Я уперлась ступней и руками в шершавую кору дуба, растягивая мышцы на ноге. Когда распрямилась, кто-то похлопал меня по плечу.
– Грейс? – Голос был негромким. Я впилась взглядом в ствол дерева, а по телу стремительно разлился адреналин. Не может быть. Я не смела обернуться.
– Грейс?
Я медленно повернулась.
Рот Чарли растянулся в улыбке, но глаза не зажглись и кожа в уголках глаз не собралась морщинками. На ее бедрах сидели крохотные шорты, из-под короткого топика с открытыми плечами выпирали ключицы.
Грязный розовый рюкзак глухо стукнулся о землю.
– Та-дам! – Она взмахнула руками с растопыренными пальцами. Улыбка сползла с лица. – Скажи что-нибудь.
Я открыла рот и снова его закрыла.
– Обнимемся по крайней мере? – Она сделала шаг вперед, раскрыла мне объятия. Я чувствовала биение ее сердца, давление ее ребер. Ее тело дрожало, рукав моей футболки промок. Я оттолкнула ее, жестче, чем было нужно.
– Почему ты уехала? – Я вонзила ногти в ладони. Постаралась понизить голос. – Ни одного чертова телефонного звонка…
– Все сложно.
– Слушаю, – сказала я, скрестив на груди руки.
– Я все объясню. Обещаю. Я по тебе скучала.
– Ты исчезла, ничего мне не сказав. Удрала сразу же после смерти Шиван. – Руки у меня подергивались, и я сама не знала, хочу ли ее шлепнуть или обнять.
– Не знала, что сказать.
– И не могла ничего придумать за все шесть лет?
– Чем больше я это откладывала, тем труднее становилось.
– Первый забег, двести метров, начнется через пять минут, – раздался голос дедушки из громкоговорителя.
– Мне надо идти. Послушай, – сказала я, смягчаясь, – не хочешь остаться и посмотреть? Мы как следует поговорим после этого. Потом твоя мама будет петь. Она знает?
– Нет. – Лицо Чарли омрачилось. – Но посмотри. – Она обвела жестом толпу. – Грандиозное событие, верно?
– Это мы с бабушкой его организовали. Не ожидала, что оно окажется таким популярным.
– А в честь чего?
– Оно благотворительное. В помощь больным с черепно-мозговыми травмами.
– Твой отец?
Я кивнула.
– Скоро будет пятнадцатая годовщина. Ты знаешь…
– Я побегу с тобой.
– Уверена? У тебя такой усталый вид.
– Я хочу. Если ты только не боишься конкуренции, – усмехнулась Чарли, и я против воли тоже заулыбалась. Все это было так для нее типично. Чувствовалось, что она вернулась. Мы все уладим после.
– Ну, давай, – сказала я. – Внесу тебя в список.
На линии старта мы с Чарли протолкнулись в первый ряд. Я опустилась на колени, чтобы завязать шнурки двойным узлом.
– Тебе надо сделать то же самое, – кивнула я на ее ноги. Она помотала головой и побежала на месте.
– Ты вернулась насовсем? – спросила я.
– Надеюсь. Я не хотела уезжать, но чувствовала, что должна. – Она закусила губу. – Я совершила нечто ужасное, Грейс. Надеюсь, ты сможешь меня простить.
Стартовый пистолет выстрелил, и я как можно быстрее заработала руками и ногами, словно гналась за ее словами. Конский хвост хлестал меня по шее. Небо было безоблачным, воздух – теплым и душным. Мне слышно было скандирование толпы. Я на нее не смотрела. Не могла оторвать глаз от Чарли, боялась, что она исчезнет, так ничего и не объяснив. Что она совершила? Она бежала передо мной. Игнорируя колющую боль в боку, я гнала себя вперед.
– Давай, Грейс! – Бабушкин голос выпевал мое имя, подзадоривая меня. Финишная черта маячила впереди. В последнем броске я удлинила свой шаг. Теперь я была практически наравне с Чарли. Еще один рывок – и я ее обгоню. Мы обе вытянули руки. Краем глаза я увидела, как она упала. Надо было как следует завязывать шнурки. Моя рука ударилась о желтую ленту. Я пересекла линию и, стараясь посмотреть назад, растянулась на земле. Левую лодыжку пронзила раздирающая боль. Я сидела, чуть не плача, на траве, массируя распухающую лодыжку, и дедушка трусцой побежал в мою сторону, а потом пробежал мимо меня. Я обернулась. Чарли лежала неподвижно.
– Вызовите «Скорую»! – закричал кто-то, а я кое-как поднялась и захромала к ней. Возможно, это я кричала.
Она была неподвижна.
Слишком неподвижна.
Мимо меня протолкнулась Лекси и опустилась на колени возле дочери.
– Чарли? Что за хрень?
Вставай. Вставай. Вставай.
Я почувствовала, как кто-то обнял меня за плечи. Дэн все-таки пришел болеть. Я стряхнула его руку, опустилась возле моей лучшей подруги. Курс первой помощи, который я прошла в детском саду, на мгновение выскочил из головы, но, когда я проверила ее пульс, все вернулось и захлестнуло меня. Я вдувала воздух ей в рот и давила ей на грудь. Раз, два, три, четыре, пять.
– «Скорая»? Где эта проклятая «Скорая»? – слышала я крики Лекси, но все продолжала считать, вдувая воздух в сухие губы Чарли. Раз, два, три, четыре, пять.
Чарли не реагировала. Ее кожа была похожа на воск, и, несмотря на жар от солнца, все больше холодела. Я считала, а Лекси плакала навзрыд. Я считала, а Чарли не двигалась. Приехали медики и перехватили у меня инициативу, а когда они наконец прекратили ее оживлять и покачали головами, я все еще продолжала считать.
