Сестра луны — страница 2 из 12

Сакромонте, Гранада, Испания

Май 1912 года

Испанские кастаньеты

(castanuelas)

Музыкальный инструмент типа перкуссии, который используется во время исполнения в традиции фламенко таких цыганских танцев, как замбра, сигирийя или севильяна.

10

Воздух был неподвижен. Вокруг царила тишина, даже птицы умолкли в оливковых рощах, которыми заросли склоны гор, испещренные множеством тропинок, извивающихся между пещерами Сакромонте. Стоны Марии эхом отдавались от стен пещеры. На фоне столь непривычно глубокой тишины ее громкие утробные крики звучали особенно дико и будоражили воображение.

– А где все? – спросила она у Микаэлы.

– На свадьбе Пако и Фелиции. Или ты забыла? – ответила ей Микаэла. Длинные черные волосы ворожеи были аккуратно собраны в тяжелый узел на затылке. Более чем простая прическа Микаэлы контрастировала с ее подчеркнуто нарядным платьем, пышно отороченным кружевами.

– Ах да! Конечно… – едва слышно пробормотала Мария, а Микаэла в это время положила ей на лоб, обильно покрытый каплями пота, тряпицу, смоченную в холодной воде.

– Уже недолго осталось ждать, querida, но ты тужься, милая, тужься. Ребеночку надо помочь.

– Не могу, – простонала в ответ Мария, и тело ее снова содрогнулось от боли. Началась очередная схватка. – У меня больше нет сил.

– Прислушайся, Мария! – воскликнула Микаэла, навострив одно ухо. – Слышишь? Они уже начинают танцевать альбореа. А ты вслушивайся в ритм и тужься!

Мария расслышала мерный медленный звук: чьи-то руки отбивали четкий ритм на барабане кайон. О, как же хорошо были ей знакомы эти звуки. Скоро, совсем скоро они взорвутся веселой, жизнерадостной мелодией. Вот к барабану присоединились гитары, и земля завибрировала под ногами сотен танцоров, вступивших в круг.

– jDios Mio! – простонала роженица. – Этот ребенок убьет меня.

Она продолжила стенать, а дитя между тем продвигалось все дальше и дальше по ее телу.

– Младенец рвется на свет. Тоже хочет поучаствовать в танцах. Будет, как и его мама. Прислушайся! Ведь сейчас они поют для вас обоих. Это же альба, рассвет, начало новой жизни.

Через пару минут раздались ликующие звуки гитары, и голоса певцов достигли своего апогея, слившись воедино, и в это самое мгновение дитя пришло в этот мир.

– Девочка! – воскликнула Микаэла, перерезая пуповину ножом, потом быстро разобралась с последом. – Такая крохотная, но, по-моему, здоровенькая. – Она ловко перевернула младенца на спинку и слегка хлопнула по попе. Ребеночек негромко откашлялся, а потом раскрыл ротик и зашелся плачем.

– Ну вот! – проговорила Микаэла и стала пеленать новорожденную, проворно поворачивая ее тельце, словно это обычный кусок мяса. – Сейчас она твоя. Да благослови ее Дева Мария здоровьем и счастьем.

– Аминь, – откликнулась Мария, глядя на крохотное личико дочери: огромные глаза, нос луковкой, пухлые губки, кажущиеся слишком большими для ее ротика. Маленькие ручонки сжаты в два кулачка, которыми она энергично рассекает воздух, явно чем-то недовольная, продолжая кричать во всю мощь своих легких. Ножки тоже приподнялись над пеленкой и начали двигаться в разные стороны. Это пьянящее чувство свободы, которое ощутил младенец, вырвавшись наконец из материнской утробы.

– Горячая девчушка. Уже почувствовала свою силу, duende, бесенок маленький. Я буквально ощущаю эту силу. – Микаэла кивком головы подтвердила свои слова, потом передала несколько тряпок Марии, чтобы та остановила у себя кровотечение, после чего ополоснула руки в тазу с водой, тоже уже красной от крови. – Пока оставляю вас наедине. Начинайте потихоньку привыкать друг к другу. Я скажу Хозе, что у него родилась дочь. Думаю, он вскоре примчится сюда, чтобы взглянуть на малышку своими глазами.

С этими словами Микаэла вышла из пещеры, а Мария, вздохнув, приложила ребенка к груди, пытаясь унять ее плач. Ворожею можно было понять. Ничего удивительного, что ей так не терпелось, чтобы роды поскорее закончились; весь поселок Сакромонте в это время веселился на свадьбе. Ведь этого торжества все ждали целый месяц: невеста – внучка самого Хорроджумо, покойного цыганского короля. Столы будут ломиться от изобилия, вино литься рекой, да и все остальное тоже, как и положено на всяческих торжествах в честь королевских особ. Мария хорошо знала: не ринется ее муж с такого праздника, чтобы поскорее взглянуть на жену и свою новорожденную дочь. Уж скорее он прокатится голышом на своем муле по улицам Гранады.

– Вот мы и остались с тобою вдвоем, – прошептала она девочке, которая наконец начала сосать грудь и перестала плакать. В пещере снова установилась тишина. – Ты, к несчастью, родилась девочкой. Нелегкий жребий, милая.

Спотыкаясь, Мария поднялась с кровати, прижимая к себе дочь, ей отчаянно хотелось пить. Микаэла ушла второпях, даже забыла наполнить кружку роженицы водой. Мария медленно двинулась из спальни в сторону кухни, расположенной на выходе из пещеры. Голова у нее кружилась и от жажды, и от перенесенных страданий. Мария схватила кувшин с водой, поднесла его к губам, жадно выпила. Выглянув в оконце, высеченное прямо в скале, она увидела чистое ночное небо, сплошь усыпанное мерцающими звездами, которые веером рассыпались вокруг совершенного по своей форме полумесяца.

– Свет, – едва слышно прошептала Мария. И поцеловала свою доченьку в макушку, покрытую нежным пушком. – Решено! Я назову тебя Лусия, моя маленькая.

Кое-как доплелась обратно до кровати, прижимая одной рукой ребенка, а в другой неся кружку с водой, опустилась без сил на постель и сразу же забылась тяжелым сном изнуренного человека под убаюкивающие звуки фламенко, доносившиеся издалека.

* * *

1922 год, десять лет спустя

– Где ты шлялась, негодница? – сердито спросила у дочери Мария, подбоченясь и стоя у входа в пещеру Альбейсин. – Алисия сказала своей маме, что сегодня тебя в школе не было.

– Змеюка эта Алисия! – Лусия зло блеснула в ответ глазами. – Вечно лезет не в свои дела.

Мария увидела, что дочь уже успела сымитировать ее позу и теперь стоит перед ней, тоже уперев руки в свои худющие бедра.

– И перестань огрызаться, птичка моя! – прикрикнула на девочку мать. – Я прекрасно знаю, где ты была, Томас видел тебя у фонтана. Опять там танцевала за милостыню.

– Ну, что тут такого? Нужно же кому-то в этом доме зарабатывать деньги. Разве не так? – Лусия вложила несколько песет в руку матери, после чего, тряхнув своими длинными черными кудрями, с гордым видом прошествовала мимо Марии вглубь пещеры.

Мария молча глянула на монетки, которые дала ей дочь; вполне хватит для того, чтобы сходить на рынок и купить там немного овощей и даже пару кровяных колбасок на ужин Хозе. Но все равно нельзя допустить, чтобы девочка совсем отбилась от рук. А ее десятилетняя дочь уже привыкла жить по своим законам. На вид Лусии можно было дать лет шесть, не больше, такая она маленькая и хрупкая. Однако за внешней субтильностью ребенка скрывается бешеный темперамент, который, по словам ее отца, лишь добавит со временем страсти в ее манеру исполнения фламенко. По его словам, у дочери необыкновенные способности танцовщицы.

– Чему же тут удивляться? Ведь она же появилась на свет под звуки альбореа! – не раз восклицал Хозе. – В ней живет дух дуэнде, – сказал он вечером того же дня, усаживая дочь на спину мула, чтобы отвезти ее в город. Там, на центральной площади Гранады Лусия станет танцевать фламенко под аккомпанемент его гитары. Хозе прекрасно знал: те деньги, которые он получит, пока хрупкая фигурка его дочери будет выделывать всяческие вращательные па и притопы, втрое перекроют его заработки, те чаевые, которые оставляют ему пьяные завсегдатаи окрестных баров.

– И не держи ее там допоздна! – крикнула Мария мужу, когда мул, цокая копытами, поплелся вниз по извивающейся тропинке.

Затем она пошлепала по двору, переступая ногами по пыльной твердой земле, снова устроилась у входа в пещеру и принялась дальше плести корзину из травы эспарто, которая уже успела как следует высохнуть после уборки урожая. На какое-то мгновенье Мария прислонилась головой к стене, наслаждаясь благодатным теплом нежаркого солнца, лучи которого падали ей прямо на лицо. Потом она открыла глаза и глянула вниз, в долину, по которой струится река Дарро. По весне в половодье река вздувается и раздается вширь от многочисленных притоков и ручьев, льющихся с гор Сьерра-Невада. Солнце уже клонилось к закату, подсвечивая своими ярко-оранжевыми лучами старинную крепость Альгамбру, которая взметнулась ввысь на противоположной стороне ущелья, ее древние башни устремились к небу на фоне темно-зеленой листвы окружающих рощ.

– Пусть мы и влачим такую же жалкую жизнь, как наши мулы, но зато нам дано видеть всю эту красоту, – пробормотала про себя Мария. Она снова погрузилась в плетение. Работа успокаивала, Мария почти физически чувствовала, как спадает с нее напряжение от постоянно терзающих мыслей о том, что Хозе использует их дочь, чтобы заработать на пропитание для всей семьи. Ее муж слишком ленив, чтобы найти себе нормальную работу. Он предпочитает полагаться в этой жизни лишь на свою драгоценную гитару и на талант дочери. Изредка они с Лусией даже получают приглашение от какого-нибудь богатенького обывателя из местных испанцев выступить перед его гостями на вечеринке в одном из тех роскошных домов, которых полно в Гранаде. Подобные выступления среди великолепия и богатства лишь придают дочери излишнюю самоуверенность, порождая у нее призрачные иллюзии. Она ведь не понимает, что богатеи совсем из другого мира, в который ей никогда не попасть.

Но Лусия, кажется, думает иначе. Во всяком случае, она отчаянно сражается за свое место под солнцем. Мария не помнит такого мгновенья, когда бы ее дочь не отбивала ритм своими ножками. Даже ребенком, сидя на высоком стульчике, на котором ее кормили, она отбивала ритм железной ложкой, а ноги в это время сами собой продолжали двигаться в такт. Девочка не знала ни минуты покоя. Мария вдруг вспомнила, как однажды ее девятимесячная дочь сама встала на ноги, ухватившись за ножку стола, и самостоятельно сделала несколько первых шажков в своей жизни, упрямо отказавшись от всякой посторонней помощи. Со стороны могло показаться, что это хрупкая фарфоровая кукла встала на свои ноги и пошла гулять. Обитатели Сакромонте в страхе шептались за спиной Марии, встречая ее на прогулках с дочерью.

