Свирепствовала тропическая малярия. За одну унцию хинина давали до ста фунтов стерлингов.
Правда, в нем нуждались не все.
— Мой желудок не принимает хинина, зато виски он впитывает как губка. Дайте мне бутылку виски в день, и плевать мне на малярию.
С аборигенами золотоискатели не знались, мнения о них были самого низкого:
— Дайте мужчине из народа машона вдоволь кафрского пива, вдоволь риса, несколько жен и немного домашней птицы, и ему уже больше ничего не надо.
Но сами-то золотоискатели — многие ли из них тянулись к высотам культуры, достижениям разума? Вместо пива им хотелось бренди или шампанского, вместо риса — ресторанных обедов, да представления о дамских прелестях как-то отличались, но и то не так уж существенно…
Пионеры считали шонов непонятливыми и неумелыми. Те действительно с трудом представляли, чего хотят от них европейцы. Интересно, если бы европейцам пришлось выполнять какие-нибудь требования шонов, смогли бы они быстро понять, чего от них хотят?
В оплотах компании, ее фортах, шла тягучая гарнизонная жизнь. Пьянство, азартные игры, иногда — охота. Развлекались «прэктикл джоукс» — грубыми и нередко весьма жестокими. Так было не только в Солсбери, Чартере и Виктории, но даже в самом, казалось бы, оживленном месте, в Тули, на входе в междуречье.
«Тули никогда не принадлежало к числу особенно приятных мест, и, когда я там был, мне казалось, что каждый час тянется сто двадцать минут. В Тули всегда ужасно жарко, и нечего удивляться, что люди клянут все подряд. Они проклинают и капское бренди, и пищу, которой их кормят, и свою работу… а больше всего «Привилегированную компанию». В их жилищах нет самой необходимой обстановки, пищу им дают плохую, читать им нечего, их быт очень плохо устроен, и жизнь они ведут ленивую и лишенную смысла».
Даже в сравнительно многолюдном Солсбери на четыреста мужчин не было и пяти женщин. «Приходится признаться, что мужчины сами по себе не могут создать интересного общества. Без женщин мы тупеем, как заржавевший нож».
Одним словом, гарнизонные будни, гарнизонные настроения, гарнизонное сквернословие.
Шел сказ про гибель и обман,
И стыд и страсть ко злу,
И подкрепляли речь они,
Произнося хулу,
Сквозь гром проклятий кулаки
Гремели по столу.
Только вот тропическая экзотика наложила отпечаток на характер анекдотов и прибауток. Неизбежные байки про тех, на чьей земле они теперь обосновались. О том, как Лобенгуле выбирают жен — ставят девушек в ряд и отбирают тех, у кого силуэт тела больше выдается вперед и назад. Или о том, как каннибальские племена брезгуют мясом белых людей, считая его слишком соленым.
Не скрашивалась эта жизнь и облагораживающим чувством товарищества. Любимая присказка в войсках и администрации компании звучала так:
— Каждый за себя, одно Провидение — за всех.
Что было святого у этих людей? Может быть, их кумир? «…Свой король и тиран. Разумеется, Сесил Родс. Это для него мы совершили долгий опасный поход, это его имя магически сплачивало бойцов, удерживало их от мятежа и дезертирства. Странное это было у бойцов чувство к Сесилу Родсу. Многие из них никогда его не видели, знали о нем только понаслышке, но им казалось, что они понимают его как своего героя, человека изумительного предвидения.
Вдохновенное предвидение — так считали все. В предвидении, в мечте Родса о великой империи — завоеванной, изученной, просвещенной и накрепко объединенной — мы, бойцы, и видели свою цель. Странно, как-то отвлеченно выглядели наше восхищение этим молчаливым человеком и наша любовь к нему… И, в свою очередь, надо заметить, Сесил Родс любил своих бойцов».
Так вспоминал один из них через четыре с лишним десятилетия. Но так и не объяснил толком, отчего же он сам, прослужив полтора года среди «любимцев» Сесила Родса, покинул их ряды и навсегда уехал из «Обетованной земли», отказавшись от положенных трех тысяч акров и от всего, что было обещано. А ведь Родс и ему, лично ему, давал обещание сделать его миллионером…
Да, многое разочаровало тех, кто, соблазнившись шумной газетной рекламой, бросал свои дела и являлся сюда, в глубь Черного материка.
Но главное, росло подозрение, что в этом «золотоносном Офире» никто пока по-настоящему так и не обнаружил золота. Даже в районе Солсбери, в центре деятельности компании, где деловая жизнь была особенно бурной, не было никаких признаков приискового дела.
Что-то оказалось не то, не так. И дело даже не в том, что компания своей рекламой обманула публику. На это Родс шел сознательно. Но все-таки обманулся и он сам. У него были основания думать, что золото в междуречье есть, ведь об этом говорили и старинные рудники, и предания, дошедшие из средневековья, от португальских конкистадоров. Вряд ли Родс действительно предполагал, будто этого золота здесь в пятьдесят раз больше, чем в Трансваале. Пусть Джемсон твердит это легковерным! Но что золото все-таки есть — и немало, — в этом, надо думать, Родс был уверен.
