Сегодня у Груни первое ночное дежурство. Больные уснули, в палате тишина. Она сидела задумавшись у маленького столика. Вспомнился дом. Как там живётся её родным? Нет что-то от них вестей. Уже несколько писем домой отослала, хоть и коротких, но о самом важном в них сказано. Звание сестры милосердия получила, и, может статься, совсем скоро её направят в Болгарию. Сыта, одета, обута — пусть не тревожатся. И ещё пусть порадуются — подруга у неё появилась, Вера Мелентьева. Та самая, что надоумила пойти к профессору Алфёрову с просьбой принять на курсы сестёр милосердия.
С Верой они поселились в одной комнате, неподалёку от госпиталя. Она тоже приезжая, родом из Воронежа, из богатой дворянской семьи.
В Петербурге у неё есть родственники: тётка и двоюродные братья. Она могла бы жить у них на всём готовом, но не хочет: любит независимость. Хороший она человек, открытая, щедрая душа. Старается не только помочь в трудный момент, но и научить всему, что знает: и как слова правильно выговаривать, как вилку в руках держать, как покрасивей одеться. И всё это делает не обидно, от чистого сердца. А на днях — вот уж не думалось, не мечталось — сводила в театр.
Груня даже зажмурилась, чтобы снова увидеть себя в театре. Подруги из Матрёновки не поверят, где она побывала. «Ты мастер, — скажут, — выдумывать сказки».
— Сестрица! — услышала она вдруг и вздрогнула, застигнутая врасплох со своими домашними мыслями. Не место, не время им сейчас. Виновато огляделась.
— Пить, сестрица! — раздалось снова.
Она быстро подошла к больному, напоила его, поправила одеяло, и он скоро уснул. А потревоженные мысли вновь слетелись к ней и сложились в письмо к своим, в Матрёновку. Осталось только на чистый лист их перенести. Но как это не просто сделать!
Она шёпотом произносит слова и старательно выводит их на бумаге, как бусинки на нитку нанизывает. Пересказала все последние новости из своей жизни и закончила как обычно: «Остаюсь навсегда ваша дочь Груня».
ВЕСТИ ИЗ БОЛГАРИИ
В Петергофский военный госпиталь привезли раненых, прямо из Болгарии. Сюда их ещё ни разу не привозили. Среди них — болгарин, его положили в палату, где работала Груня.
Он был какой-то необычный, яркий: сам смуглый, глаза чёрные, блестящие. Болгарин поймал Грунин взгляд и улыбнулся.
— Моето имя е Недялко Драганов. А ты как се назваш? — спросил он не совсем по-русски, но понятно.
Груня назвала своё имя и сказала:
— Ты помолчи, побереги силы. Тебе трудно.
— Нет, — возразил он и заговорил быстро-быстро. С трудом, но можно было уловить знакомые слова: дом, мама, сестра, татка. Они звучали как русские, только с твёрдым выговором. Связать же слова в отдельные предложения Груня не смогла. Лишь по лицу догадывалась, что он рассказывает о чём-то тяжёлом, страшном.
Прибывший вместе с ним солдат, тоже тяжело раненный, — его звали Сергей — сказал:
— Мы вместе воевали, Недялко из болгарского ополчения. У него горе — всех родных побили турки, никого не осталось. Он немного говорит по-русски, а сейчас волнуется и путает слова.
— Умею немного по-русски, — подтвердил Недялко. И снова стал рассказывать про себя. Слова звучали непривычно на русский слух, будто наталкивались на преграду и, сделав усилие, преодолевали её. Он говорил про свой родной город Тырново, но слов не хватало, и Сергей остановил его.
— Передохни, друг, — сказал он сочувственно, — я сам расскажу. — И Груне: — Мы вместе освобождали Тырново, красивый, древний город, вместе воевали на Шипкинском перевале. Там нас обоих и ранило. Его утром, а меня под вечер. Лежу под кустом в ложбине, то забудусь, то в сознание приду. И позвать не могу на помощь — турки рядом. Тьма уже опустилась в горах. Ну, всё, думаю, конец моей жизни. Глядь — свет ко мне приближается. Идут двое: женщина и старик, в руках фонарь раскачивается. Тут они меня и увидели. Оказывается, они сами, никто их не просил, не заставлял, ходили выискивали раненых. Если б не они, лежать бы мне вечно в той земле. А то помогли добраться до своих, раны перевязали. Вот они какие, болгары, славные люди.
Груня радовалась:
— Как же хорошо, что они такие сердечные!
Солдат оживился, лицо порозовело, в глазах появилась улыбка. Он стал вспоминать, как воевал в Болгарии. Раненому до́роги воспоминания, он снова чувствует себя сильным. И так нужно, чтоб было кому выслушать его, это как целебное лекарство. А Груня слушала участливо.
— Если бы ты видела, сестрица, как нас там встречали! — вспоминал солдат. — Лошадей целовали наших, не только нас. От такой картины слёз невмоготу было сдержать. И шли мы по Болгарии, будто по родной России, так там о нас заботились, кормили, поили. Что и говорить-то! Так оно и было, ничего не сочинил, — прочувствованно сказал солдат. Он умолк, но всё ещё продолжал улыбаться своим воспоминаниям.
— Ты, случаем, не видел там братьев моих? — с надеждой спросила Груня. — Михайловы их фамилия. Одного Егором звать, другого Фёдором. Вспомни.