– Дитя дьявола, – однажды услышала Мария слова, которые обронила одна из соседок в разговоре со своим мужем. Да и то правда! Ребенком Лусия была неистова: от ее постоянных криков и воплей звенело в ушах. А потому Мария в глубине души была вполне согласна с соседкой. В поисках того, как обрести в доме вожделенную тишину и покой, Мария неожиданно для самой себя сделала одно удивительное открытие: девочка мгновенно успокаивалась, едва заслышав звуки отцовской гитары. При этом сразу же начинала отбивать такт своими ручками и одновременно притоптывать ножками. А однажды, когда Мария отрабатывала на кухне какие-то па из алегриа фламенко, готовясь к очередной фиесте, она вдруг увидела свою двухлетнюю дочурку, которая старательно повторяла каждое ее движение своим крохотным тельцем. Так же гордо вскинут подбородок, и ручки грациозно взметнулись над головой, и ножки притоптывали яростно и громко, но главное – Лусия каким-то чудодейственным образом сумела схватить саму суть танца.

– Боже мой! – прошептал Хозе, ошарашенно взглянув на жену. – Ты, наверное, хочешь научиться танцевать фламенко так же хорошо, как твоя мама, ласточка моя? – спросил он у дочери.

Лусия глянула на отца немигающим, напряженным взглядом.

– Si, папа. Я танцую!

С тех пор минуло восемь лет. И сегодня уже ни у кого не оставалось сомнений: дочь с ее поразительным талантом намного превзошла свою мать, которая по праву считалась одной из лучших исполнительниц фламенко в Сакромонте. За одну минуту ножки Лусии отбивали столько тактов, что Мария всегда сбивалась со счета, не успевая за чечеткой дочери, хотя та и просила ее подсчитать количество тактов. Ее braceo – особое положение рук во время танца – было практически безукоризненно. Но главное – в ее глазах постоянно полыхал огонь, будто в душе в этот момент тоже бушевало пламя, и этот свет, струящийся из глаз юной танцовщицы, поднимал само ее исполнение фламенко на новый, более высокий уровень.

Вечерами, когда белые столпы дыма поднимались над трубами домашних очагов, горы и пещеры Сакромонте оживали: призывные звуки гитар, глубокие, хватающие за сердце голоса cantaors – певцов-мужчин, стук кастаньет, топот ног танцоров. И не важно, что цыгане, заселявшие пещеры Сакромонте, были бедны и вечно голодны, но все они знали, что дух фламенко способен поднять и их собственный дух.

А уж Лусия, можно сказать, олицетворяла собой этот дух фламенко, как, пожалуй, никто иной. Когда она танцевала вместе с остальными односельчанами на фиестах, которые, как правило, устраивались в одной из больших пещер, принадлежащих всей коммуне, другие танцоры замирали на месте в немом восхищении. Что за чертенок сидит в этой девочке? Ибо как иначе объяснить ту силу, которую источал ее танец? Она словно изливала всю свою душу, танцуя перед собравшимися и тем самым гипнотизируя своих зрителей, потому что ее танец вмещал в себя все человеческие эмоции.

– Нет, она еще слишком мала, чтобы понимать, что у нее талант, – обронил как-то вечером Хозе, после того, как Лусия закончила танцевать перед толпой цыган, собравшихся у входа в их пещеру, буквально завороженных движениями ее легких ножек и искрами, сыплющимися из глаз этой еще совсем маленькой девочки. Но ребенок, судя по всему, прекрасно понимал, что у нее талант. – Наверное, именно поэтому ее исполнение отличается своей особой неповторимостью. Ведь она ни на кого не похожа, – заключил отец.

* * *

– Мама, давай я помогу тебе плести корзины, – предложила Лусия матери несколько дней спустя.

– Ну, если у тебя есть свободная минутка, то пожалуйста, – улыбнулась в ответ Мария. – Ты же у нас вечно занята. – Она похлопала рукой по ступеньке, предлагая дочери устроиться рядом, а потом вручила ей охапку эспарто. Какое-то время они работали молча. Пальцы Марии уже онемели от напряжения, и она перебирала ими не так быстро, как хотелось бы. Усталость давала о себе знать: она поднялась ровно в пять утра, покормила мула, цыплят, коз, которых держала в соседней пещере, использовавшейся как хлев для домашних животных. А потом развела огонь в очаге и поставила горшок с маисовой кашей – надо же успеть приготовить хоть и скудный, но завтрак и накормить им мужа и четверых детей. А еще страшно болит вся спина после того, как натаскаешь воды из больших цистерн, что установлены у подножья горы Сакромонте. Попробуй, поноси ведра с водой в гору, поднимаясь по крутым, вымощенным булыжником, деревенским улочкам.

И вот редкая минута покоя и тишины. Рядом с ней сидит и старательно трудится дочь. Как же часто, размышляет про себя Мария, она, разглядывая величественные постройки Альгамбры, лишний раз свидетельствующие о том, как никчемна и безрадостна ее собственная жизнь, сплошная борьба за существование изо дня в день, невольно начинает злиться, созерцая всю эту красоту. Утешает лишь одно: она живет среди своих соплеменников, окруженная заботой и вниманием со стороны остальных членов их небольшой горной общины. Их называют gitanos, испанские цыгане, предки которых были в свое время вытеснены за пределы городских стен Гранады и вынуждены были строить себе жилища, вырывая пещеры в монолитных скалах. Они принадлежат к беднейшим слоям местного населения, самая низшая каста, на представителей которых чистокровные испанцы смотрят с недоверием и даже откровенным презрением. Цыган здесь терпят лишь за их танцы, за их мастерство в кузнечном деле и за их ворожей, таких, как Микаэла, которая не только предсказательница, но еще и отличная знахарка. Недаром богатеи из Гранады часто обращаются к ней за помощью втайне от остальных, когда врачи уже бессильны помочь.

– Мама.

– Слушаю тебя, Лусия, – оторвалась от своих мыслей Мария и, взглянув на дочь, увидела, что та тычет пальцем в сторону Альгамбры.

– Когда-нибудь, в один прекрасный день, я буду танцевать там, и на меня будут смотреть тысячи зрителей.

Мария вздохнула. Выскажи вслух кто-нибудь из ее остальных детей подобную крамольную мысль, тотчас получил бы от нее хороший подзатыльник. Но с Лусией все иначе. Мария медленно кивнула головой.

– Так оно и будет, голубка моя, не сомневаюсь в этом ни минуты.

* * *

Поздно вечером того же дня, когда Лусия уже наконец улеглась на свой соломенный тюфяк, примостившийся рядом с кроватью родителей в небольшой нише, выдолбленной прямо за кухней и служившей им спаленкой, Мария сидела с мужем на улице. Они вели неспешный разговор.

– Меня беспокоит наша Лусия. У девчонки голова забита всякими бредовыми мечтами. Насмотрелась на богатство в тех испанских домах, куда ты ее берешь для выступлений, и вообразила себе бог знает что, – негромко обронила Мария.

– А что плохого в том, что девочка мечтает, mi amor? – возразил Хозе, загасив окурок своей манильской сигары каблуком сапога. – Мы все здесь влачим такое жалкое существование. Пожалуй, мечта – это единственное, что позволяет выжить.

– Хозе, меня волнует другое. Она не понимает, кто она и откуда вышла, и что все это значит. А ты стал приобщать ее совсем еще маленькой девочкой к другой жизни, по ту сторону городских стен. – Мария жестом указала на крепостные стены, опоясавшие Гранаду, которые тянулись от самого подножья гор всего лишь в полумиле от их жилища. – И эти знания кружат ей голову, ибо она увидела жизнь, которой у нее самой никогда не будет.

– Почему ты так уверена? – Глаза мужа сверкнули на смуглом лице, унаследованном от предков, чистокровных gitano, полыхнули тем же недобрым огнем, как и у его дочери, когда она злилась. – Многие из наших прославились и стали богатыми благодаря своему таланту, Мария. Так почему такое не может произойти с Лусией? Тем более, с ее силой духа. Когда я играл на гитаре на Бульваре Рамбла в Барселоне, я познакомился с такими выдающимися танцовщиками, как Пасторо Империо и Хуана ла Макаррона. Они, между прочим, обитают в таких же шикарных особняках, как и богатые испанцы.

– Но это всего лишь двое из десятков тысяч других цыган, Хозе! Как же ты этого не понимаешь? А мы, все остальные, мы просто танцуем и поем, боремся за выживание, пытаемся заработать хоть какие-то крохи, чтобы было что положить в горшок на обед или на ужин. Боюсь, Лусию постигнет большое разочарование, когда она поймет, что ее заветным мечтам не суждено осуществиться. Между тем ребенок до сих пор не умеет ни читать, ни писать! В школу она ходить отказывается… Думаю, и ты, Хозе, в немалой степени поспособствовал этому ее нежеланию.

– А к чему ей все эти буквы и цифры, когда у нее такой талант? Послушай, жена, тебе не кажется, что ты на глазах превращаешься в сварливую старуху, давным-давно забывшую, что это такое – мечтать? Пойду-ка я поищу себе компанию повеселее… Buenas noches.

Мария молча наблюдала за тем, как муж поднялся со ступенек крыльца и зашагал прочь в темноте по пыльной дорожке. Она знала, сейчас потащится в один из кабаков. Их тут много разбросано в потайных пещерах. И будет там бузить с друзьями-приятелями до самого утра. Последнее время муж часто не ночевал дома. Мария даже стала подумывать о том, что он обзавелся на стороне любовницей. Правда, за последние годы он сильно сдал. Куда подевалось его прежде гибкое и упругое тело? Возраст, постоянные пьянки, убогая жизнь, которую они вели, все это не могло не сказаться на его внешности. Но при всем том Хозе был еще очень красивым мужчиной.

Мария вдруг отчетливо вспомнила, когда впервые увидела своего будущего мужа. Пожалуй, ей тогда было столько же лет, сколько сейчас Лусии. А он, рослый и сильный парнишка лет шестнадцати, стоял возле пещеры, в которой обитала его семья, и что-то наигрывал на своей гитаре. Его темные кудри отливали на солнце красновато-рыжеватым оттенком, пухлые чувственные губы растянулись в ленивой улыбке, когда Мария проходила мимо. Она влюбилась в него с первого же взгляда, хотя до нее и доходили всякие нехорошие слухи об Эль Лизо – Ловкаче, так его прозвали за виртуозную игру на гитаре. А еще и за его обхождение с женщинами, о чем, к несчастью, она узнала много позднее. Когда Хозе исполнилось семнадцать, он отправился в Барселону на поиски славы и денег. На тот момент у него был контракт, позволявший играть на Бульваре Рамбла. Этот район был буквально нашпигован самыми известными барами, в которых выступали исполнители фламенко.

Мария была уверена, что больше она его никогда не увидит, но через пять лет Хозе вернулся домой со сломанной рукой, а также с многочисленными синяками и кровоподтеками на красивом лице. Местные кумушки судачили, что он получил это в какой-то драке из-за женщины. Другие же утверждали, что с ним попросту расторгли контракт из-за его пристрастия к спиртному, и ему пришлось зарабатывать на кусок хлеба, принимая участие в кулачных боях. Но как бы то ни было, а сердце Марии билось сильнее всякий раз, когда она проходила мимо пещеры его родителей, когда отправлялась в город, чтобы купить там немного овощей на местном рынке. А Хозе неизменно встречал ее, стоя на пороге своего дома и покуривая сигару.

– Hola, маленькая красотка! – приветствовал он ее, когда она проходила мимо. – Ты та самая девчонка, про которую говорят, что она лучше всех в деревне танцует алегриа? Задержись на минутку, поговорим. Составь компанию больному человеку.

