Трудно было, уставала невмочь, но себя не жалела, понимала, нужна сейчас тем, кто страдает и охвачен страхом. И шла на помощь, не думая о себе.
Да и как можно по-другому? Себя потом сам заказнишь, коль не отзовёшься на чью-то беду.
…Прошлым летом горела Матрёновка. А началось всё с малого. Соседка пошла к колодцу за водой в конец села, да ещё под горку надо спуститься. И не подумала, оставила горящую печку. Уголёк выстрелил из печки и угодил в кострику — сухие отходы от конопли, сваленные внизу поблизости. Вспыхнул пожар, всё загудело, затрещало. Груня увидела дым, бросилась к избе — знала, там в люльке младенец. А в дверь уж не пройти. Огонь перебросился на сарай, пополз по забору к Груниному дому. Ей бы свой дом спасать, а она выбила окно в соседкином, пробралась в горницу и вынесла из огня ребёнка.
С поля бежал народ, чтоб не дать огню переброситься на другие избы. Да разве остановишь его в жаркую июльскую пору? Многие в тот год стали погорельцами. Сгорел и Грунин дом.
Кое-как одолели поставить хатёнку, но ещё не скоро наладится хозяйство, долго ещё придётся бедовать погорельцам.
Поле не досеяно, хата не достроена, самая горячая пора сейчас: позарез нужны дома работники. Как же там управятся одни мать с отцом? «Может, не должна я идти? Не время? — встревожилась Груня. — Нет и нет! — твёрдо отвела она свои сомненья. — Вернёмся с Федей и Егором и поле засеем, и хату достроим. А сейчас там, в Болгарии, нужна наша помощь. Надо идти».
Сердце велит — ему одному она и повинуется.
Вспомнилось, как под Севском отговаривала её женщина: вернись, мол. «Иль для тебя два солнца взойдёт?» Не за двумя солнцами идёт она. Но только чувствует, коль не пойдёт — одно ей будет тускло светить.
И никто её не отговорит. Коль вышла — дойдёт.
ДОРОЖНЫЕ ВСТРЕЧИ
На небе появились тучи. Не появились — подкрались, словно кошка на мягких лапах-подушечках, тихо, вкрадчиво. Правда, было всё-таки предвещание, что погода переменится: лес вдруг сам по себе зашумел, без ветра — к дождю. Но она не придала этому значения.
Загромыхал гром, острыми стрелами впились в землю молнии. Совсем рядом. Будто кто намеренно метил в неё да промахнулся. Хлынул сильный ливень.
Груня поспешно схватила котомку и прижала к себе, стараясь загородить от дождя. Богатому жаль корабля, убогому — кошеля. В котомке всё её богатство.
Дождю — шутка, поиграл и умчался, а Груня успела до нитки вымокнуть. Теперь надо обсушиться, мокрая одёжка прилипает к телу.
Она сняла сарафан с кофтой, развесила их на кустах и надела платье, что подарила учительница; длинновато, но можно подшить. Иголка и нитка у неё с собой.
Груня поправила свою длинную косу и погляделась в маленькое зеркальце. Маленькое, да памятное, дорогое: любимый брат Егор купил, когда ездил в город Стародуб. Он всем привёз гостинцев, а себе ничего.
В зеркальце видать: платье ей к лицу. Не хуже, чем у Клаши с Евлашей. В детстве Клаша с Евлашей были негордые, дружили с ней, хоть и дочки управляющего имением. Дружили больше всего из-за того, что она знала много сказок, а они любили её слушать. Зазовут в господский сад, сядут под большим кустом жасмина и просят: «Расскажи новую сказку». А сами оглядываются, чтоб ненароком кто из прислуги не увидел их вместе, не то родители заругают. Потому что она бедная, у них же отец — барин.
А Груня, хотя и прожила на свете десять лет, и не подозревала, что она не такая, как Клаша с Евлашей. Жила себе как живётся, бедности не стеснялась, никому не завидовала и сызмальства трудилась, как все у них в доме.
Она ходила за три версты на помещичье поле полоть свёклу и окучивать картошку. Как и другим детям, ей платили пятнадцать копеек в день. Потом за сноровку и трудолюбие перевели ко взрослым. Она выполняла одинаковую с ними работу и получала теперь уже на пять копеек больше. Родителям заметное подспорье.
Мамушка жалела её. Тяжело ведь вставать на утренней зорьке и возвращаться на вечерней. Не хотела будить в четыре часа, а она сама заставляла себя проснуться вовремя, чтобы не ушли без неё на подёнку.
С поля возвращались хоть и до смерти усталые, но всегда с песней, большей частью одной и той же:
Уж как пал туман на сине море,
А на синем море корабель плывёт.
Как на том корабле три полка солдат,
Три полка солдат, молодых ребят…
Груня выводит каждое слово с восторгом, от всей своей радостной души. Хорошо вот так всем вместе идти! Тяпки на плечо, словно солдат ружьё, бодрый шаг, вся усталость долой.
Однажды она возвращалась с поля одна. Только что прошёл сильный дождь, и сияло солнце. На мосту её обогнала коляска, в ней сидели Клаша с Евлашей в белых лёгких платьях, на голове шляпки. Сёстры заметили Груню, но проехали, как незнакомые.
А она стояла и смотрела им вслед. Маленькая, в измокшем от дождя сарафане; босые ноги, на плече тяпка с привязанным наверху узелком с едой.