— Нет, сестрица, не упомню, — с сожалением ответил Сергей. — А я с первых дней на войне. И через Дунай переправлялся, а Михайловых не было рядом. И Тырново освобождали — не встречал их. Нет.
Услыхав название родного города, болгарин встрепенулся, попытался приподняться, но не смог. Глаза стали грустными-грустными.
— Не горюй, — ласково проговорила Груня. — Вот увидишь, ты ещё вернёшься в свой город. — И погладила его по голове, как маленького. А он неожиданно поцеловал ей руку.
— Най-сърдечно ти благодаря, — сказал он по-болгарски. Чуть-чуть повернулся на правую сторону, так ему было легче. И скоро уснул.
— Ты тоже усни, — сказала Груня Сергею.
Тот послушно кивнул головой и зажмурился, чтобы скрыть мучавшую боль. Но Груня заметила всё и не уходила, пока он не сказал:
— Отпустила.
Груня облегчённо вздохнула. Никогда она не привыкнет к чужому страданию, самой сразу становится больно.
Она перебирала в памяти рассказ солдата о Болгарии и мысленно была там. Скорее бы и ей на передовую. За последнее время много сестёр Красного Креста уехали туда на службу. А они с Верой всё ещё работают в Петергофском военном госпитале. «Набирайтесь опыта, чтобы от вас была на фронте польза», — говорят им. Даже обидно. Неужели они мало знают? Кажется, всё уже умеют делать, что положено сёстрам милосердия, а от них требуют ещё большего. От каждой сестры, не только от них с Верой Мелентьевой.
ПЕТЕРБУРГСКОЙ ОСЕНЬЮ
Пасмурно. Накрапывает мелкий дождик. С моря дует холодный ветер. Недавно случилось наводнение. Нева вышла из берегов, пробежалась по набережной неподалёку от дома, где жила Груня. Залила подвалы и нижние этажи и, нагнав страху, медленно отступила. Жизнь вновь пошла своим чередом.
Рабочий день в госпитале начинался рано. На улицах ещё темно, и самое неприятное — не дающий передышки дождь. А в Матрёновке сейчас стоит сухая осень, «бабье лето». В лесу орехи созрели, высыпаются из своих гнёздышек-шапочек. В огородах всё убрали. Горят, сияют на солнце листья — жёлтые, красные, золотые. Осеннее загляденье! Из дому пишут: «Урожай хороший собрали. Ссыпали зёрнышки. С первого намолота испекли пирогов с коноплёй». Груня счастливо вздыхает.
Но это так, для радости, воспоминанье. Главные же мысли Груни о далёкой, пока неведомой Болгарии. Бои там идут, не прекращаются, особенно на Шипке. Тяжело досталось во время августовских сражений и нашим солдатам, и болгарским ополченцам. Стояла редкостная жара. Солдат измучила невыносимая жажда. Воду можно было достать лишь из ручейка, который протекал в ущелье восточнее горы Святого Николая. Отправлялись за водой добровольцы. И почти никому из них не удавалось вернуться живым. К счастью, на помощь пришли жители Габрова и окрестных сёл. По нескольку раз поднимались в гору женщины с кувшинами воды и едой, чтоб напоить и накормить солдат, помочь раненым. Прославились и габровские мальчишки. Они под пулями подносили солдатам воду, и многие из них погибали, как настоящие воины. Невероятные тяготы выпали на долю защитников Шипкинского перевала, но они устояли под натиском турецких войск, отбили их напористые атаки.
И вновь донеслась до России весть о знаменитом Самарском знамени.
Там, на Шипке, двадцать первого августа разгорелось особенно крупное сражение. Пятьдесят батальонов турецких войск двинулись против Орловского полка и пяти дружин болгарского ополчения. Но защитники Шипки день за днём отбивали яростные атаки врагов. Особенно страшен был последний штурм.
Кончились снаряды, не было патронов, и уже совсем рядом синие мундиры и красные фески. «Алла! Алла!» — доносились воинственные крики турок. Они рвались к Самарскому знамени.
Нечем отбиваться, и на атакующих стали сбрасывать камни.
«Шипкинские орлы» отстояли перевал. На вершине горы продолжало развеваться Самарское знамя, всё изрешечённое пулями.
После сражений на Шипке и под Плевной в Россию прибыло много раненых. Ещё больше оставалось их там, в Болгарии, в дивизионных госпиталях.
Груня сетовала: «Неужели и теперь не пошлют на передовую? Когда же тогда ещё?»
Но наконец-то! Свершилось! Пронеслась весть, что большую группу сестёр милосердия направляют в Действующую армию на Балканы. Вошли в неё и Груня с Верой Мелентьевой. На сборы отводился короткий срок.
Дни пролетали с неимоверной быстротой. И вот уже завтра отъезд.
Как всегда перед значительным событием, стало тревожно. Груня сидела задумавшись. Не упустить бы чего важного… Надо распрощаться со всеми, кто её учил и поддерживал. Да чтоб, случаем, долгов каких за ней не осталось. Вдруг что произойдёт непредвиденное, не полагается уходить, не отдав долгов. С Михаилом Николаевичем она расплатилась, отослала деньги по почте. И письмо на днях послала, сообщила, когда уезжает.
Перебрала всё в памяти, написала письма в Севск, Ольге Андреевне, и домой и стала укладывать вещи в дорогу. Ну, вот, всё сделано. «Что-то Вера не идёт, ей тоже надо укладываться, не собрала ещё свои вещи», — заботливо подумала Груня.