Сначала ей было немного боязно: не на подводе едет. Но очень скоро улетучились все страхи, и она прильнула к окошку.
Как же всё там интересно! Летят вёрсты, будто у них за спиной крылья. Не сравнить с тем, как она шла пешком. Там, где ей нужно было целый день пройти, поезд за один час одолевает расстояние. Только что были Химки, глядь — Сходня; проехали вёрст восемьдесят — вот вам город Клин. Не чудо ли?
Какая просторная наша земля! Идёшь, едешь, а ей конца и края нет. И людей много всяких встречается. Жила в Матрёновке, одних своих деревенских знала — хорошие люди. Оказывается, и за Матрёновкой люди ничуть не хуже. И всех, кто ей добро сделал, она навечно будет помнить.
Вот Михаил Николаевич, кто он ей? Чужой ведь совсем, а позаботился, как родной. Такого человека нельзя забыть.
Давно так хорошо не было у Груни на душе. А тут ещё увидела в окошко звезду-путеводительницу и обрадовалась, как будто земляка в дороге повстречала. Сейчас она и над Матрёновкой светит, кому-то путь указывает, как ещё в малолетстве указывала ей самой.
Идёт поезд, постукивают колёса. Все уже давно спят в вагоне. А Груня, как обычно, когда разволнуется, не может уснуть. О прошлом вспоминает, думает о будущем. В прошлом всё понятно, там она сама хозяйка, всё, что произошло, ей принадлежит, и никто ни отнять, ни изменить не может. А будущее не совсем в её власти: может сложиться и так и по-другому. Будущее — это тайна.
«Ничего! Ничего!» — шепчет Груня, засыпая.
А в окно заглядывает звезда-путеводительница. Будто добрый привет из родной Матрёновки.
БЕЛЫЕ НОЧИ
Исполнилась заветная Грунина мечта: она поступила учиться на курсы сестёр милосердия. Нет, не письмо Доброго человека, Михаила Николаевича, помогло ей, а собственный характер.
Правда, сначала она даже пыталась найти друзей Михаила Николаевича. Но ей не повезло. Было как раз такое время, когда петербуржцы выезжают на дачу. Уехали и они. Пришлось Груне набраться решимости и действовать самостоятельно.
Она явилась в общину Красного Креста, где отбирали учениц на курсы сестёр милосердия, и предстала перед комиссией для собеседования. С ней долго говорили, задавали разные вопросы. На одни она ответила, на другие не смогла. И хотя понравилась своими дельными ответами, её всё-таки не приняли. Посчитали, что ей трудно будет учиться. На курсах надо много заучивать, уметь слушать лекции и записывать. И хотя бы немного разбираться в анатомии. А она и слова такого не слыхала.
Груня вышла в коридор и долго стояла у окна, пока не разошлась комиссия, проводившая собеседование. Но чуда не произошло, никто её больше не спросил ни о чём. И решение не изменили.
«Что ж теперь делать? Всё пропало бесповоротно. Некуда больше податься». Она сердито смахнула слёзы, натянула котомку на плечи, взяла посох в руки. Сейчас остаётся только одно: отправиться на вокзал. Там она переночует, а на рассвете вновь зашагает пешком из Петербурга на Стародуб. Денег на обратный билет у неё не было. «Вот и настал самый чёрный день», — подумала она. И такое у неё было на лице отчаяние, что проходившая мимо девушка остановилась рядом и участливо спросила:
— Случилось что-нибудь? Может, я могу помочь вам?
Груня безнадёжно махнула рукой.
— Ну всё-таки? — не отступалась девушка и представилась: — Вера Мелентьева, только что зачислили на курсы сестёр милосердия. А вас как зовут? — спросила она.
Груня неохотно назвала своё имя и с недоверием оглядела девушку. Одета в светлое кружевное платье, золотые серёжки, туфельки на каблуках. Какое ей дело до простой крестьянки? Но нарядная девушка не уходила, и Груня рассказала ей о своей неудаче.
Вера оказалась решительной.
— Ты должна поступить, — твёрдо сказала она. — Идём сейчас же, не откладывая, к Алфёрову Александру Игнатьевичу. Он известный профессор, хирург, и главное — председатель приёмочной комиссии. Я знаю, где он сидит, пойдём к нему. — И она потянула упиравшуюся Груню по коридору, повторяя: — Он всё поймёт. Я попрошу за тебя.
— Лучше я одна пойду, сама за себя скажу, — решила Груня. — Пусть разом всё решится, как должно быть. Не надо просить за меня.
— Иди! — подбодрила её Вера, когда они подошли к дверям кабинета Алфёрова. — Иди! Я тебя подожду.
И осталась ждать в коридоре.
Алфёров принял Груню. Она взглянула на его строгое лицо и в первый момент оробела: очень похож на отца Клаши и Евлаши. Такой же сухопарый, и бородка клинышком. Не посочувствует, не поймёт — нечего даже и просить. Но отступать от задуманного не умела.
А профессор молча ждал, что скажет ему посетительница. Таких у него на приёме ещё не бывало: в городском платье и в расписных лаптях, за спиной — котомка (не бросишь же в коридоре!), в руках — посох.
— С чем пришли, рассказывайте, — сказал он наконец.