Неожиданно для себя она подумала: «Отчего это? Клаша с Евлашей нарядно одеты, в коляске ездят и на поле не ходят полоть? Отчего мы совсем не так живём?»
Подумала без зависти, с любопытством. Больше об этом она как-то не задумывалась. Что ей Клаша с Евлашей? У неё своя жизнь. И вспомнились они обе сейчас случайно, из-за городского платья.
Груня прилегла на траве под кустом и незаметно уснула. Проснулась, и, как часто бывало дома, её охватила радость. Наверное, оттого, что чувствовала себя крепкой и здоровой, что знала, куда и зачем ей идти. И ещё оттого, что кругом всё зелено и пахнет после дождя свежестью.
Рядом поднялись заросли стебельчатого аира. Если развернуть побуревший стебель у самого корня, можно его съесть. И гусиный лук тоже съедобный. А медуницы с баранчиками приятней сладких карамелек.
Низко над берегом пролетели дикие утки. Из лесу донёсся чистый голос иволги, цивкали овсянки, закуковала кукушка. Груня сбилась со счёта, сколько лет жизни посулила ей вещая птица.
Гудят шмели и пчёлы. Важно выхаживает по мелкой воде аист. Схватил добычу и полетел к своему гнезду кормить семейство.
Всё вокруг мирно, по-домашнему. Даже не верится, что так далеко отсюда Матрёновка.
Груня потрогала развешанную на кустах одёжку. Почти сухая, можно переодеться и в путь. Она уже знала, до Орла теперь рукой подать, надо только выйти лесной тропой на большак.
Леса она никогда не боялась. Расхаживала в нём, будто по своему саду. Не прислушивалась, не крадётся ли кто следом. Чего бояться на своей земле?
Но сейчас непонятно почему ей стало боязно в незнакомом лесу. Услышит лёгкий треск и оглядывается, ищет глазами, кто наступил на ветку, какой лесной зверь. То послышится неясное бормотанье. А то вдруг явственно почудилось: кто-то прячется за кустами. Страх охватил Груню. Кто-то тут есть! Недобрый человек!
Она кинулась бежать, не разбирая дороги, пока не зацепилась котомкой за ветку дерева и не рассыпала свои вещички. Наклонилась, чтобы подобрать их. А когда подняла голову, ужаснулась: перед ней — мужик. От страха и лица его не разглядела, одна широкая смоляная борода.
Мужик как-то грустно усмехнулся, покачал головой.
— Не бойся, я не убивец. — И попросил будто даже виноватым голосом: — Хлебцем я у тебя не разживусь?
— Отчего ж нет? — заторопилась Груня и вынула краюшку хлеба. — Бери, мил-человек, а больше нечем попотчевать.
— Спасибо и на том, — поблагодарил бородач и отправился своей дорогой, жуя хлеб на ходу.
Груня опустилась на пенёк и какое-то время сидела в оцепенении. Потом успокоилась. Не так уж он страшен, этот человек, не ограбил, не убил. Что его заставило побираться? Какая беда выгнала в лес? Крепкий, здоровый, ему бы косу в руки или топор, сам всех прокормит, а он, вишь, ходит, милостыню просит. Чудно́. И чего только не встретишь на свете?
Так и не разгадав загадки про мужика, она пошла вновь лесной тропой и очутилась на развилке двух дорог. Какую выбрать, чтобы привела в Орёл?
Многими дорогами пришлось ей пройти от Стародуба. Иная бежит, петляет, иная словно тихая речка течёт, ровно, степенно, на такой не собьёшься. Как же поступить ей теперь у развилки?
В одну сторону пойдёшь — до Орла не дойдёшь; в другую — не знать, где окажешься. Постояла, подумала. «Орёл — большой город, — рассудила. — Туда народ чаще и ходит, и ездит. Вестимо, ту дорогу сильней поутопчут, и колеи от колёс должны быть на ней поглубже. Скорей всего, она-то и верная».
И Груня решилась: пошла той дорогой, что больше изъезжена.
МАТВЕЙ-ПРАВДОЛЮБЕЦ
Садилось солнце, а до Орла оставалось ещё вёрст десять. В стороне от большака Груня увидела маленький посёлок и свернула к нему.
Она выбрала хату победней, там охотней пускали на ночлег, постучалась в окно.
На стук выбежали ребятишки и с любопытством уставились на неё. Вытирая руки о фартук, вышла хозяйка, тётка Устинья, статная, красивая, лет за тридцать.
— Заходи в хату, милая, — приветливо сказала она, — будем вместе вечерять.
Гостья вошла, огляделась. В хате чисто, дети опрятно одеты, весело между собой переговариваются. Она поставила посох, сняла котомку, умылась во дворе. А когда вернулась в кухню, все уже чинно сидели за столом, на почётном месте сам хозяин.
— Садись с нами поесть, — пригласила хозяйка. — Ждём тебя. Сейчас щей налью.
Она вынула из печи чугун горячих щей, что остались после обеда, налила большую миску и поставила её посреди стола. Дети и взрослые, не торопясь, потянулись к миске деревянными ложками. Хлебали щи молча и сосредоточенно, как будто вершили серьёзную работу. Но вот ложки застучали по дну миски, и тётка Устинья с улыбкой спросила:
— Похлебали?
— Ага! — дружно отозвались ребятишки, во все восемь голосов.
— Молодцы, ловкие на работу, — похвалила она и поставила на стол противень толчёной картошки, к ней — солёные грибы летошнего засола. На закуску — вода ключевая, кадушка у порога, пей сколько вздумается. Там сверху и ковшик плавает.