Стесняясь, Мария все же подошла к нему поближе, а он стал играть для нее на гитаре, а потом уговорил отправиться вместе с ним в оливковую рощу за пещерой и там станцевать для него. Он задал хлопками ритм, а потом обнял ее за талию и привлек к себе, и их тела задвигались в унисон, подчиняясь чувственным ритмам уже собственного сердцебиения. Домой она в этот вечер вернулась поздно, переполненная самыми радужными эмоциями и впечатлениями: впервые в жизни ее поцеловали.

– Где ты была? – спросила у нее Паола, ее мать, поджидавшая дочь на улице.

– Нигде, мама! – Девушка проворно прошмыгнула мимо матери, чтобы та не успела заметить краску стыда на ее лице.

– Предупреждаю тебя, девочка моя! Я все равно узнаю правду! – Паола угрожающе помахала пальцем перед ее носом. – Нутром чую, тут замешан какой-то мужчина.

Мария отлично понимала, что Паола и Педро, ее отец, никогда не одобрят роман своей дочери с Хозе. Его семья принадлежала к числу бедняков, а Мария из рода Амайя, богатой семьи, во всяком случае, по меркам цыган. Родители уже положили глаз на сына одного из своих дальних родственников. К сожалению, сама Паола сумела произвести на свет всего лишь одну дочь. Все же остальные ее беременности, а их было семь, оказались неудачными. А потому успешный кузнечный бизнес Педро срочно нуждался в наследнике.

Все это было прекрасно известно Марии. Но несмотря на то что она была послушной и любящей дочерью, все ее благие намерения держаться от Хозе подальше разбивались вдребезги, отказываясь подчиняться чувствам; да и Хозе преследовал ее повсюду.

А она, в свою очередь, все сильнее попадала под дурман его чар, окончательно теряя голову, пока его пальцы нежно касались то гитары, то ее тела. В конце концов, Мария сдалась и даже позволила себя уговорить убежать ночью из дома и предаться с ним любовным утехам в оливковой роще у подножья горы Вальпараисо. Все летние месяцы стояла необычайная жара, такое же нестерпимое пекло, какое обычно было в кузнице ее отца, и Мария чувствовала, как полыхают, словно охваченные огнем, и ее тело, и ее разум. Все, чего она жаждала, это скорейшего наступления долгой, прохладной ночи, когда она снова окажется в объятиях Хозе.

Однако вскоре ночным свиданиям влюбленных пришел конец. Хоть юная парочка была предельно осторожна, кто-то из жителей Сакромонте все же их увидел и рассказал обо всем Педро, который пришел в невиданную ярость.

– Ты навлекла позор на всю нашу семью, Мария! – разъяренно кричал он на дочь после того, как приволок Марию и ее любовника к себе в пещеру, чтобы разобраться с негодниками накоротке.

– Прости меня, папочка, – рыдала Мария, заливаясь слезами, – но я люблю его.

Хозе тоже упал на колени перед Педро, прося у него прощения и разрешения жениться на его дочери.

– Я люблю вашу дочь, сеньор. Обещаю, что всю свою жизнь буду заботиться о ней и беречь ее. Верьте мне!

– Нет, парень! У меня нет веры твоим словам. Твоя репутация мне хорошо известна, она ведь не идет, а бежит впереди тебя. А сейчас ты погубил еще и репутацию моей дочери! Ведь ей же всего пятнадцать лет!

Мария дожидалась своей участи на улице, пока отец и Хозе обсуждали ее будущее. Но самым страшным наказанием для нее было смотреть на лицо матери, совершенно убитой свалившимся на семью несчастьем. Целомудрие цыганской девушки – это ведь святое. Девственность – это основное достояние цыганки, которое она может предложить своему будущему мужу.

Но уже спустя неделю весь поселок Сакромонте веселился на спешно устроенном вечере по случаю помолвки влюбленной парочки, а месяцем позже состоялась и большая, шумная свадьба. Традиционные свадебные торжества длятся целых три дня. В последний вечер Марию облачили в нарядное платье цвета голубой фуксии с длинным шлейфом, волосы украсили цветами алого граната, после чего усадили на мула позади молодого мужа, и все сельчане двинулись шумной процессией, сопровождая молодых до родительской пещеры, в которой они должны были провести свою первую брачную ночь.

Мария до сих пор помнит, как ее трясло от страха в ожидании обряда Tres Rosas – Три розы. Вот в темноте пещеры над ней зависло лицо Хозе, от него сильно несло спиртным. Он поцеловал свою молодую жену, а потом вскарабкался на нее. Мария слышала веселый, громкий смех, который доносился с улицы, а сердце колотилось в груди почти так же быстро, как руки барабанщиков, задающих ритм на барабанах кайон.

– Свершилось! – выкрикнул во все горло Хозе и скатился с нее, после чего пригласил в пещеру мать новобрачной. Мария лежала неподвижно, ожидая, когда Паола приложит белоснежный носовой платок к ее промежности, и зная, что никогда на нем не появятся три капли крови, символизирующие ее девственность.

– Замри и ни звука, дочь! – приказала ей мать хрипловатым шепотом.

В мерцающем пламени свечи Мария увидела, как мама извлекла из кармана небольшой ножик и вонзила его в нежную плоть Марии на внутренней части бедра. Мария с трудом удержалась от крика, увидев, как капли крови из раны упали на платок, который держала мать.

– Ты сама постелила себе постель, голубка моя. Что ж, теперь тебе на этом ложе коротать все свои дни до самой смерти, – с яростью прошептала Паола и вышла из пещеры, держа перед собой окровавленный носовой платок.

Собравшиеся взорвались радостными криками и аплодисментами, когда Паола предъявила на всеобщее обозрение свидетельство невинности своей дочери.

– Ну, что, женушка моя? – Перед ней снова возник Хозе. – В одной руке он держал фляжку с бренди, в другой – манильскую сигару. – Выпьем за наш с тобой союз?

– Нет, Хозе. Мне не нравится этот вкус.

– Зато тебе нравится другое, да? – Он широко оскалился и, сбросив брюки, уронил их прямо на пол. Потом нырнул к ней под одеяло, связанное из разноцветных ниток. Она вязала это одеяло целый месяц.

Где-то через час Мария задремала: сказались усталость и напряжение последних нескольких дней. Сквозь сон она услышала, как Хозе поднялся с кровати и стал одеваться.

– Ты куда?

– Я кое-что забыл. Ты спи, mi amor, я скоро буду.

Однако когда Мария проснулась на рассвете следующего утра, мужа рядом с ней не было. Хозе так и не вернулся домой.

* * *

Мария подавила тяжелый вздох, направившись в отхожее место, общее для всех деревенских жителей; от него разило густым зловонием далеко вокруг. Если восемнадцать лет тому назад она еще по своей девичьей наивности верила в то, что Хозе любит ее так же сильно, как она его, то теперь все эти романтические иллюзии уже давным-давно развеялись. Наверное, думала она с горечью, Хозе все правильно рассчитал, понимая, что такой брак выгоден ему со всех сторон. Ее родители достаточно состоятельные люди; у них нашлись деньги, чтобы заплатить за новую пещеру для молодых, расположенную, правда, гораздо выше в горах. Собственное жилье стало свадебным подарком дочери, плюс еще дорогой набор железных кастрюль и другой кухонной утвари.

Их первое дитя, которое она родила на восьмом месяце, так приказала ей говорить всем ее мать, прожил всего лишь шесть недель. Вторая и третья беременности закончились выкидышами на втором месяце. Лишь с четвертой попытки на свет появился Эдуардо, и Мария с головой ушла в новые для себя материнские заботы. Наконец-то она может сидеть и обсуждать наравне с другими взрослыми женщинами всяческие снадобья от колик, лихорадки и диареи. Диарея, подобно чуме, свирепствовала и среди молодых, и среди старых жителей Сакромонте, особенно с наступлением дождей в зимнюю пору, когда все дорожки и тропинки вокруг превращались в сплошное грязное месиво, а выгребные ямы переполнялись водой, и зловонные потоки выливались наружу. С появлением ребенка Марию перестало волновать, что Хозе редко бывает дома. Или что в железной банке, которую они прячут в деревянном шкафчике прямо за образом Девы Марии, нет ни единой песеты. Радовало лишь то, что отец пообещал Марии взять Эдуардо, когда тот немного подрастет, к себе в кузню. Да и Паола всегда отсыпала им достаточно овощей, чтобы мать и младенец не умерли с голоду.

– Больше я ничего не могу дать тебе, – всякий раз говорила при этом Паола дочери. – Эта крыса, твой муж, он ведь тут же спустит на выпивку любые деньги, которые я дам тебе.

На обратном пути из уборной Мария даже улыбнулась, представив своего старшего сына Эдуардо. Хороший он мальчик. Вот сейчас трудится в кузнице наравне со своим дедом, а ведь ему только шестнадцать лет. А вот два других ее сына… Те, вне всякого сомнения, пошли в отца. У обоих бурлила дурная кровь, случались приступы необузданной ярости, явно унаследованной от пращуров, чистокровных цыган. Карлосу было уже почти пятнадцать. Он зарабатывал на жизнь кулачными боями. Правда, он всячески отрицал свое участие в подобных схватках. Но от зоркого материнского глаза не ускользало то, в каком виде он являлся домой рано поутру, с разбитым в кровь лицом, все тело в синяках. Филипе исполнилось тринадцать лет. Он с детства рос болезненным ребенком, поэтому ему всегда доставалось все самое вкусненькое. Но на него дурно влиял Карлос, которого он обожал. Филипе был способным гитаристом, и отец возлагал на него большие надежды, но вместо того, чтобы совершенствовать и развивать свой талант, парень слепо следовал за Карлосом повсюду, покорный, словно ягненок, по-ребячьи желая лишь одного: всемерно угодить своему любимому братцу и выслужиться перед ним. Мария вернулась в пещеру и мысли ее сами собой перекочевали на младшенькую, маленькую Лусию, с которой она, как мать, тоже связывала очень большие надежды, когда наконец забеременела ею после трех бесплодных лет.

– У тебя будет девочка, – объявила Микаэла, когда Мария пришла показаться вещунье на третьем месяце беременности. – Она будет обладать многими, очень многими талантами. И вообще будет необыкновенным ребенком!

Мария свято верила каждому слову, сказанному Микаэлой. Ведь у нее, как у истинной ворожеи, хотя невежественные испанцы называли ее просто «ведьмой», был третий глаз, и она никогда не ошибалась в своих предсказаниях. Все обитатели Сакромонте во всем полагались на Микаэлу. Она давала свое пророчество каждому, кто этого желал, хотя далеко не все были довольны теми прогнозами, которые ворожея озвучивала им на будущее.

Вот и Мария, в чем-то она ведь оказалась виновата сама, уж слишком буквально истолковала предсказание Микаэлы: «талантливая», «необыкновенная». В эти слова Мария вложила тот смысл, какой хотела сама: в ее доме появится, наконец, еще одна представительница женского пола, и она вырастет талантливой домохозяйкой и заботливой матерью, а пока станет подрастать нежная, ласковая, любящая дочь, верная помощница и надежная опора на старости лет.