— Хочу стать сестрой милосердия, — сразу начала Груня, — а меня не приняли. Говорят, мол, не по силам тебе такая ноша. Трудно, мол, будет. Я и не отрицаю, что трудно. А старанье зачем? — И с обидой в голосе проговорила: — Они мне про анатомию толковали. А по-русски не объяснили, что это такое.
— Наука о строении человека, — пояснил Алфёров, с любопытством глядя на девушку.
— Пусть я пока ещё не знаю, как человек устроен, когда же мне расскажут, буду знать. Я быстро всё запоминаю. Сам проверь, скажи что-нибудь, я запомню, — боролась изо всех сил Груня за то, чтоб её взяли учиться.
— И стихи запоминаешь? — уже весело спросил Алфёров.
— А то нет! — ответила Груня смело.
— Хорошо! — сказал он, озорно блеснул глазами и, чуть понизив голос, произнёс:
Душно! без счастья и воли
Ночь бесконечно длинна.
Буря бы грянула, что ли?
Чаша с краями полна!
Запомнила? — спросил он, уверенный, что нет.
Но Груня повторила слово в слово и, улыбнувшись, добавила:
— Как же не запомнить? Здесь всё складно и понятно. Ты что потрудней спроси.
— Ну, слушай потрудней, тоже стихи Некрасова:
Природа-мать! когда б таких людей
Ты иногда не посылала миру,
Заглохла б нива жизни…
Но и эти стихи, хоть и не с такой лёгкостью, Груня повторила.
— Да, — согласился Алфёров, — память у тебя отменная. А теперь расскажи о себе. Откуда ты? И почему хочешь быть сестрой милосердия? Поставь же, пожалуйста, свой посох куда-нибудь и сядь.
Судьба Груни была в тот день решена. Её зачислили на курсы и выделили пособие, чтобы она смогла их закончить.
Она поселилась в маленькой комнатке, в трёхэтажном доме на Фонтанке, между мостами Египетским и Калинкиным. Оттуда недалеко добираться на занятия при военном госпитале.
Трудно было входить в непривычную жизнь. Надо много запоминать и заучивать, особенно сложной наукой оказалась анатомия. Вот уж никогда раньше не предполагала, как много следует знать о человеке, чтобы ему помочь, вылечить его. Знать, как он устроен, на память, будто стихи.
Всего шесть недель отводилось на учёбу. А как много нужно было постигнуть за этот короткий срок! И самое важное — научиться понимать состояние больного и раненого, уметь перевязать раны, приготовить лекарства, помогать при операциях.
И Груня не теряла ни минуты, истово трудилась. Утром и днём была на занятиях в госпитале. А дома всё, чему учили, заучивала наизусть. И так до глубокой ночи.
Только — вот странно! — ночей-то в Петербурге вовсе не было. Поздний час, а всё ещё светло. И не оттого, что месяц светит. В Матрёновке и при месяце, когда полагается, темнеет, лишь звёзды мерцают на небе, но они не мешают спать.
Здесь же и звёзды другие: не золотые, жемчужные. И месяц — светло-зелёный. Вокруг всё видно и не видно, будто подёрнуто полупрозрачной дымкой.
Деревья у Калинкиного моста не отбрасывают тени, и памятники тоже, и дома. Город — без тени. И тихо-тихо, молчит всё.
Белые ночи над Петербургом…
«Чудотворство!» — шепчет Груня в который уж раз. И с трудом засыпает.
ЛЕКЦИЯ ПРОФЕССОРА АЛФЕРОВА
В большом зале Петербургской медико-хирургической академии собрались врачи, студенты, сёстры милосердия — все, кто в ближайшее время отправится на фронт. Ждали выступления профессора Алфёрова, ученика знаменитого хирурга Пирогова.
Груня сидела в первом ряду, чтоб не упустить ни единого слова профессора, который так счастливо решил недавно её судьбу. Да и запоминалось ей легче, когда она видела лицо учителя.
Алфёров вошёл подтянутый, быстрый, внимательно оглядел слушателей и начал лекцию о военных госпиталях и перевязочных пунктах, о помощи раненым на поле сражения, о милосердии.
Он говорил просто, будто вёл беседу с каждым с глазу на глаз, и Груня легко запоминала. Даже успевала кое-что записать. А вот и совсем близкое ей: рассказ о людях её профессии.
— Только любовь и самопожертвование делают ваш труд истинно милосердным, — говорил он, обращаясь к сидящим в зале сёстрам милосердия. — Солдату важно знать: если ранят его, он не останется без помощи, его не бросят умирать от ран. Надежда и вера придают ему силу и отвагу, ведут к победе. Пусть вдохновит вас пример героического служения своему долгу участниц Крымской войны.
И он, сам участник Крымской войны, напомнил о Даше Севастопольской. Тогда, в ту войну, которая происходила немногим более двадцати лет тому назад, против англо-французских войск, высадившихся на Крымском полуострове, женщин не брали в армию. И совсем ещё юная Даша выдала себя за матроса. Остриглась, надела матросский костюм и в таком виде попала на поле сраженья. Во время битвы у реки Альмы она остановила повозку в небольшой лощине под деревьями и начала оказывать помощь проходившим мимо раненым. Поила их, перевязывала раны, и так до конца боя. О её поступке узнали в Севастополе, и она уже больше не скрывалась. Работала в женском платье дни и ночи, на перевязочных пунктах и в госпиталях, порой помогала при операциях. За спасение многих жизней её наградили серебряной медалью.