже винтовки лучше, чем у англичан. Крюгер тайком закупил в Германии маузеровские винтовки, как и множество другого первоклассного оружия. Английские винтовки системы «Ли-Метфорда» явно уступали им по боевым качествам. И, чем особенно возмущались в Англии, Крюгер сделал свои закупки на британские деньги — на средства, собранные с ойтландеров в виде налогов.
Буры сразу окружили три города в разных частях Южной Африки — Кимберли, Ледисмит и Мафекинг. Осада длилась много месяцев.
Британия до конца испила чашу унижения. Какое-то «грязное мужичье» из месяца в месяц держит в блокаде англичан, и войска королевы Виктории не могут прорвать кольцо! В осаде были и женщины, и дети… Давно уже англичанам не приходилось слышать, чтобы их соотечественники оказывались в таком положении.
Коль кровь — цена владычеству,
Коль кровь — цена владычеству,
Коль кровь — цена владычеству,
То мы уплатили с лихвой!
Зато когда удалось снять осаду!..
Узнав об освобождении одного из осажденных городов, биржевики не только пили и горланили, но, забравшись друг другу на плечи и распевая «Вот солдаты королевы», этакими всадниками объезжали всю Лондонскую биржу. Празднество было такое, что на следующий день один из дельцов проснулся в незнакомом доме, другой — в будке на окраине города, будучи уверен, что это его собственная спальня. Третий добрался до дому, но обнаружил в карманах неизвестно как оказавшиеся там дамские чулки, детскую погремушку, клок волос, должно быть из чьей-то бороды, и даже суповую разливательную ложку… Обо всем этом в назидание потомству повествует вышедшая в Лондоне «История биржи».
Рассказал о тех днях и Голсуорси… Сомс вышел на улицу и «попал в толпу, которая произвела на него впечатление чего-то совершенно невероятного, — орущую, свистящую, пляшущую, кривляющуюся, охваченную каким-то неудержимым весельем толпу, с фальшивыми носами, с дудками, с грошовыми свистульками, с какими-то длинными перьями и всяческими атрибутами полного идиотизма».
По существу настроение этих людей мало чем отличалось от настроения самого Сомса. Но может быть, именно это и раздражает его, оскорбляет его респектабельность.
«Мафекинг! Ну да, конечно, Мафекннг отбит у буров! Но, боже! Разве это может служить оправданием? Что это за люди, откуда они, как они попали в Вест-энд? Его задевали по лицу, свистели в уши… Какой-то малый сшиб с него цилиндр, так что он еле водрузил его на место. Хлопушки разрывались у него под самым носом, под ногами. Он был потрясен, возмущен до глубины души, он чувствовал себя оскорбленным. Этот людской поток несся со всех сторон, словно открылись какие-то шлюзы и хлынули подземные воды, о существовании которых он, может быть, когда-нибудь и слышал, но никогда этому не верил».
И как это ни парадоксально, может быть, именно тут-то, во время этой вакханалии, Форсайт и понял, насколько чужда, отвратительна и страшна ему народная стихия — всякая, любая. Даже та, что служит его же интересам.
«Так это вот и есть народ, эта бесчисленная масса, живое отрицание аристократии и форсайтизма. И это, о боже, Демократия! Она воняла, вопила, она внушала отвращение! В Ист-энде или хотя бы даже в Сохо — но здесь, на Риджент-Стрит, на Пикадилли! Что смотрит полиция? Дожив до 1900 года, Сомс со всеми своими форсайтскими тысячами ни разу не видел этого котла с поднятой крышкой и теперь, заглянув в него, едва мог поверить своим обожженным паром глазам. Все это просто невообразимо! У этих людей нет никаких задерживающих центров, и они, кажется, смеются над ним; эта орава, грубая, неистовая, хохочущая — и каким хохотом! Для них нет ничего