– Вот в этом вся проблема с предсказателями и их предсказаниями, – пробормотала про себя Мария, раздеваясь при слабеньком пламени свечи, потом аккуратно сложила свое вышитое болеро, фартук, голубую юбку и нижнюю юбку, после чего натянула ночную сорочку. Беда не в том, что предсказатель в чем-то ошибается. Беда в другом: человек, кому адресовано то или иное предсказание, истолковывает его так, как ему самому хочется.

В глубине души Мария очень надеялась, что хотя бы кто-то из ее детей унаследует дар ее прапрабабушки. Та была сельской ворожеей еще до Микаэлы, то есть в их семье тоже существовал дар пророчества. Всякий раз, когда очередной малютка появлялся на свет, Мария мечтала о том, что вот сейчас придет Микаэла, осмотрит младенца и вынесет свой вердикт, скажет «да»: именно это дитя в один прекрасный день станет новой вещуньей или вещуном. И тогда все односельчане ринутся навещать их, зная, что новорожденный ребенок унаследовал дар пророчества, а когда вырастет, станет самой влиятельной женщиной или самым влиятельным мужчиной в их коммуне.

Мария вернулась на кухню, зачерпнула немного воды из ведра, чтобы ополоснуть лицо. Потом на цыпочках проследовала в жилую комнату; слева располагалась крохотная спаленка мальчишек, отделенная от кухни обычной занавеской. Мария слегка сдвинула занавеску в сторону и, держа перед собой мерцающую свечу, разглядела очертания худенького тела Филипе под тонким одеялом. Его дыхание было тяжелым и прерывистым, сильный бронхит все еще давал о себе знать. Рядом с ним на соломенном тюфяке крепко спал Эдуардо, закинув руки за голову. Мария издала раздраженный вздох, увидев пустую кровать Карлоса. Он снова не ночует дома.

Шлепая босыми ногами по земляному полу, она проследовала далее, в самый конец пещеры, где располагалась ее собственная комнатка. Лусия мирно спала на своем тюфяке рядом с кроватью матери. В пламени догорающей свечи Мария ловко прошмыгнула мимо дочери и забралась под одеяло. Потом затушила пальцами свечной огарок, откинула голову на твердую подушку, набитую соломой, и уставилась в темноту. Несмотря на то что на дворе стояла теплая ночь, в пещере было зябко, и Мария невольно содрогнулась, вдохнув в себя затхлый, пропитанный зловониями воздух. Ей захотелось, чтобы в эту минуту рядом с ней оказался Хозе, чтобы он обнял ее, приласкал, прогнал прочь все те страхи и сомнения, которые терзают ее душу, когда она начинает думать о будущем. Но сильные руки Хозе уже не хотят более ласкать расплывшееся тело женщины, потерявшее всю свою былую привлекательность после рождения пятерых детей и вечного недоедания. Мария отлично понимала, что в свои тридцать три года она выглядит гораздо старше своих лет.

– За что мне все это? – беззвучно вопросила она небеса и Деву Марию. Так и не дождавшись ответа, устало закрыла глаза и погрузилась в сон.

11

– Почему я всегда должна помогать тебе на кухне? – недовольно бурчала Лусия, пока Мария тащила ее вслед за собой на кухню. – Вон папа, Карлос, Филипе, сидят себе на улице днями напролет, тренькают на гитаре, а мы тут вкалываем за всех!

Наступило еще одно утро. День только начался, а Мария уже чувствовала безмерную усталость от одной только мысли, сколько дел ее еще ждет впереди.

– Варить еду – это женское занятие, Лусия. Ты это и без меня хорошо знаешь. – Мария вручила дочери тяжелый чугунный горшок. – Мужчины отправляются на заработки, а мы, женщины, делаем всю работу по дому. А потому перестань хныкать. Лучше почисти вон те овощи!

– Но я ведь тоже зарабатываю деньги! Когда я танцую вместе с папой в разных кафешках, папа только собирает монетки, которые мне бросают, да выпивает рюмку-другую, если его угощают. А мне после всего этого приходится еще и овощи чистить. Так почему я должна делать все? Когда-нибудь настанет день, когда я переселюсь из этой пещеры, не стану больше жить, словно какое-то животное. У меня будет красивый большой дом с настоящими полами из дерева, а не такой, как у нас, земляной пол. И будет собственная спальня! – Люсия обвела презрительным взглядом родительскую пещеру. – Почему у нас нет такой машинки, которая сама готовит всю еду? Я видела такую машину на кухне у одного богатого сеньора, когда мы с папой выступали в его доме. И у них есть женщина, которая делает всю работу на кухне. Я тоже со временем обзаведусь либо такой машиной, либо собственной поварихой. – Лусия зашвырнула очищенные овощи в котелок с кипящей водой. – А еще у них есть водопровод, которым пользуется только их семья. Представляешь, как здорово? – мечтательно добавила она, прижав на мгновенье к груди последнюю морковку, а потом отправила ее в котелок вслед за другими овощами.

– А пока сходи и принеси воды из нашего общего водопровода, – приказала Мария и вручила кувшин, оборвав фантазии дочери на полуслове.

– А что, мальчишки не могут принести воды? До этой колонки тащиться и тащиться, а я уже устала.

– Зато болтать ты не устала. Тараторишь без умолку! – прикрикнула на дочь Мария. – Ступай!

– Когда-нибудь, в один прекрасный день, у меня тоже будет собственный водопровод. Вот! – огрызнулась напоследок Лусия.

– А я в один прекрасный день умру от изнеможения, – пробормотала про себя ее мать.

Из мальчиковой спальни послышался надрывный кашель, а через пару секунд на кухне возникла тщедушная фигурка Филипе. Он яростно тер кулачками глаза, стараясь окончательно проснуться.

– А что у нас на завтрак, мама? – вопросил он все еще сонным голосом. – Опять каша?

– Да. Я приготовила тебе мятный настой от кашля, милый.

Филипе скорчил недовольную рожицу, но уселся за стол и стал хлебать ложкой водянистую кашу из маиса.

– Ненавижу этот мятный настой!

– Но он же тебе помогает. Сразу становится легче дышать. Надо будет обязательно снова сходить к Микаэле. Может, она даст тебе какое-нибудь средство посильнее.

Филипе испуганно раскрыл глаза во всю ширь и залпом осушил кружку с настоем мяты, которая стояла перед ним.

– Интересно, где это твой братец Карлос обитает? – спросила Мария у младшего сына. – Эдуардо сказал мне, что собирался сегодня взять его с собой в кузницу. Он уже достаточно взрослый мальчик. Может начинать обучаться кузнечному делу, как и его старший брат.

Филипе лишь молча пожал плечами в ответ и уткнулся носом в тарелку, избегая встречаться взглядом с матерью. Мария знала, мальчишка никогда не выдаст своего обожаемого брата.

И тут же, словно по сигналу, в пещере появился Карлос. Один глаз у него был сильно подбит.

– Привет, мама, – спокойно поздоровался он с матерью и плюхнулся на табурет рядом с братом.

Вместо того чтобы подать сыну миску с кашей, Мария склонилась над ним и внимательно обозрела нежную кожу вокруг затекшего кровью глаза.

– Что это, Карлос? С кем ты подрался на сей раз? – требовательно спросила Мария.

Карлос слегка отстранился от матери.

– Да это же ерунда, мама. Перестань зря шуметь…

– Опять, значит, дрался за деньги, да? Я не такая дурочка, Карлос. Знаю, мне рассказывали, что творится в заброшенных пещерах на самой вершине горы.

– Да нет же, мама. Просто вышла небольшая стычка с Хуаном из-за одной девчонки. Честно!

Мария лишь слегка прищурилась в ответ и молча подала сыну кашу. Иногда ее охватывало откровенное отчаяние при мысли о том, что все мужчины в ее семье не обращают ровным счетом никакого внимания ни на то, что она говорит, ни на то, что она делает. Разве что ее любимец Эдуардо прислушивается к маминым словам.

– Ты слышала новость, mi amor?

В пещеру вошел Хозе, Мария глянула на мужа. Он снял с головы черную шляпу с загнутыми полями, защищавшую глаза от яркого утреннего солнца.

– Что за новость? – сдержанно поинтересовалась Мария.

– В июне в Альгамбре пройдут состязания на лучшее исполнение фламенко. – Хозе уселся за стол напротив сыновей, даже не глянув на подбитый глаз Карлоса.

– Ну, и что из того? – Мария поставила перед мужем миску с кашей.

– А то, что в этом состязании могут принимать участие и любители! Конкурс глубокой песни, вот что это! Наш великий композитор Манюэль де Фалья задумал устроить самую настоящую фиесту фламенко – музыка, песни, танцы. И никаких профессиональных артистов старше двадцати одного года. Поскольку я уже давно не выступаю как профессионал, то вполне могу поучаствовать в этом состязании.

– И я тоже, – вполголоса пробормотала Мария.

– Конечно, и ты тоже можешь. Но разве ты не понимаешь, какой отличный шанс появляется у нашей Лусии? Там ведь будут все-все-все знаменитости: сам дон Антонио Чакон будет заседать в судейской коллегии. Ходят слухи, что даже прославленная Хуана ла Макаррона примет участие в выступлениях, но, по условиям конкурса, она не будет соревноваться с остальными участниками.

– Так ты говоришь, что хочешь отправить на этот конкурс Лусию?

– Конечно!

– Но, Хозе, ей ведь всего лишь десять лет!

– Что не мешает ей уже быть королевой танца. – Хозе развернул руки ладонями вверх, а потом негромко прихлопнул в ладоши, выдавая тем самым свою внутреннюю взволнованность.

– Наверняка там у них будут, Хозе, особые правила в том, что касается участия детей. Иначе все честолюбивые родители захотят продемонстрировать судьям своих маленьких Макаррон, – вздохнула Мария.

– Наверное, ты права, но я все равно найду способ, как явить миру талант нашей дочери. А ты должна будешь сшить ей платье с таким длинным шлейфом, чтобы ее наряд сразу же бросался в глаза зрителям, – сказал Хозе и закурил очередную сигару.

Густые клубы табачного дыма поплыли над кухонным столом. Мальчишки поспешно доели свою кашу и тотчас же вышмыгнули из пещеры на улицу, догадавшись, что между родителями явно назревает ссора.

– У нас нет денег даже на пропитание, – ответила Мария, глядя на мужа. – Откуда же прикажешь мне взять деньги на новое платье для Лусии?

– Клянусь, я раздобуду эти деньги, – беспечно отмахнулся тот. – Быть может, это наш единственный шанс. Мы не должны его упустить.

– Но поклянись мне, Хозе, что ты не украдешь эти деньги. Умоляю тебя! – взмолилась Мария.

– Конечно, не украду! Что за глупости! Клянусь тебе именем своего отца! А ты же знаешь, я всегда держу свое слово! – Он широко улыбнулся и попытался обхватить жену за талию, но она выскользнула из его рук и поспешила вслед за сыновьями на улицу: надо закончить плетение корзины.

Мария медленно побрела в хлев, где хранила свои материалы для плетения, бок-о-бок с тощим мулом и козой. Ее единственное требование, которое она всегда предъявляла Хозе и сыновьям, – не красть. Никогда не брать чужого, как бы трудно им ни жилось. Она знала, что многие нуждающиеся цыганские семьи, обитающие в Сакромонте, не чурались такого заработка, и при случае какой-нибудь сорвиголова из местных мог запросто опустошить карманы зеваки на базарной площади. Как правило, кончалось все это плохо: воришек ловили и отправляли за решетку. Или суровый испанский судья выписывал им такой штраф, который многократно превышал сумму того, что было украдено. Закон не проявлял снисхождения к цыганам.

