Прекрасный подбор литературы об Африке, начиная со старинных карт и первых португальских путешествий. Особенно тщательно собраны труды по Южной Африке. Среди них и книги Джорджа Тила, того незадачливого старателя, который потерпел фиаско на алмазных копях, но зато стал первым профессиональным южноафриканским историком.
Не забыты, разумеется, и труды Джона Рескина, Вольтера, Руссо. Классическое исследование английского этнографа Э. Б. Тейлора «Первобытная культура», переиздававшееся и в наши дни. Книга с модным тогда заголовком «Желтая опасность». Ранняя книга Уинстона Черчилля. Биографии знаменитых людей.
Двадцать книг о Наполеоне, включая «Наполеоновскую систему образования».
Интерес к Наполеону занимал в жизни Родса особое место — может быть, потому, что его самого нередко называли «африканским Наполеоном». В его спальне стоит небольшая бронзовая скульптура Наполеона, а на стене картина, изображающая коронацию Наполеона. Часы, которые принадлежали императору, когда он был на Св. Елене.
О богатстве библиотеки можно судить хотя бы по книгам о России, стране, казалось бы, довольно далекой от прямых интересов Родса. Шесть томов Льва Толстого. Три книги о Петре Первом, «Подпольная Россия», «Россия под властью царей» и другие книги народника Сергея Михайловича Степняка-Кравчинского. Книги известного американского путешественника Джорджа Кеннана о тяжком положении ссыльных в Сибири. В переводе с русского языка книга А. П. Энгельгардта о русском Севере. Ряд книг о политике России: «Русская политика» Герберта Томпсона, «Россия и Центральная Азия» Джорджа Керзона, «Война в Крыму» Э Хейма, «Англия и Россия» У. Бакстера.
Большое впечатление на Родса произвела книга Макензи Уоллеса «Россия», где говорилось о положении русских крестьян, весьма бесправном и после отмены крепостничества. При встрече с автором Родс сказал, что эта книга и навела его на мысль ввести «Глен-Грей акт» — закон об ограничении прав африканцев.
Самая большая коллекция — 440 томов — классические произведения древнегреческой и древнеримской литературы. Аристотель, Платон, Тацит, Тит Ливий, Плиний, Вергилий, Овидий, шестнадцать изданий Цицерона и книги о нем… Это было излюбленное чтение Родса. Многие, если не большинство этих произведений тогда еще не были переведены на английский язык.
Переводы делались специально для Родса, по его заказам. В одном экземпляре. Печатались на бумаге высшего качества. На пишущей машинке, технической новинке того времени. Привлекались лучшие в Англии знатоки латыни и древнегреческого. Однако они не знали, от кого исходит заказ. Родс почему-то не хотел, чтобы упоминалось его имя.
Эти книги, одинакового формата, в одинаковых красных переплетах, и сейчас стоят на полках библиотеки. Хранительница берется за них, надевая специальные перчатки, чтобы, не дай бог, не повредить.
Конечно, присутствие книг в доме Родса (причем многие из них находились в бильярдной комнате) совсем не значит, что Родс все их прочитал. Но, должно быть, их подбор отражает его интересы и вкусы.
В последние годы жизни он, по словам одного из его секретарей, любил читать с полдюжины книг одновременно, бросая одну и принимаясь за другую. Любимым его чтением по-прежнему был Марк Аврелий, «Жизнеописания» Плутарха, «История упадка и разрушения Римской империи» Эдуарда Гиббона, ряд интересно написанных биографий, «Англия в Египте» Альфреда Милнера, нашумевшая в те времена книга адмирала Мэхена о роли военного могущества на морях.
Была у Родса и тетрадь, куда он выписывал наиболее понравившиеся ему изречения. В подавляющем большинстве это были мысли Гиббона.
Беллетристику он любил меньше, хотя в библиотеке есть, например, почти весь Бальзак. Есть Омар Хайям. Разумеется, Шекспир. Свою неприязнь к Диккенсу Родс объяснял тем, что «не интересуется типами людей, о которых пишет Диккенс». Стихов почти не читал, но держал в библиотеке все произведения Киплинга.
Нынешняя хранительница дворца — из бурской семьи. И все же — с полным почтением к Родсу. Говорила мне, что в ЮАР его память будут чтить не только англичане, но и буры, и, может быть, черные африканцы.
Я пытался понять, насколько сильна в ней эта уверенность. Спросил:
— А почему Нельсон Мандела, став президентом, не поселился тут? Не захотел связать свое имя с Родсом?
— Не думаю. Дворец Родса роскошен, но практически не очень удобен. Слишком рассчитан на вкус самого Родса. А перепланировать его, переделывать как-то неловко — все-таки памятник.
Я не унимался:
— Посмотрите, в Замбии и Зимбабве не посчитались с памятниками. Не только отбросили название «Родезия», но и переименовали улицы, связанные с памятью Родса. Я работал в Национальном архиве Зимбабве, так там на задворках стоял памятник Родсу — его перевезли туда с центральной площади столицы.
