Появляется Лин с одеялом. Я встречаюсь с ней взглядом.
– Где ты была? – шепчет она.
– Мне пришлось поменять Лили подгузник. – Я опускаю взгляд, не желая, чтобы Лин видела в нем чувство вины, и стараюсь успокоить Эмили дежурными словами, поглаживая ее здоровую руку. Несмотря на теплую погоду, рука холодна, как лед.
Мой лоб и подмышки покалывает, как иголками – это циркулирует по телу адреналин. Ладони и ступни онемели.
– Сейчас придет Сара, – говорит Лин. – Хорошо, что они живут за углом. Я пойду на улицу, подожду ее и «Скорую».
Воют сирены, и с меня градом катится пот, но он не может смыть ни моих сожалений, ни нахлынувших воспоминаний. Грудь сжимается, и я ловлю ртом воздух. У меня никогда не бывало на работе панической атаки, и я силюсь успокоиться – у детей и без того шок.
Кто-то трогает меня за плечо.
– Кто пациент? – Лысеющий парамедик становится возле меня на колени и открывает свой ящик.
– Это Эмили, – отвечаю я, а его лицо то фокусируется, то расплывается у меня перед глазами. – Она упала с качелей.
– Привет, Эмили, меня зовут Дэвид. Я приехал, чтобы тебе помочь.
– Эмили, Эмили! – К дочери бросается Сара, душевная боль в ее крике буквально осязаема. Я не могу на нее смотреть. Заботясь об одной ее дочери, я упустила другую. Я начинаю загонять остальных детей в помещение. Некоторые до сих пор плачут. Мы смотрим из окна, как Эмили кладут на каталку и везут к ожидающей машине.
– Она умрет? – спрашивают меня. – Она вернется обратно?
– С Эмили все в порядке, она только повредила руку. – Я стараюсь источать уверенность, которой не чувствую. – Давайте пойдем в уголок сказок и выберем книгу. – Кое-как, на подгибающихся ногах, я иду в другой конец комнаты и опускаюсь в кресло-мешок. Дети опять выбирают книжку «Груффало» о волшебных приключениях мышонка. Голос у меня дрожит, но я с головой погружаюсь в повествование, изображая то лису, то змею, то сову. Притворство – это то, что хорошо мне удается.
Когда дети расходятся по домам, я выравниваю на полке разворошенные книги и протираю столы и полки до тех пор, пока Лин не вызывает меня в кабинет.
– Звонила из больницы Сара. У Эмили сломана рука. Ее продержат там до утра, потому что у нее еще ушиб головы, но в целом все будет в порядке. Грег тоже там. Эмили, вероятно, ужасно рада видеть рядом обоих родителей.
– Слава богу. – Я сажусь, потому что ноги отказываются меня держать.
– Мы должны заполнить форму отчета о том, что случилось. Саре нужно будет ее подписать, а после этого мы отправим копии в «Офстед»[2] и местное агентство по защите детей.
Я с трудом заставляю себя смотреть ей в глаза.
– А что потом?
– Случай будет расследован. Если «Офстед» сочтет нас виновными, они обнародуют на своем веб-сайте сведения об этом инциденте и о мерах, которые им придется предпринять, или тех мерах, которые придется предпринять нам, чтобы удовлетворить требования законодательства.
– Мне так жаль, Лин. Надо было выйти к ним сразу, а не переодевать Лили.
– Это был несчастный случай, Грейс. Такое могло случиться и при тебе. Я знаю, как заботливо ты обращаешься с детьми.
– «Офстед» этого не знает.
– Эмили поправится, это главное. Надеюсь, нас не признают виновными. У нас в «Маленьких желудях» никогда прежде не бывало несчастных случаев, хотя вполне допускаю, что родители станут забирать детей из нашего сада, если «Офстед» публично нас об винит.
– Мне так жаль. – Меня заклинило на этих словах.
Лин смотрит на часы:
– Почему бы тебе не пойти домой? Нам надо поговорить с детьми и остальными сотрудниками, прежде чем составлять отчет. В любом случае, у нас есть на это четырнадцать дней.
– Иди, Лин. Ты совсем замученная. Я закончу уборку и запру здесь.
Мне часто доводится уходить последней.
– Нет. Это сделаю я, – твердо говорит Лин.
Мне хочется спросить, по-прежнему ли она мне доверяет, но я слишком страшусь услышать ответ. Я забираю сумку и пальто и выскальзываю на улицу. На маленькой лужайке перед домом дёрн раскурочен, видны отпечатавшиеся следы шин «Скорой помощи». Со временем трава вырастет снова, не оставив видимых признаков сегодняшнего происшествия. «Можно ли то же самое сказать об Эмили?» – спрашиваю я себя. Мои шрамы больше не видны, но я все равно их ношу.
Домой я еду на автопилоте и, оказавшись возле нашего коттеджа, даже не помню, как сюда добралась. Руки дрожат, и я лишь с третьей попытки попадаю ключом в замок. Бросаю сумку на пол, туфли – на коврик, шлепаю на кухню и наливаю себе большой бокал шардоне. Я стою перед окном у раковины, держа руку на бутылке и потягивая вино, и смотрю на птиц в кормушке. Я им завидую. В любой момент могут улететь и начать все заново в каком-нибудь новом месте. Как я буду смотреть в глаза Лин? Я подвела Эмили. Подвела себя.
Я опустошаю бокал и наливаю второй. Мой мобильник звонит снова и снова, на экране незнакомый номер. Я его игнорирую. Надоело слушать молчание в трубке. Хлопает входная дверь, и когда Дэн входит в гостиную, слезы начинают лить из меня потоком.