Пока ее семью бог миловал: Мария полагала, что ни муж, ни сыновья не промышляют воровством и держат когда-то данное ими слово. Но возбуждение, охватившее Хозе, блеск его глаз, все это красноречивее всяких слов говорило о том, что муж не остановится ни перед чем, чтобы раздобыть деньги на платье для Лусии.

Выйдя из хлева, Мария взглянула на Альгамбру и невольно вспомнила, как совсем недавно дочь говорила ей, что она обязательно будет танцевать там в один прекрасный день. И тут Марию осенило. Она поняла, что ей надо сделать. Еще раз вздохнула и смахнула слезы, навернувшиеся на глаза. Немного успокоилась и вернулась в пещеру, застав Хозе выскабливающим остатки каши из котелка.

– Я перешью для Лусии свой наряд, в котором танцевала когда-то фламенко, подгоню по ее меркам, – объявила она мужу.

– Правда? Ты пойдешь на такой шаг ради дочери?

– Если это поможет уберечь тебя, Хозе, от тюрьмы, то да, пойду.

* * *

– Мамочка, ты слышала? Я буду танцевать в Альгамбре! А я же говорила тебе, что буду! Помнишь?

Лусия вонзила свои крохотные ножки в землю, а потом лихо отбила ими чечетку.

– Папа говорит, что на меня будут смотреть тысячи зрителей, и меня заметят и пригласят в Мадрид или Барселону, и я стану там звездой!

– Да, слышала, милая. Очень радостная новость.

– А ты, мамочка, будешь выступать? Папа будет, он говорит, что я должна украдкой пробраться на сцену, как только он начнет играть на своей гитаре. Говорит, что я еще слишком маленькая, чтобы меня допустили к выступлению по всем правилам. Ну, и как тебе папин план? Хороший, si?

– Хороший, но прошу тебя, Лусия, – Мария приложила палец к губам, – об этом никому ни слова. Это наш секрет. Если кто-то узнает про то, что задумал твой отец, он может помешать, и тогда ваш план сорвется. Понимаешь меня?

– Si, мамочка. Обещаю, я буду молчать. А сейчас я пойду, потренируюсь.

Спустя два дня Мария взяла в руки ножницы и извлекла из сундука свое красивое платье фламенко. Насыщенного темно-красного цвета, расшитое белыми, черными кружевами и воланами. Когда-то она сама пришивала к платью все эти кружева. Она вспомнила, с какой радостью облачалась в этот наряд, когда была молодой, как сразу же преображалось ее тело, туго затянутое в корсет, как красиво опадали рукава с ее нежных плеч. А сейчас у нее было такое чувство, будто она собирается резать по живому собственное сердце, навсегда прощаясь со всеми своими девичьими мечтами, которым так и не суждено было сбыться. А ведь мечталось о счастливой любви, о довольных жизнью детках и о том, как, танцуя вместе с красавцем-мужем, они устремятся навстречу прекрасному будущему.

Чик! Чик! Чик! – проворно щелкали ножницы, отрезая один волан за другим и роняя их на землю. Мария оставила всего лишь несколько воланов и немного кружев, только то, что велел оставить Хозе.

Закончив, Мария сгребла в кучу обрезки от своего бывшего платья. Она понимала, что их еще можно использовать для украшения других платьев или пустить в ход для оторочки одной из своих юбок или жилеток, однако снова взяла в руки ножницы и продолжила кромсать обрезки до тех пор, пока от них не осталась лишь небольшая кучка маленьких кусочков ткани. Их Мария сгребла в корзину, подошла к печке и бросила в огонь.

* * *

Знойным июньским утром начался первый Concurso de Cante Jondo – Конкурс глубокой песни. Население Сакромонте увеличилось по крайней мере раз в двадцать, если не больше. Те цыгане, которые съехались в Гранаду со всей Испании и не смогли найти себе пристанище у родных и близких в самой деревне, разбили шатры прямо на горном склоне, вдоль узких тропинок, связующих пещеры Сакромонте друг с другом, а также в оливковой роще, которая раскинулась у подножья самой горы.

Приехали и дальние родственники Хозе из Барселоны: их каталонский акцент был таким же сильным, как и их аппетит. Мария приготовила огромный чан своего коронного блюда puchero a la gitanilla – жирное мясное рагу с овощами и турецким горохом, для которого пришлось, как ни жаль, пожертвовать самой старой из кур.

Рано вечером родственники из Барселоны снялись с места и двинулись дальше, прихватив с собой Филипе, который сгорал от нетерпения совершить вместе со взрослыми долгий спуск с горы в долину реки Дарро, а там снова подняться по склону уже другой горы к Альгамбре.

– Филипе, будь осторожен и веди себя как следует. И чтобы домой вернулся не слишком поздно, – напутствовала сына Мария, помогая ему повязать ярко-голубой шарф вокруг талии. Мальчишка тотчас же выскользнул из ее рук, она даже не успела отряхнуть грязь с его курточки.

– Ну, хватит, мама! – пробормотал он негромко, и его худенькое личико покрылось краской смущения, когда он перехватил насмешливые взгляды двух своих юных кузин, обращенных на него.

Мария молча проследила за тем, как они все вместе веселой гурьбой, к которой присоединились и многие из деревенских парней и девушек, двинулись вниз по дороге. Вся молодежь была нарядно одета, сапоги парней надраены до блеска, как и темные волосы, обильно умащенные маслом.

– В нашей деревне еще никогда не было столько народу, просто кишмя кишат, – обронил Хозе, пытаясь пробраться мимо цыганской семьи из шести человек, которые разбили свой шатер прямо на пыльной дорожке рядом с их пещерой. – А ведь многие из тех, кто приехал сегодня, когда-то по своей воле уехали из Сакромонте и поклялись никогда более не возвращаться сюда. Можно сказать, наплевали на всех нас тогда, а сегодня снова вернулись в родные места, – подытожил он с чувством глубокого удовлетворения, пропуская жену в пещеру.

«Ты же тоже когда-то уезжал отсюда, а потом снова вернулся…»

Впрочем, предстоящий конкурс был для их деревни действительно событием из ряда вон: почти на целую неделю Сакромонте станет центром вселенной под названием фламенко. А фламенко для любого цыгана – это и есть его вселенная. И именно поэтому все представители их многочисленного клана съехались сюда, многие – из самых отдаленных мест. Всем хотелось лично поучаствовать в столь важном событии. Из всех пещер вырывались наружу клубы дыма: хозяйки изо всех сил старались приготовить достаточное количество еды, которой можно будет наполнить желудки гостей. В воздухе стойко витал запах немытых человеческих тел, пахло навозом от десятков мулов, на которых прибыли гости. Мулов привязали в тени оливковых рощ. Они стояли, разомлевшие от жары, понуро опустив ресницы и отгоняя своими большими ушами назойливых мух. Всякий раз, когда Мария снова и снова отправлялась по воду, она неизменно встречала по пути множество знакомых лиц. Большинство из этих людей она не видела долгие годы. И все задавали ей один и тот же неизменный вопрос: «Когда мы сможем увидеть твое выступление?»

А когда она отвечала им, что не будет принимать участия в танцевальном конкурсе, многие тут же начинали возмущаться.

– Но как так, Мария? Ты обязательно должна выступить. Ты же одна из лучших исполнительниц фламенко!

Вначале она пыталась отделаться общими отговорками: дескать, она уже давно завязала с танцами, у нее слишком большая семья, и дома хватает дел, успевай только поворачиваться, но в ответ ей кричали: «Нет таких дел, ради которых можно отказаться от танца! Фламенко у тебя в крови!». И тогда Мария и вовсе перестала объяснять причины своего неучастия в конкурсе. Даже ее собственная мать, будучи одной из самых состоятельных жительниц Сакромонте, которая всегда предвзято относилась к искусству танца, считая, что цыгане, танцуя фламенко, продают себя и свои тела испанцам, даже она искренне удивилась, когда Мария сказала ей, что не будет участвовать в конкурсе.

– Какая жалость, что ты утратила свою былую страсть к танцам, – недовольно обронила Паола. – Впрочем, ты многое растеряла за минувшие годы.

Постепенно, по мере того как жители Сакромонте и их многочисленные гости устремлялись по петляющей дороге вниз, к подножью горы, утихал перезвон гитар, смолкал непрерывный топот ног. Мария смотрела вслед этой шумной толпе, растянувшейся красочной разноцветной лентой по всей длине дороги, и пыталась ощутить в себе самой хотя бы частицу радости, приобщиться к этому всеобщему ликованию, но душа ее была мертва. Минувшей ночью Хозе завалился в постель лишь под самое утро, от него сильно разило дешевыми духами. Карлоса Мария тоже не видела со вчерашнего дня. Рядом с ней оставался лишь Эдуардо, всячески помогавший матери в ее хлопотах по дому: то отнести, то подать.

– Мне тоже надо идти, – объявил Хозе, выходя из пещеры на улицу. Он был очень красив в своей белоснежной рубахе, отороченной кружевами, черные брюки, широкий пояс. – Ты знаешь, что нужно делать с Лусией. Только смотри, не опоздайте, – предупредил он жену, перекидывая гитару через плечо, и заторопился прочь, догоняя остальных.

– Buene suerte! Удачи тебе! – напутствовала Мария мужа, но Хозе даже не повернул голову, чтобы ответить на пожелание жены.

– Тебе нездоровится, мама? – спросил у нее Эдуардо. – Вот, попей немного водички. У тебя очень усталый вид.

– Спасибо, сынок. – Она взглянула на Эдуардо с благодарной улыбкой и, взяв протянутую кружку, осушила ее до дна. – Ты Карлоса случайно не видел?

– Видел с самого утра. Торчал в баре вместе со своими дружками.

– Он придет ночевать?

– А кто его знает, – Эдуардо раздраженно повел плечами. – Он был слишком пьян, чтобы начинать с ним разговоры.

– А ведь ему еще только пятнадцать лет, – тяжело вздохнула Мария. – Ступай, сынок, догоняй своего отца. А мне нужно еще помочь Лусии переодеться.

– Она уже дожидается тебя в спальне.

– Вот и хорошо. Уже иду.

– Мама… – Эдуардо замялся на мгновенье. – Ты одобряешь папин план? Ведь сестре едва исполнилось десять лет. А там сегодня вечером соберется толпа народа. Несколько тысяч человек как минимум. Она не опозорится? Не опозорит папу? И всех нас заодно… Будет смотреться на сцене такой дурочкой, и только.

– Эдуардо, твоя сестра никогда не выставит себя дурочкой. А мы все должны верить отцу: он знает, что делает. Что ж, пока, сынок. Увидимся позже, в Альгамбре. Вот одену Лусию и присоединюсь к вам.

– Si, мама.

Эдуардо поспешил на улицу, а Мария вернулась назад в пещеру. Несмотря на яркое полуденное солнце, в кухне царил полумрак.

– Лусия, – окликнула она дочь. – Пора собираться. – Мария слегка отодвинула занавеску и вошла в спальню, утопавшую в кромешной темноте.

– Да, мама, – вяло отозвалась дочь.

Мария нащупала пальцами коробок со спичками и свечу, стоявшую рядом с кроватью. Что-то голосок у Лусии совсем не такой, как обычно.