Глава 42Настоящее
После двух часов ночи я запираю за собой входную дверь дома Лекси и засовываю ключ под гнома. Несусь через деревню. Из пространства между двумя припаркованными машинами на меня выскакивает кошка, и я испуганно вскрикиваю. Мне повсюду мерещится Анна: за ветвями деревьев, которые качаются и шепчут на ветру, скрючившаяся в тени кустарников, таящаяся в темных дверных проемах. Я прохожу через центр деревни, уличные фонари там сейчас горят не все, а когда достигаю окраины, они и вовсе исчезают. Я останавливаюсь при входе в свой переулок. Он темнеет передо мной, как зияющий черный рот. Небо затянуто облаками, и я не вижу коттеджа. Коленки резко дергаются, когда над переулком, словно звук выстрела, разносится грохот. Я уже готова бежать прочь, но слышу его снова и понимаю, что это моя калитка. Чертов Дэн. Кулаки сжимаются и разжимаются, и я перехожу на бег, спотыкаясь на рытвинах, с хозяйственной сумкой, полной писем, которая путается у меня в ногах. Я бросаюсь к двери, тычу ключом мимо замочной скважины – один раз, другой, третий, – и вот наконец я внутри. Захлопываю за собой дверь и прижимаюсь к ней спиной, пережидая, пока уймется жжение в груди.
От едкого запаха свежей краски перехватывает горло, и я устремляюсь наверх, приоткрываю окно в своей спальне, тут не пахнет домом. Бабушка сняла занавески, чтобы постирать. Обои от Лоры Эшли покрыты пятнами сажи и лупятся – лимонные и кремовые цветы с трудом узнаваемы, – но я едва замечаю окружающую обстановку. Сижу, скрестив ноги, на голом матрасе, закутав плечи одеялом без пододеяльника. Сортирую письма, стараясь разобраться в хронологии. Анна начала писать Лекси через несколько недель после того, как ей исполнилось восемнадцать. Память подсказывает, что именно тогда Лекси переменилась. Прежде она была просто изредка выпивающим человеком, а потом стала настоящей пьяницей, раздражительной и слезливой. И в это же самое время я начала получать письма с угрозами. Неужели их тоже писала Анна?
Анна писала Лекси в течение полугода, пыталась приехать в гости, но потом письма прекратились. Письма ко мне прекратились тоже. Почему? Встретилась ли Анна с Лекси, с Чарли? Не поэтому ли Чарли исчезла? «Я совершила нечто ужасное, Грейс. Пожалуйста, прости меня». Слова расплываются перед воспаленными глазами. Я подавляю второй зевок на протяжении минуты, натягиваю пижаму, которая пахнет бабушкиным стиральным порошком, валюсь в постель и вырубаю лампы.
Когда я в детстве не могла заснуть, отец усаживался на край моей узкой кровати и гладил меня по голове, а ночник озарял его лицо оранжевым светом. «Вспомни десять приятных вещей, которые случились сегодня», – говорил он, и я перечисляла их, одну за другой, ни единого раза не выдав, что самой приятной вещью из всех было ощущение, что мы единственные во всем мире бодрствуем, укрытые в уютном и безопасном коконе моей желтой, как подсолнух, спальни.
Сегодня ночью я чувствую все, что угодно, кроме безопасности. Несмотря на усталость, которая проникла даже в кости, и на количество выпитого алкоголя, сон бежит от меня. Я свешиваюсь с кровати и шарю в поисках сумки, из которой вытаскиваю снотворные таблетки и вытрясаю из пузырька одну – затем думаю о прошедшем дне и вытряхиваю вторую. Медлю в нерешительности, прочитав предупреждение на пузырьке, оцениваю количество выпитой мною водки – больше, чем мне когда-либо доводилось пить, – но затем забрасываю таблетки на язык и запиваю теплыми остатками воды из купленной на вокзале бутылки «Эвиан». Уютно сворачиваюсь, плотно закутав плечи стеганым одеялом, и медленно дышу до тех пор, пока сон не уносит меня.
Когда нам с Чарли было по четырнадцать лет, дедушка с бабушкой возили нас на остров Уайт. Я стояла, покачиваясь, на палубе парома, раскинув руки и слизывая капли соленой воды с губ, а ветер сек мои щеки и задувал волосы в рот. Я помню, какую дезориентацию испытывала: под ногами у меня была твердая поверхность, и казалось, что мы едва движемся, но я чувствовала потерю равновесия. Слюна наполняла рот, и Чарли держала мне волосы, пока содержимое моего желудка выстреливало во вспененное сланцево-серое море.
На какой-то момент мне кажется, что я снова на том пароме. То же самое ощущение движения и неподвижности и то же ощущение тошноты. Мягкие пальцы гладят мои волосы, и горячее дыхание согревает мне ухо. Мои ноздри вдыхают запах аэрозольного дезодоранта «Импульс».
– Грейс, – успокаивающе произносит чей-то голос. Чарли? Я понимаю, что вижу сон, и чернота снова кружит меня и тащит в глубину.
Свет бьет из окон, и я массирую веки кончиками пальцев, стараясь прогнать ощущение опьянения. Запах водоэмульсионной краски и лака удушающ, я почти ощущаю его на вкус. Заднюю стенку глотки жжет, а в висках пульсирует боль, но есть и другой запах, струящийся в комнату, и я говорю себе, что ошиблась. Глубоко вдыхаю, но он никуда не девается. Запах бекона.