– Грейс. Что случилось?
Я не могу найти слов. Ошеломленный, он ведет меня в гостиную, усаживает на диван и опускается передо мной на колени.
– Грейс? – Лицо его бледно.
– Это на работе.
Он облегченно выдыхает.
– И все?
– Все? – Я вытираю лицо рукавом.
– Я не это хотел сказать. Просто рад, что это не что-то более серьезное, что с твоими дедушкой и бабушкой все в порядке. Что произошло?
На меня падает тень – это надо мной наклоняется Анна. Я не слышала, как она вошла.
– Грейс. – Она садится рядом со мной и обнимает меня за плечи. Мои мышцы так напряжены, что ее прикосновение болезненно. И я стряхиваю руку Анны.
Подробно рассказываю о событиях ужасного дня.
– Это не твоя вина. – Дэн сжимает мое колено.
– Ну, в какой-то степени ее, – говорит Анна. – Я знаю, ты бы никогда не навредила никому нарочно, но если бы ты была на улице и присматривала за ними…
– Анна, – резко обрывает ее Дэн. – Несчастные случаи бывают. Иногда в них никто не виноват.
– Она права. Мне следовало быть на улице. – Я вытираю глаза.
– Даже если бы ты была на улице, Эмили все равно вскарабкалась бы на качели и, вероятно, все равно бы упала.
– Может быть.
– Почти обязательно.
– Я не знаю, как завтра буду смотреть всем в глаза.
– С высоко поднятой головой. Честное слово, Грейс, тебе нечего стыдиться.
– Об этом будет судить «Офстед». – Я рву на кусочки мокрый носовой платок и смотрю, как клочки падают на пол. Конфетти в отсутствие праздника.
– Тебя отстранят от работы? – спрашивает Анна.
– Если нас не признают виновными, дело не будут обнародовать, слава богу. Я себе не прощу, если подорву Лин бизнес.
– Но родителям сообщат?
– Дети, вероятно, уже рассказали им, что приезжала «Скорая помощь», так что если они спросят, то мы скажем, что произошел несчастный случай, а если не спросят, то не уверена. Это Лин решать. Надеюсь, они не узнают. Они мне доверяют.
– И по-прежнему будут доверять, – говорит Дэн. – Ты прекрасно обращаешься с детьми. Они тебя обожают.
– Спасибо. – Я наклоняюсь вперед, наши лбы соприкасаются. – Я люблю тебя, Дэн.
– Я тоже тебя люблю. Почему бы тебе не принять ванну? Я соберу ужин.
– Ты?
– Да, я. Я вполне способен, ты же знаешь, я делал это раньше. Треска с жареной картошкой на троих?
Будильник возвещает новый день, вырывая меня из тревожного сна. Я открываю опухшие глаза. Во рту сухо и кисло, я сожалею о вчерашнем жирном ужине из рыбы с картошкой и вине. Бреду в ванную и беру зубную щетку. Когда чищу задние зубы, то чувствую позывы к рвоте. С трудом смотрю на свое отражение в зеркале: глаза красные, лицо болезненно-бледное. Какой-то момент раздумываю, не сказаться ли больной, но вместо этого принимаю душ, одеваюсь и целую Дэна на прощание. Дверь в комнату Анны закрыта, и я рада, что она еще не встала. Меня больно задела ее вчерашняя реакция, пусть даже она озвучила то, что я сама думала, пускай даже я и впрямь виновата.
Спустившись вниз, я раздвигаю занавески в гостиной, вздрагивая от льющегося в окно яркого света. Миттенс спит, свернувшись клубочком на диване, среди упаковок от рыбы с картошкой. Две пустые винные бутылки стоят на полу. Неужели я одна их выпила? Пустые бутылки от пива Дэна лежат на боку. Наш бак для утилизации стекла будет снова переполнен. Надеюсь, мусорщики не оценивают нас так, как я порой себя оцениваю.
Поездка до работы оканчивается слишком быстро. Приехав, я погружаюсь в меланхолию, ожидая увидеть толпу сердитых родителей, выстроившихся перед зданием с плакатами «Справедливость для Эмили». Но на самом деле это просто еще один день. Парковка пуста, если не считать машины Лин. Я захожу через парадную дверь, чувствуя облегчение от того, что мой ключ до сих пор срабатывает. Значит, меня не изгнали.
– Иди сюда. – Лин раскрывает мне объятия. – Ты выглядишь ужасно. Пожалуйста, не беспокойся. Это был несчастный случай. Сегодня новый день.
Ее улыбка разбивает мои страхи, они падают на землю. Я перешагиваю через них, прощенная, и попадаю в медвежьи объятия.
Утро во многом похоже на любое другое, если не считать того, что Эмили отсутствует. Дети не вспоминают ни о несчастном случае, ни о «Скорой». Идет обычный день. Во время ланча мы с Лин пробегаем глазами отчет, перекусывая ее сандвичами с яйцом. В это утро я чувствовала себя настолько не в своей тарелке, что совершенно не позаботилась о еде.
– Я думаю, все будет хорошо. У нас хорошее соотношение численности персонала и детей, а наши предыдущие отчеты превосходны. Оборудование не имеет дефектов. Это печальное происшествие, но, думаю, они не станут его раскручивать.
– Надеюсь, что нет.
– Эмили выздоровеет, это главное. А если делу не дадут ход и не станут делать его достоянием общественности, оно совсем не повлияет на нашу репутацию. Это обычное дело. А теперь сходи приготовь мне кофе.