– Уж не заболела ли ты? – встревожилась Мария, разглядывая свою маленькую дочурку, свернувшуюся калачиком на соломенном тюфяке рядом с кроватью.

– Нет…

– Тогда что случилось?

– Я… я боюсь, мамочка. Там столько людей… Может, давай никуда не пойдем и останемся здесь? Ты приготовишь мне те маленькие пирожные, которые я так люблю, и мы с тобой на пару съедим их целую тарелку. А когда папа вернется домой, скажем ему, что мы заблудились по пути, а?

В тусклом пламени свечи глаза Лусии казались особенно огромными и блестящими, и в них плескался откровенный страх. Мария обняла девочку и усадила к себе на колени.

– Голубка моя, тебе нечего бояться, – проговорила Мария ласково и начала осторожно раздевать девочку. – Какая тебе разница, сколько людей будет смотреть на тебя, когда ты танцуешь? Ты закрой глазки и представь себе, что танцуешь здесь, у себя дома, на кухне, передо мной, папой, твоими братьями.

– А что, мамочка, если ко мне не придет на помощь тот чертенок duende? Что, если я не почувствую в себе желания танцевать?

Мария взяла платьице, которое она смастерила для дочери.

– Не переживай, голубка моя. Уверяю тебя, как только ты заслышишь барабанную дробь и звуки гитары своего отца, в тебе немедленно проснется это желание, и ты тут же забудешь обо всем на свете. Ну, вот! – Мария застегнула последний крючок на худенькой спинке дочери. – Ступай, взгляни на себя в зеркало, милая.

Она сняла дочь со своих колен, и Лусия вихрем помчалась в другую комнату, шлейф взметнулся за ней высоко в воздух, словно голодная акула, приготовившаяся к нападению на свою жертву. Минувшие две недели Мария старательно обучала дочь тому, как надо правильно управляться со шлейфом, чтобы не запутаться в нем. Мало ли что? Вдруг девочка при виде стольких людей оробеет, наступит ненароком и упадет. Вот позору-то будет. Однако, как и во всем остальном, что касалась танца, Лусия схватывала все буквально на лету, тут же приспосабливая полученные навыки к своему таланту. Вот и сейчас Мария увидела, как Лусия профессиональным движением руки приподняла шлейф, чтобы он не мешал ей при ходьбе, и повернулась к матери.

– Как я выгляжу, мамочка?

– Ты сейчас похожа на самую настоящую принцессу. А теперь нам пора в путь. Ты пока спрячь шлейф под накидкой, чтобы его никто не увидел. – Мария наклонилась и потерлась носом о нос дочери. – Готова? – Она подала Лусии руку.

– Готова.

Мария оседлала их мула по имени Пака и посадила Лусию к нему на спину, проследив за тем, чтобы шлейф платья дочери был надежно спрятан от посторонних глаз. Они присоединились к отставшим, примкнув уже к самому хвосту процессии, неспешно двигавшейся вниз по склону горы. Чем ближе они подходили к Альгамбре, чем тяжелее сопел их Пака, преодолевая очередной крутой подъем, тем все радостнее и оживленнее делалась Лусия, беспрестанно маша рукой, приветствуя друзей и соседей. Вот какая-то пожилая цыганка затянула песню, ее слегка хрипловатый голос весело подхватил легкий июньский ветерок, Мария с дочерью стали прихлопывать в такт мелодии, влившись своими голосами в общий хор односельчан, тут же присоединившихся к песне.

Спустя два часа они наконец приблизились к внутренним воротам, ведущим из города в крепость Альгамбра, их еще называют Воротами Справедливости. Люди тоненьким ручейком устремились через узкий проход, похожий на замочную скважину, к главной площади Альгамбры. Мария помогла Лусии слезть с мула, а его привязала поблизости под кипарисом, где, к счастью, имелся и небольшой пятачок зеленой травы.

Несмотря на то что уже было шесть часов вечера, солнце продолжало жарить с прежней силой, солнечные блики скользили по стенам крепости. Повсюду шла бойкая торговля. Продавали кто что может: воду, апельсины, сушеный миндаль. Мария крепко держала дочь за руку, боясь потерять ее в этой разноликой и шумной толпе, они медленно пробирались туда, откуда доносились звуки многочисленных гитар и громкий перестук сотен пар ног, отбивающих чечетку. Величественные крепостные стены из красного камня возле площади Альхибес, где проходили основные состязания, были подсвечены прожекторами, что создало неповторимый по своей красоте фон для всего сценического действа. Мария потащила дочь к Винным воротам, возле которых они должны были встретиться с Хозе. Она глянула под ноги и увидела, что мозаичные полы в крепости сплошь усыпаны бутонами лаванды: это было сделано с одной целью – перебить стойкий запах сотен потных тел, сбитых в одну тесную кучу.

– Мамочка, я хочу пить. Давай присядем на минутку и попьем водички, ладно? – Девочка безвольно опустилась на землю, а Мария принялась торопливо шарить в своей корзине, чтобы найти там железную фляжку с водой, которую она прихватила с собой в дорогу. Мария пристроилась рядом с дочерью, и в этот самый момент раздался гром оваций, оповещавший всех остальных, что на сцену поднялся очередной участник состязания.

– Да ты только взгляни на него! – услышала она чей-то насмешливый голос рядом с собой. – Вылитый покойничек!

Толпа экзальтированно подалась вперед, Мария схватила дочь за руку, и обе они вовремя увернулись в сторону, чтобы не быть затоптанными. Зато сейчас Марии была хороша видна тщедушная фигурка человека с гитарой, стоявшего на сцене. Это был очень древний старик.

– Сам Эль Тио Тензас! – негромко воскликнул чей-то невидимый голос рядом с ними. Старик принялся настраивать свою гитару, и тут же вокруг стало тихо. Даже с такого большого расстояния Марии было видно, как сильно дрожат у него руки.

– Когда-то он был очень знаменит, – прошептала ее соседка.

– Говорят, он добирался сюда пешком, шел целых два дня, – заметил еще кто-то.

– Мамочка, мне ничего не видно! – пожаловалась матери Лусия, дернув мать за подол юбки. Мужчина, стоявший рядом с ними, тут же подхватил девочку на руки.

Между тем старик на сцене тронул струны своей гитары и запел неожиданно сильным и громким голосом. В толпе зрителей сразу же прекратились всяческие смешки и разговоры: все слушали молча. Он пел старинную цыганскую песню, сразу же вернувшую Марию в те далекие времена, когда эту же самую песню пел ее дедушка: печальная и грустная мелодия cante grande. Сколько раз Мария слышала, как поет ее дедушка. Как и все собравшиеся, она внимала каждому слову, больно ранившему душу и проникавшему до самых глубин сердца. Ведь Эль Тензас оплакивал утрату своей возлюбленной, которая была для него любовью всей жизни.

Старик закончил петь, и раздались громкие крики «браво». «Otra! Otra!» – слышалось со всех сторон. Старик снискал ошеломляющий успех, особенно если учесть, какой строгой и взыскательной была собравшаяся здесь сегодня публика.

– Вот ему точно duende помог. Правда, мама? – обратилась Лусия к матери, когда ее снова опустили на землю. Но тут чья-то сильная рука схватила Марию за плечо. Она повернулась и увидела мужа.

– Куда вы запропастились? Я же велел ожидать меня возле Винных ворот. Поторопитесь! Мы выступаем через одного.

– Нас сюда толпой прибило, – стала объяснять Мария, крепко держа дочь за руку, пока они, ведомые Хозе, пробирались сквозь толпу поближе к сцене.

– Но, хвала богам, я вас нашел! Иначе бы наша затея полетела ко всем чертям. Спрячьтесь вон за тот кипарис, и приведи ей волосы в порядок, – приказал он жене. Между тем толпа снова взорвалась криками и аплодисментами, приветствуя очередного исполнителя. – Мне пора. Ну, моя крошка! – Хозе наклонился к дочери и взял ее маленькие ручки в свои. – Делай все так, как мы делали дома. Дождись четвертого аккорда, потом я крикну ‘Ole!’, и ты тут же прямо отсюда мчись на сцену.

– Папочка, я хорошо смотрюсь? – спросила у него Лусия, пока Мария снимала с нее накидку и расправляла шлейф, который дома предусмотрительно подколола к спинке платья.

Но Хозе уже устремился к сцене.

Сердце Марии забилось в такт музыке, звучавшей со сцены, а сама она в этот момент, объятая страхом, думала лишь об одном: уж не сразила ли ее супруга какая-нибудь душевная болезнь? Не сошел ли он с ума ненароком, вообразив, что его план может сработать? Здесь и сейчас. Она глянула на свою маленькую дочурку, понимая, что если у девочки – не дай бог! – сдадут нервы, а потом ее свистом и улюлюканьем прогонят со сцены, то она тут же превратится в посмешище не только в своем родном Сакромонте. Все цыгане Испании станут смеяться над ней.

«Пресвятая Дева Мария, защити мою любимую дочь…»

Как же быстро закончилось выступление очередного участника состязаний. Вот он отвесил поклон публике, принявшей его исполнение весьма сдержанно, и удалился прочь. На сцену поднялся Хозе.

– Жаль, мамочка, что у меня нет башмачков. Тогда бы моя чечетка звучала еще громче, – вздохнула Лусия с сожалением в голосе.

– Зачем тебе башмачки, голубка моя? Твоим ножкам поможет сам duende. Этот чертенок уже ждет твоего выхода.

Как только Хозе начал играть, Мария слегка подтолкнула дочь в спину.

– Беги, Лусия, беги! – крикнула она ей, и девочка пулей помчалась к сцене, придерживая своей маленькой ручкой длинный шлейф.

– Ole! – крикнул Хозе, сделав паузу после четвертого аккорда.

– Ole! – взревела в ответ толпа, а Лусия уже проворно вскарабкалась на сцену и заняла место прямо по центру.

И тут же раздались возмущенные голоса и крики недовольных.

– Уберите ребенка прочь!

– Этой девочке место в колыбели!

Мария в ужасе увидела, как какой-то здоровяк карабкается по ступеням на сцену, направляясь прямо к ее дочери. Между тем Лусия уже стала в начальную позицию, высоко вскинув руки над своей головкой. И вот послышался негромкий звук ритма, который уверенно отбивали ее маленькие ножки. Девочка даже не шелохнулась, даже не взглянула в ту сторону, откуда на нее надвигалась угроза. Она продолжала отбивать свой гипнотический ритм, завораживающий всех вокруг. Здоровяк попытался подойти к ней вплотную и схватить за руку, но был остановлен другим мужчиной. Лусия сделала поворот вокруг себя, все еще сохраняя начальную позицию рук над головой, ножки продолжали уверенно барабанить по сцене. Но вот она снова развернулась к публике лицом и стала хлопать в ладоши в такт движениям своих ног. Подбородок вскинут вверх, глаза устремлены к небесам.

– Ole! – крикнула она, обращаясь к отцу, и тот снова заиграл на гитаре.

– Ole! – радостными криками подбодрили юную артистку собравшиеся зрители, а она все продолжала и продолжала бить свою чечетку. Мария восхищенно наблюдала за тем, как ее дочь, казалось, заполнила собой все пространство сцены, каким волшебно прекрасным был поворот ее головки. Публика тоже замерла в немом восхищении. Мария глянула в глаза дочери. В свете прожектора, выхватывающего ее из сгущающейся темноты, они сверкали словно две звезды, горели каким-то неземным огнем. И Мария поняла, что в эту минуту ее дочь находится далеко-далеко отсюда, в каком-то ином измерении, в том мире, куда ей, ее матери, никак не попасть, пока дочь не закончит свой танец.