Но золота находили совсем мало — даже если сравнить не с газетной шумихой, а с надеждами Родса и его компаньонов. Дело могло кончиться скандалом — на всю Великобританию, на всю Европу. Если золота не будет, пойдут разговоры о блефе, обмане.
Отец Уинстона Черчилля
Родсу нужна была новая сенсация, новый шум вокруг его детища. Потому-то он так обрадовался, узнав, что лорд Рендолф Черчилль решил поехать в его империю и написать оттуда большую серию статей для английской публики.
Семья Черчиллей тесно связала свою судьбу с Южной Африкой, начиная с Рендолфа (или его жены, которая произвела впечатление на послов Лобенгулы во время приема у королевы Виктории).
К голосу Рендолфа Черчилля соотечественники прислушивались. Правда, не столько, пожалуй, из-за его политического веса — хотя он и побывал на высоких постах канцлера казначейства (министра финансов) и министра по делам Индии, — сколько из-за его эксцентричности. Говорили, что его мечтой была должность премьер-министра Великобритании, которую в XX столетии не раз занимал его сын Уинстон. Но Рендолф закрыл себе дорогу к ней: как-то так получилось, что эксцентричность сына вызывала у английской публики изумление, даже почтение, а в выходках отца видели прежде всего скандальность. Может быть, сын учился на отцовских промахах?
Но имя Рендолфа Черчилля всегда привлекало внимание. Поэтому лондонская «Дейли грэфик» предложила ему по сто фунтов стерлингов за каждую корреспонденцию из империи Сесила Родса. По шиллингу и девять пенсов за слово — неслыханно высокий гонорар. Хозяева влиятельной газеты надеялись, что Черчилль ошеломит читателей экстравагантными впечатлениями и оценками.
Родс, конечно, хотел, чтобы эти корреспонденции послужили ему на пользу. И, казалось, вполне мог на это рассчитывать — Черчилль был одним из акционеров его «Привилегированной компании».
Они встретились в феврале 1891-го в номере фешенебельного лондонского отеля и, склонившись над картой Африки, вместе намечали маршрут.
Черчилль надеялся поправить путешествием свои финансовые дела. Они находились в отчаянном положении, хотя Черчилль и был женат на дочери американского миллионера. Поправить их газетными гонорарами, даже баснословно высокими, было трудно. И он, поддавшись общему психозу, повез с собой специальную, только что изобретенную машину для добычи золота. Больше того, он основал компанию по добыче золота. В нее вошли кроме его близких родственников еще несколько финансистов, издателей газет и военных. Они и субсидировали поездку, дали шестнадцать тысяч фунтов. Он взял с собой и эксперта по золотым месторождениям.
Черчилль называл Родса гением. Установив тесные отношения с ним, с Бейтом и некоторыми другими магнатами золотопромышленности Трансвааля, Черчилль сумел найти там выгодное применение капиталам своей семьи. Он с гордостью писал об этом из Йоханнесбурга сыну, семнадцатилетнему Уинстону. Поговаривали даже, будто он вел переговоры о хорошем месте для Уинстона в трансваальской золотопромышленности. Почему бы и нет? Если сыну премьер-министра лорда Солсбери можно служить у Сесила Родса, разве это зазорно для сына лорда Черчилля?
Через несколько лет Уинстон Черчилль действительно оказался в тех местах, как и сестра Рендолфа, леди Сара. Правда, Уинстон не работал в компаниях Сесила Родса, но все же служил его делу — участвовал в подготовленной Родсом англо-бурской войне. Был военным корреспондентом, попал в плен и совершил дерзкий побег — с этого и началась его широкая известность.
Так что вскоре всему семейству Черчиллей не чуждо стало дело Сесила Родса. Но первый приверженец — Рендолф — принес Родсу больше вреда, чем пользы. Отчасти это объяснялось неуравновешенным характером Черчилля, его несдержанностью, крайне резкими и непродуманными суждениями. Началось с его высказываний о бурах. Многое на юге Африки сложилось бы иначе, говаривал он, «если бы Господь Бог дал буру хоть чуточку разума».
Как-то он попросил, чтобы ему показали бурскую ферму. Когда его привезли, хозяйка фермы, предупрежденная заранее, вышла встретить «английского лорда». Реакция лорда оказалась неожиданной. Очевидец писал: «Может быть, фигура старой леди не отвечала идеалу божественных женских форм. Я не знаю. Но одного взгляда оказалось достаточно.
— Поехали, поехали, скорее отсюда! Погоняй! — вскричал его светлость, стуча кулаками по спине возницы. — Ужасный народ! Погоняй! Скорее! Я не выдержу тут ни минуты!»
Могли буры простить Черчиллю такие выходки? Родс много лет склонял их к дружбе с Англией, а тут такой афронт. Ему пришлось расхлебывать последствия заявлений и поступков Черчилля.
Да и кое-кого из золотопромышленников Черчилль тоже умудрился обидеть. Каждый из них, как мещанин во дворянстве, жаждал знаков внимания, а лорд путал их имена, лица и, побывав у кого-то из них на обеде, на следующий день спросил:
— Не напомните мне, мы с вами уже встречались?