Добравшись до вершины холма, я совсем запыхалась. Фургон был припаркован вторым рядом, и к нему уже выстроилась очередь. Я посмотрела налево и направо и бросилась через дорогу. Послышался визг тормозов. Что-то вспыхнуло серебром. Мои ноги приросли к месту. Мне никогда не забыть лицо водителя, его рот, застывший в беззвучном крике. Он отпрянул назад на сиденье, вцепившись обеими руками в рулевое колесо. Меня бросило в нестерпимый жар и в адский холод одновременно. А потом я куда-то полетела, переворачиваясь в воздухе, и стукнулась о землю. Я лежала, распростертая, на тротуаре, с порванными джинсами и ободранными ладонями. Позади меня на дороге лежал папа. Он оттолкнул меня, но сам теперь был неподвижен. Под его головой собиралась лужица крови. Разбитые очки валялись рядом. Осколки стекла поблескивали на солнце.
К папе подбежала женщина в ярко-красной шляпе.
– Кто-нибудь вызовите «Скорую»! – закричала она.
К тому месту, где лежал папа, сбегались люди, хватая друг друга за руки. Некоторые прикрывали ладонями рты, не в силах отвернуться, другие заслоняли глаза и глядели сквозь растопыренные пальцы, словно смотрели фильм ужасов.
Стояла тишина. Полное безмолвие. Даже ветер перестал гнать листья. Спустились голуби и принялись клевать рассыпанные конфеты, которые выкатились из папиных карманов. Я подползла к нему.
– Очнись, – прошептала я. Его невидящие глаза, карие, как у меня, смотрели на меня, словно стараясь передать последнее сообщение, которое я не вполне могла расшифровать. А потом воздух наполнился звуками сирен, возгласами «О боже» и «Вы видели?», меня завернули в кусачее оранжевое одеяло и затолкнули в заднюю дверь «Скорой».
Он не был мертв. Во всяком случае, не его тело. Но мозг погиб, так сказали врачи, и я никак не могла понять, как он может выглядеть точно так же, быть на ощупь точно таким же, хотя самая его сущность отсутствует. Куда она делась?
Мама дала согласие отключить аппарат жизнеобеспечения и уехала жить к сестре. Я почувствовала, что потеряла их обоих.
– Это была моя вина, – вздохнула я. – Неудивительно, что ты после этого не могла меня видеть.
– О, Грейс, ты правда так думаешь? Я была больна. Я жила с твоим папой с шестнадцати лет, мысль о том, чтобы продолжать жить дальше без него, оказалась невыносимой.
Мама протянула мне носовой платок, и когда ее рукав приподнялся, я кое-что заметила. Участок серебристой сморщенной кожи на запястье.
– Ты пыталась себя убить? – Во мне поднялась волна обжигающего гнева. – У тебя же был ребенок.
– У меня был нервный срыв. Дедушка нашел меня в ванне через пару недель после того, как мы сюда переехали. Бабушка отправила меня в клинику. Не хотела, чтобы я находилась рядом с тобой. Ей пришлось наблюдать нервный срыв у своей матери. Мы хотели тебя защитить. А когда меня выписали, я поехала жить к тете Джин. Я постоянно тебе звонила, родная, но ты все время вешала трубку, и я сдалась. Это было неправильно. Прости меня.
– У тебя были «нервы», говорила бабушка. Я думала, это означает, что я действую тебе на нервы.
– Я была неспособна о тебе заботиться.
– А потом? Тебе стало лучше?
– Прошло много времени, прежде чем я почувствовала себя способной снова быть твоей матерью, но к тому времени ты прочно укоренилась здесь. Школа. Чарли. Ты была счастлива. Мы говорили о том, чтобы мне переехать сюда, но я знаю бабушку. Она бы без конца суетилась, вмешивалась бы во все до мелочей, и я бы никогда не чувствовала себя по-настоящему твоей матерью. Ты даже не желала разговаривать со мной по телефону. Я уехала обратно в Девон. Там я чувствовала себя ближе к твоему отцу.
– Но дальше от меня. Он умер. А я была жива.
– Знаю. Тогда это всем нам казалось правильным. Но если бы я могла вернуться назад и все изменить, я бы так не поступила. Не проходило ни единого дня, когда бы я о тебе не думала. Бабушка присылала мне твои школьные табели, фотографии, домашнее видео. Я следила за тем, как ты росла. Ты просто об этом не знала.
– Не могу поверить – бабушка никогда не говорила, что ты хочешь меня вернуть.
– Она делала то, что считала правильным. На протяжении многих лет ее собственную мать регулярно клали в клинику. Она не хотела тебе такой же судьбы. Она тебя любит. Мы все любим.
Я попыталась что-то сказать, но из горла вырвалось рыдание. Годами запертое внутри горе изливалось из меня. Я плакала так горько, что, казалось, никогда не смогу остановиться. Мама встала у моего стула, обняла меня, прижала мою голову к своей груди и гладила, гладила меня по волосам. От нее по-прежнему пахло духами «Опиум» и лаком для волос «Элнет», и мне хотелось, чтобы она стояла так вечно.
– Я убила его. Я убила папу.
– Нет, Грейс. Не вини себя.
Но как я могла перестать чувствовать то, что чувствовала всегда? Множество людей говорили мне, что это был несчастный случай. Бабушка, дедушка, мой психотерапевт Пола. Даже Чарли. Но мое сердце? Сердце чувствовало иное. Чувство вины пронизывало каждую клеточку, увеличивалось, пока не стало моей неотъемлемой частью, как кожа, как кости.