Голос Хозе, когда он принялся подпевать дочери, не очень глубокий и не очень сильный, потому как голос никогда не был его преимуществом, на сей раз развернулся во всю мощь легких и буквально грохотал, эхом отскакивая от окружающих скал.

Мария вздохнула в изнеможении, оторвав взгляд от мужа и дочери и переведя его на крепостные башни Альгамбры. Силы оставили ее, Мария почувствовала, как у нее подкосились ноги и закружилась голова, и она безвольно опустилась на землю.

Сегодня, и она это знала точно, она навсегда потеряла и мужа, и дочь.

Но уже через минуту-другую сознание снова вернулось к ней. Вокруг нее грохотали овации, которым, казалось, не будет конца.

– Вам плохо, сеньора? Вот! – Какая-то женщина протянула ей фляжку с водой. – Выпейте немного воды, здесь очень душно.

Мария сделала несколько глотков, постепенно приходя в себя. Она поблагодарила незнакомую женщину и попыталась кое-как подняться с земли.

– Что там было? – спросила Мария. Перед глазами у нее все еще плыли разноцветные круги.

– Эта маленькая девочка сотворила чудо! – ответила ей женщина. – Все называют ее ‘La Candela’ – «Свеча», потому что она действительно горит ярко, словно свеча.

– Эту девочку зовут Лусия, – прошептала Мария и, приподнявшись на цыпочках, попыталась разглядеть свою дочь. Лусия стояла на сцене рядом с какой-то женщиной в роскошном белом платье фламенко. Но вот женщина опустилась на колени перед ее дочерью.

– Кто это такая? – тихонько спросила Мария у своей соседки.

– Это же сама Ла Макаррона! Взгляните, как она кланяется новой королеве.

Мария увидела, как артистка снова поднялась на ноги, потом взяла руку Лусии в свою и поцеловала ее. Раздались новые овации и крики «браво». Обе отвесили еще один поклон, а потом Ла Макаррона увела Лусию со сцены.

– Кто это девочка? Откуда она? – слышала Мария возбужденные голоса вокруг себя, пока пробиралась к сцене, чтобы забрать дочь.

– Наверное, она из Севильи…

– Нет, из Мадрида…

– Из Барселоны…

– Да нет же! Я своими глазами видел, как она танцует возле фонтана здесь, в Гранаде…

Плотная толпа, не менее двадцати человек в ряд, все еще отделяла Марию от сцены. Люди окружили ее дочь со всех сторон, и Мария не могла разглядеть ее за их головами. Видела только Хозе. Он с торжествующей улыбкой на устах наблюдал за происходящим. Мария уже готова была кинуться на всех этих людей и начать убивать их, чтобы спасти свою девочку, но в эту минуту Хозе наклонился к земле и, подхватив Лусию, усадил ее к себе на плечи.

– Слава богу, она жива! Она жива! – облегченно выдохнула Мария, уставившись вместе с остальными зрителями на ликующее личико своей дочери.

– Мамочка! – услышала она у себя за спиной.

– Эдуардо! Gracias a Dios! – воскликнула Мария, и слезы облегчения градом полились по лицу, пока старший сын обнимал ее.

– Какой успех! Это самый настоящий триумф! – сказал Эдуардо. – Вокруг только и разговоров, что про Лусию. Надо подойти к ней с отцом поближе и поздравить их с такой победой.

– Да-да, ты прав. Надо поздравить! – Мария стала торопливо вытирать глаза костяшками пальцев, оторвавшись от груди сына. – Ей надо сейчас домой. Она ведь страшно устала.

Потребовалось еще несколько минут, пока Мария с сыном пробились сквозь плотное кольцо зрителей, окруживших Хозе и Лусию. Несмотря на то что выступления конкурсантов продолжались на сцене своим чередом, здесь, в двух шагах от сцены, уже образовался новый центр притяжения, настоящий двор юной королевы.

– Поздравляю тебя, голубка моя. Я очень тобой горжусь.

Лусия, сидя на плечах у отца и свесив свой шлейф, который плавно струился вдоль его тела, взглянула на мать сверху вниз.

– Gracias, мамочка. Duende все же ко мне пришел, – добавила она шепотом, когда Мария приблизилась к ней вплотную.

– Я же говорила тебе, что так все и будет. Помнишь? – Мария схватила дочь за руку. Хозе не обращал никакого внимания на жену, всецело занятый разговором с теми, кто их окружал.

– Да, мамочка, помню.

– Устала, милая? Может, пойдем сейчас домой, а? Я уложу тебя сегодня рядом с собой.

– Но она ничуть не устала! – Хозе повернул голову и глянул на жену. – Правда, Лусия?

– Да, папа, но…

– Ты должна остаться и отпраздновать свою коронацию! – воскликнул Хозе голосом, не терпящим возражений. Кто-то из толпы протянул ему стакан бренди, и он залпом осушил его. – Arriba!

– Arriba! – хором поддержала его толпа.

– Лусия, хочешь пойти домой? – ласково спросила у дочери Мария.

– Я… думаю… Мне лучше остаться вместе с папой.

– Именно так, голуба моя! Столько людей жаждет познакомиться с тобой, надеются, что мы снова выступим перед ними. – Хозе бросил на жену предупреждающий взгляд.

– Тогда я говорю тебе спокойной ночи, милая. Люблю тебя, – прошептала Мария дочери, выпуская ее руку из своей.

– Я тебя тоже люблю, – ответила Лусия, а Мария взялась за руку Эдуардо, и они вместе побрели прочь.

* * *

Проснувшись на следующее утро, Мария инстинктивно пошарила рукой рядом с собой. К счастью, рядом с ней лежало теплое тело и, по своему обыкновению, громко храпело, как свинья. Мария повернулась на другой бок и увидела, что Лусия, прямо в своем нарядном платье, свернувшись калачиком, крепко спит на тюфяке рядом с их кроватью.

Мария перекрестилась, удивляясь самой себе. Как же это она могла проспать возвращение мужа и дочери? Но, видно, напряжение минувшего дня, обратная дорога в Сакромонте, все это вместе взятое, вымотало ее сверх всяких сил. Мария невольно улыбнулась, глянув на Лусию. Наверняка сегодня у них будет день открытых дверей: многие односельчане захотят из первых уст узнать о триумфе «Ла Канделы», как всенародно назвала ее вчера вечером Ла Макаррона. Само собой, все захотят посмотреть, как Лусия танцует, а ей, матери такой талантливой дочери, остается лишь купаться в лучах ее славы.

– И я действительно горжусь дочерью, – прошептала Мария, словно пытаясь убедить саму себя, что у нее нет ни капли зависти к успеху своей маленькой дочери. Зато есть страх за ее будущее. За то, чьей женой она станет…

Наконец Мария потихоньку поднялась с постели и оделась. Она чувствовала кисловатый запах пота, которым разило от ее тела, но времени на то, чтобы сходить за водой и омыться, у нее не было. Слегка отодвинув занавеску, она глянула в спаленку мальчишек. На матрасе спал один Эдуардо. Других сыновей не было.

Мария постаралась не паниковать. В конце концов, вчера был такой суматошный день. Наверняка у половины односельчан родственники тоже не вернулись домой, заночевав прямо там, где их настигла ночь. Вот и три кузена Хозе из Барселоны тоже завалились спать прямо на полу в кухне, даже не сняв сапог, один и во сне продолжал прижимать к себе гитару, другой уснул с бутылкой бренди в руке. Мария осторожно пробралась мимо них, вышла на улицу и отправилась в хлев, чтобы покормить скотину, собрать немного хвороста, развести огонь в очаге и начать готовить завтрак.

Стояло великолепное солнечное утро. Долина внизу радовала глаз буйством зелени на фоне безоблачного, ослепительно голубого неба. Буйным цветом зацвела дикая вербена, ее розовые, желтые и оранжевые соцветия и бутоны рассыпались по всей траве, воздух был напоен пряными запахами дикой мяты и шалфея. В деревне было тихо: все жители еще спали после бурной и насыщенной событиями минувшей ночи. Сегодня соревнования в Альгамбре продолжатся, а потому очень скоро процессия односельчан снова отправится в дорогу, чтобы попасть к началу второго дня конкурса.

– Buenos dias, мама, – поздоровался с ней Эдуардо, входя на кухню. Мария как раз помешивала на огне жидкую кашу из маиса, которая кипела в чугунном котле.

– Buenos dias, сынок, – откликнулась Мария, не отрываясь от плиты. – Братьев своих не видел?

– Видел вчера вечером обоих в Альгамбре, но…

– Что, Эдуардо?

– Ничего, мама. Не волнуйся. Проголодаются, и оба вернутся домой.

Эдуардо взял свою миску с кашей и вышел с ней на улицу, усевшись на ступеньках крыльца. Тела на полу тоже зашевелились.

Остаток утра прошел в непрестанных хлопотах: Мария только успевала наполнять миски кашей, чтобы хоть как-то облегчить похмелье у родственников, и без конца таскала ведра с водой из колонки, расположенной у подножья горы. Однако к обеду никто из ее двух младших сыновей так и не объявился дома. Хозе уже собрался снова идти в Альгамбру, и Мария стала просить мужа поузнавать там у людей, не видел ли кто их сыновей.

– Перестань накручивать себя понапрасну, жена, – строго попенял ей муж. – Наши сыновья уже взрослые мужчины и могут сами позаботиться о себе.

– Но, Хозе, какой же Филипе мужчина? Ему ведь только тринадцать лет.

– Я и сегодня буду в этом нарядном платье? – поинтересовалась у матери Лусия, возникнув на пороге кухни и лихо крутнув свой шлейф. Мария увидела, что личико дочери все перемазано, скорее всего, шоколадом, а ее ноги по цвету ничем не отличались от земли, на которой она сейчас стояла.

– Думаю, что нет, – ответила ей мать. – Ступай ко мне. Я помогу тебе снять платье. Мы же не хотим его испортить или чем-то вымазать. А потом, когда все разойдутся, я посажу тебя в чан с водой, положу туда и твое платье и устрою вам хорошую стирку. Отмою всю грязь, – добавила она с улыбкой.

– Не снимай платье, mi princesa, и пусть все узнают тебя. Ведь именно тебя они захотят увидеть и сегодня, – объявил отец.

– Ты что, снова берешь ее с собой в Альгамбру? – удивилась Мария. – Но ты же слишком устала, детка, чтобы опять отправляться в путь, – обратилась она уже к дочери.

– Ничего она не устала! – рявкнул в ответ Хозе, не дав дочери раскрыть рта. – Минувшей ночью сама Ла Макаррона короновала ее как новую королеву фламенко! И ты полагаешь, что ей не хочется упиваться своим триумфом, не хочется наслаждаться успехом, да? А вместо этого хочется торчать здесь, дома с тобой… Ты этого хочешь, Лусия, да? – повернулся он к дочери и слегка подмигнул ей.

– Можно, мама, я пойду с папой? Ведь ты же знаешь, сегодня вечером будут объявлять победителей.

– Но тебя среди них не будет. Годами еще не вышла, – негромко пробормотала Мария в ответ. Потом быстро отерла личико дочери влажной тряпкой и постаралась, как могла, пригладить ее черные кудри, хотя времени на то, чтобы снова смазать их маслом и опять заплести кудри в аккуратную косу, уже не было. Лусия тут же вырвалась из материнских рук, непослушные кудряшки вихрем взметнулись за ее спиной.