— Ну, ЮАР — это не Зимбабве. Другие традиции, другая культура. У нас ненавидят тех, кто создавал политику апартхейда. А Родс ведь умер за полвека до нее.
Я напомнил ей, что памятники европейским завоевателям, да и вообще белым людям, свергли во многих африканских странах. Привел в пример и нашу многострадальную Россию. У нас в революцию большинство дворянских усадеб сожгли, хотя ведь некоторые из них не уступали дворцу Родса. А памятники сносили дважды: после конца царской России и после конца Советского Союза. Сказал, что, по-моему, памятники лучше не сбрасывать. Даже если ставили их дурным людям — пусть стоят, напоминают, каким идолам молились. Но что поделать, ведь тем, кто жжет дворцы и сбрасывает памятники, кажется, что они тем самым расправляются с прошлым…
Она стояла на своем: в ЮАР такого не будет.
— Не произошло же до сих пор. А ведь черные африканцы у власти уже несколько лет, с апреля 1994-го.
Видя такую ее уверенность, я не стал напоминать ей, что из залов парламента ЮАР вынесли уже портреты всех депутатов, которые были избраны до 1994 года. Из зала сената Кейптаунского университета убрали портреты большинства прежних ректоров. И на памятнике Родсу в университете частенько появляются надписи на языке местного народа коса, отнюдь не хвалебные.
Я сфотографировал на память и дворец Родса, и другие памятники — не только ему, но и вообще колониальному прошлому. Не потому, что считаю их бессмертными произведениями искусства. Многие из них просто безвкусны. Но они — часть истории.
ЗАГОВОР ПРОТИВ БУРОВ
В самом начале 1896 года, открыв «Таймс», читатели сразу обращали внимание на письмо редактору. Бросалась в глаза подпись: леди Уорик. Знаменитая Дэзи. Первая красавица лондонского высшего света. Возлюбленная принца Уэльского, будущего короля Эдуарда VII.
Редкий читатель, увидев ее подпись, не пробежал глазами это письмо.
Замок Уорик 4 января 1896
Сэр, английская печать, очевидно, напрочь забыла свои лучшие традиции, если способна так хладнокровно обсуждать, каким способом покончат буры с нашими соотечественниками: расстреляют или повесят.
Сэр, неужели хоть один из тех, кто заслуживает права называться англичанином, не поступил бы так же, как д-р Джемсон и его благородные товарищи? Самые влиятельные жители Йоханнесбурга попросили его прийти на помощь их женам и детям в момент, когда революция казалась неминуемой. Отправившись с отрядом конной полиции на помощь своим соотечественникам и отнюдь не желая столкновения с бурами, он был атакован их вооруженными силами…
Какова бы ни была его судьба, нет ни одной англичанки, чье сердце не переполнилось бы благодарностью и симпатией к этим мужественным людям. Они выполнили свой долг… Если их сделали пленниками лишь для того, чтобы затем хладнокровно убить, — тогда в Южной Африке больше не должно быть места «республике», управляемой такими убийцами. И мы не должны тут оглядываться на немцев и французов, считаться с тем, что они могут подумать…
Неужели мы правда так запутались в паутине интриг германской дипломатии, что теперь уже считается преступлением, если одни наши соотечественники помогают другим… Значит, д-р Джемсон должен был остаться глух к призыву наших соотечественников?..
Письмо длинное. Наверно, современникам странно было видеть, что блистательная Дэзи вспомнила вдруг даже о готтентотах и бушменах — как их, бедных, притесняли эти отвратительные буры. Куда естественнее звучали ее напоминания о том, как честил буров только что умерший Рендолф Черчилль. Или ее признание, что попавшие в беду «английские джентльмены лично знакомы многим из нас».
В те январские дни 1896-го «Таймс» опубликовала немало писем, сходных и по содержанию, и по характеру. Они бросались в глаза не крикливыми заголовками. Таких заголовков в «Таймсе» тогда не было, как не было никаких фотографий или рисунков, — все это считалось нарушением устоявшихся традиций. Письма, кем бы они ни были подписаны, печатались только в рубрике «Письма редактору». Отнюдь не на первых полосах. Сенсационность в «Таймсе» считалась дурным тоном.
Но все равно эти письма вызвали сенсацию. И иеобычной для «Таймса» эмоциональностью содержания, и обилием стоявших внизу громких имен.
Через несколько дней после письма Дэзи в «Таймсе» появилась поэма Альфреда Остина «Набег Джемсона».
Беззащитные девушки в Золото-сити,
Беззащитные матери, вопли детей,
Неужели их крики «На помощь! Спасите!»
Не поднимут на подвиг британских мужей?..
За эту поэму Остин получил не только гонорар в двадцать пять гиней. В большой мере благодаря ей он и был удостоен официального звания поэта-лауреата, звания очень высокого, поскольку поэт-лауреат в Англии мог быть только один, и Остин стал преемником великого Теннисона, умершего четырьмя годами раньше.
Эти письма и стихи знаменовали собой начало дипломатической и газетной битвы между Англией и Германией.
А причиной всего этого была новая война Сесила Родса — вторая, если не считать более мелких военных столкновений с португальцами и несколькими африканскими народами.