– Если бы… – Я перевела дыхание. – Если бы я не выбежала перед фургоном с мороженым. Если бы он не выбежал меня спасать, сейчас мертвой была бы я. Не он.
– Он бы этого не хотел. Я бы этого не хотела. Никто из нас не хотел бы этого. – Мама потянулась ко мне через стол, но я отпрянула назад.
– Но это я его убила. – Я грохнула кружкой о стол. Кофе выплеснулся на сосновый стол.
– Нет. Это я согласилась отключить его аппарат жизнеобеспечения. Надеюсь, ты сможешь меня простить.
– Я ненавидела тебя за это, – сказала я и так сильно стиснула ручку кружки, что сама удивилась тому, что она осталась цела.
– Это было самое тяжелое решение в моей жизни.
Мы сидели молча. Я промокала выплеснувшийся кофе носовым платком. Бабушка была бы в ярости, если бы он впитался в дерево. Казалось бы, глубокой ночью должна стоять тишина. Но гудел холодильник, тикали часы, вращалась земля. Когда-то давно мой мир рассыпался, но сейчас у меня появился шанс привести его в порядок.
– Прости, что отказывалась с тобой разговаривать, когда ты мне звонила, но я ненавидела себя, а когда ты исчезла, подумала, что ты тоже меня ненавидишь.
Мама вертела на пальце золотое обручальное кольцо.
– Я никогда тебя не ненавидела, Грейс. Никогда. – Она пододвинула на середину стола маленький подарочный пакетик. – Это тебе. С днем рождения.
В пакете была маленькая коробочка. Я положила большие пальцы на крышку и распахнула ее. На красной бархатной подложке приютилось нечто, чего я не видела много лет.
– Это твое кольцо невесты. – Я снова расплакалась, водя пальцем по сверкающему бриллианту.
– Я хотела, чтобы у тебя было что-то, в чем участвовал твой отец, Грейс. Он бы так гордился тобой. Я тоже горжусь. Неужели слишком поздно начать все заново? – Она протянула мне руку через стол.
– Мы можем попробовать. – Наши пальцы переплелись и не расцеплялись, пока мы разговаривали до самого восхода.
Глава 21Настоящее
Сколько бы я ни твердила себе, что потеря кулона, связывавшего меня с Чарли, не имеет значения, что у меня остались воспоминания, мне не удается бороться с чернотой, пульсирующей в моих венах. Каждый день перед работой я надеваю на лицо счастливую маску, смеюсь и играю с детьми, но мне требуется напряжение всех сил, чтобы притворяться кем-то, кого я в себе не чувствую. Когда я возвращаюсь домой, глаза просто закрываются, хотя всего только шесть часов.
Анна готовит каждый вечер, и Дэн старается заканчивать работу пораньше, но атмосфера в доме тяжелая и напряженная, и я знаю, что большей частью в этом виновата я. Дэн раздражается на Анну, и я слышу, как они перешептываются по углам, ведя сердитые и раздражительные разговоры, которые прекращаются, когда я вхожу в комнату. Я думаю, они спорят о том, как поднять мне настроение, и я благодарна им за за боту.
Вчера вечером, разговаривая по телефону с мамой, я сломалась. Сердитые, удушливые рыдания разрывали грудь. Мама пригласила меня приехать и пожить у нее в Девоне. «Море принесет тебе огромную пользу», – сказала она, и хотя мне очень хочется ощутить жгучий вкус морской соли на губах, почувствовать, как ветер треплет волосы и как в туфли набивается песок, я не могу оставить Анну. Ведь я совсем недавно ее нашла.
Лекси пристрастилась звонить мне каждый день, иногда в просветленном настроении, но чаще медленно и бессвязно бормоча хриплым от алкоголя голосом. Я терпеливо слушаю ее мучительные рыдания, зная, что через десять минут после того, как повесит трубку, она не будет помнить о том, что звонила, и скорее всего позвонит опять.
Сегодня я подъезжаю к нашему коттеджу, испытывая облегчение оттого, что нынче пятница, и тут звонит мой мобильник. Ежась при мысли, что придется второй раз за день говорить с Лекси, испытываю искушение проигнорировать звонок, но потом браню себя и тянусь к трубке. На экране высвечивается имя Эсме, и я расслабляюсь, радуясь возможности окунуться в чужие новости. Жизнь Эсме всегда казалась мне гораздо более волнующей, чем моя собственная, даже до того, как она переехала в Лондон.
На линии что-то потрескивает, и я выключаю мотор, чтобы лучше ее слышать. Эсме описывает последнюю вылазку в мир блиц-свиданий, и впервые за последние дни я искренне улыбаюсь.
– Приятно поболтать с тобой, дорогая, но я позвонила не просто так, – говорит Эсме. – Не пугайся, но, по-моему, кто-то взломал аккаунт твоей электронной почты.
– Взломал?
– Я получила с твоего адреса несколько ссылок.
– На что?
– На жесткое порно. Я кликнула по первой ссылке, думая, что ты прислала мне ссылку на обувь или что-нибудь такое. Я их уже удалила, но тебе надо сменить пароль, подружка.
Я сгораю от стыда, думая о людях в моей электронной адресной книжке. Моих дедушке и бабушке, моей матери. Неужели все они тоже получили эти ссылки?