– Идем, Лусия. Сейчас я оседлаю мула, и ты поедешь на нем в Альгамбру, чтобы лично приветствовать там своих поклонников и почитателей. – Хозе подал руку дочери, та тут же метнулась к нему и схватила протянутую руку.

– Пожалуйста, не держи ее там допоздна, – крикнула Мария мужу, стоя на крыльце у входа в пещеру. В этот момент три кузена Хозе вышли из кухни и тоже поспешили вслед за ним.

Целый день Марию, как она и предполагала, донимали посетители. Всем хотелось услышать из первых уст историю триумфа маленькой девочки, в которую вселился дух duende. Когда же Мария терпеливо объясняла, что Лусии нет дома, некоторые, наиболее любопытные, все равно заглядывали в дом, шныряли по комнатам, проверяя, уж не прячется ли девочка в каком-нибудь темном углу. Мария готова была провалиться на месте от стыда: ведь с утра у нее не было даже времени, чтобы заправить постели и навести относительный порядок на кухне. В жилых комнатах сильно воняло табаком, потом и застарелым алкоголем.

– Завтра Лусия будет дома, – уверяла собравшихся Мария. И тогда да! Она обязательно станцует для односельчан в самой большой пещере, которую деревенские использовали для всяких публичных мероприятий.

Даже Паола, мать Марии, лично поднялась на гору, чтобы увидеться с дочерью и внучкой.

– Слышала, она там устроила настоящее представление, – сказала Паола, потягивая воду из алюминиевой кружки и вытирая вспотевший лоб.

– Да, мама, так все и было.

– Твоя прапрабабушка, которая была ворожеей, мне не раз говорила, что в нашей семье должен появиться необыкновенный ребенок. Неужели это Лусия?

– Все может быть.

– Что ж, время покажет, насколько правильным было это ее пророчество. Ведь, по закону, Лусия пока еще не может выступать открыто. Она еще слишком мала. Надо подрасти. Правда, в некоторых семьях на такие пустяки, как возраст, не обращают ровным счетом никакого внимания. Но очень надеюсь, что в вашей семье все будет иначе. – Паола недовольно зыркнула на дочь своими темно-карими глазами.

– Хозе хочет сделать из нее звезду. Да и сама Лусия этого тоже очень хочет, – ответила Мария, подавив вздох и забыв на время о своей обычной осторожности в разговорах с матерью.

– Но ты же ее мать! – резонно возразила дочери Паола. – Тебе решать! Ты отвечаешь за то, что творится под крышей твоего дома, разве не так? Честное слово, Мария, я тебя совсем не узнаю. С тех самых пор как ты вышла замуж за Хозе, ты превратилась в такую серую бессловесную мышку. Уж не поколачивает ли он тебя, а?

– Нет, что ты, мама! – поспешила солгать в ответ Мария, потому что такое случалось, и не раз, особенно когда Хозе принимал на грудь слишком много. – Просто Хозе изо всех сил пытается сделать так, чтобы нашей дочери было хорошо.

– Да, а заодно и набить свои грязные карманы теми денежками, которые она заработает! – недовольно фыркнула в ответ Паола. – Честное слово, я до сих пор не понимаю, что ты в нем нашла… За исключением того, что болтается у него между ног. А ведь мы с отцом в свое время подыскали тебе такую стоящую партию, думали выдать тебя замуж за одного из родственников отца. Но ты сама решила свою судьбу, и я всегда знала, и тогда, и сейчас, что ты еще не раз горько пожалеешь о своем выборе. – Паола помолчала, словно желая, чтобы каждое ее слово дошло до сознания дочери. – Впрочем, я пришла к тебе не за тем. Хочу, чтобы ты завтра вместе со своей семьей навестила нас. И привела с собой Лусию. К нам сейчас приехало много родственников из Барселоны. Все захотели побывать на фестивале фламенко. И все они горят желанием познакомиться с моей знаменитой внучкой. По этому случаю я собираюсь накрыть стол. По крайней мере, и вы все хоть поедите по-людски, – добавила мать, бросив презрительный взгляд на жалкую кучку моркови и вилок капусты – все, что оставалось у Марии для того, чтобы приготовить на сегодня ужин.

– Si, мама, – послушно закивала головой Мария.

Паола медленно поднялась с табуретки.

– Ровно в час, без опозданий, – предупредила она на прощание и величаво выплыла из пещеры.

Мария не двигалась с места. Как странно устроена жизнь, размышляла она уныло. Вступаешь в нее полный надежд и самых радостных ожиданий, а потом благие намерения рассыпаются в прах, и все оборачивается тем, что есть у нее сейчас, на данный момент. А на данный момент у нее есть лишь одно: она не состоялась ни как хорошая жена, ни как хорошая мать. В глазах защипало от подступивших слез, но она торопливо смахнула их рукой. Кого ей винить в том, что все так вышло? Только саму себя.

– Hola, Мария.

Она подняла голову и увидела своего соседа Рамона, неловко переминавшегося у двери. В детстве они дружили. Рамон был славным мальчиком, спокойным, рассудительным, самостоятельным. Возможно, его тихий нрав стал следствием того, что в семье он был самым младшим из девятерых детей, один задиристее другого. Он женился на своей кузине из Севильи, и молодые обустроили себе пещеру по соседству с пещерой Марии и Хозе. Два года тому назад Юлиана умерла, рожая третьего ребенка, и оставила Рамона вдовцом с целым выводком голодных ртов.

– Проходи! – улыбкой приветствовала его Мария.

– Вот принес тебе немного апельсинов. – Рамон показал на корзину с апельсинами, а Мария при виде этих ярких ароматных фруктов почувствовала, как рот мгновенно наполнился слюной.

– Gracias, но где ты их взял? – Мария бросила на него пристальный взгляд.

– Так мой хозяин рассчитался за минувшую неделю. Всем заплатил за работу апельсинами, – ответил Рамон и стал перекладывать апельсины в ее корзину. – Говорит, урожай в этом году плохой, не хватит песет, чтобы рассчитаться с нами деньгами. – Рамон обреченно пожал плечами. – А я и не жалуюсь. Во всяком случае, он дает мне работу и честный заработок круглый год. Хотя, если откровенно, уже надоело питаться одними апельсинами.

– Большое тебе спасибо, – прочувствованно поблагодарила соседа Мария. Потом сунула руку в корзину и взяла самый крупный апельсин. Сняла с него кожуру и откусила, ароматный сок брызнул из плода, тут же наполнил рот и даже потек по подбородку. – Так обидно! Вокруг, куда ни глянь, раскинулись апельсиновые рощи, а у нас нет денег, чтобы купить себе хотя бы немного апельсинов и полакомиться ими.

– Но мы-то уж с тобой хорошо знаем, жизнь – увы! – не всегда бывает справедливой.

– Хочешь воды? Больше мне и предложить тебе нечего.

– Si, Мария, gracias.

– А где твои дочери? – поинтересовалась она у соседа, протягивая ему кружку с водой.

– Ушли вместе с дедушкой и бабушкой, которые приехали к нам из Севильи, на конкурс. Такое впечатление, что в эти дни в Гранаду съехались все. А твои где?

– Хозе и Лусия тоже там…

– Слышал от своего приятеля, что она вчера танцевала и стала настоящей знаменитостью, – заметил Рамон.

– Да, выступала, – коротко обронила Мария. – Эдуардо пошел за водой. А вот где Карлос и Филипе, ума не приложу.

– Значит, мы тут с тобой пока одни. Можем пару минуток и посидеть, передохнуть немного. У тебя усталый вид, Мария.

– Нынче в Сакромонте у всех усталый вид, Рамон.

– Нет, Мария, я про другое. Смотрю на тебя и чувствую, как у тебя душа болит.

Рамон скользнул по ней быстрым взглядом. От его участливых и теплых слов у Марии комок подступил к горлу.

– Что тебя так изводит?

– Да вот переживаю за своих мальчишек. Дай бог, чтобы они были живы. – Одна подняла глаза и встретилась с Рамоном взглядом. – Вот подрастут твои детки немного, и ты сам поймешь, что это такое – иметь взрослых детей.

– Остается лишь надеяться, что, и став взрослыми, они будут продолжать слушаться своего отца.

– Дай тебе бог, чтобы именно так все и было. А сейчас, прости, но мне надо заниматься домашними делами.

Мария поднялась с табуретки, и в эту минуту Рамон положил свою руку поверх ее руки.

– Если тебе будет нужна какая-нибудь помощь, не стесняйся, только скажи. Мы ведь с тобой всегда дружили, si?

– Si. Gracias, но у меня пока все хорошо. И еще раз спасибо тебе за апельсины. Сейчас выдавлю из них свежий сок, будет чем угостить тех, кто придет сюда, чтобы повидаться с Лусией.

– Это тебе спасибо, Мария. Я ведь после смерти жены мог спокойно ходить на работу, потому что знал, что мои дети под надежным присмотром.

– Но мы же с тобой соседи, Рамон. А соседи всегда должны помогать друг другу.

Мария проследила взглядом, как Рамон вышел из ее пещеры, и мысленно представила себе его таким, каким он был когда-то, в юности. Он тогда везде и всюду неотступно следовал за нею и часто просил ее станцевать под аккомпанемент его гитары. Но Мария всегда отвечала отказом. Он ей тогда казался совсем непривлекательным парнем.

Она принялась чистить апельсины, время от времени соблазняясь видом плодов и отправляя в рот очередную сочную дольку. Интересно, размышляла она, занимаясь этим приятным делом, был ли в нее тогда влюблен Рамон.

– Мария Амайя Альбейсин! – тут же одернула она себя вслух. – Нашла о чем думать! Ты уже добитая жизнью старуха, а туда же! Все еще цепляешься за прошлое…

12

– Хозе, просыпайся! Мы приглашены к моим родителям на обед. И где мальчики? Ты видел их вчера вечером в Альгамбре? Хозе! – Мария инстинктивно вскинула руку вверх. Ей невыразимо хотелось сейчас ударить мужа по испитой физиономии, чтобы привести его в чувство. Судя по яркому солнечному свету на улице, время уже приближалось к полудню. Надо спешить! Да и душа у нее не на месте. Куда подевались Карлос и Филипе? Но вместо того, чтобы начать хлестать мужа по лицу, она опустила руку и принялась осторожно трясти его за плечи. Бесполезно. Он даже не пошевелился во сне. Тогда она стала трясти его сильнее.

– Что такое, женщина?! – свирепо уставился на нее Хозе, продрав глаза. – Или мужчина не имеет права выспаться как следует после такого оглушительного успеха? Можно сказать, после величайшего триумфа в своей жизни…

– Мужчина имеет право на все, но только после того, как он скажет своей жене, видел ли он за последние два дня своих детей?

– Разве Лусия не спит сейчас мирным сном рядом с тобой? – вопросил Хозе, вяло махнув рукой на свернувшееся в клубок тело девочки, крепко спавшей на тюфяке рядом с кроватью.

– Я спрашиваю тебя не о Лусии, и ты прекрасно понимаешь это, – неожиданно осмелела Мария, вспомнив вчерашние упреки своей матери. – Я хочу знать, где сейчас Карлос и Филипе.

– Понятия не имею! Такой ответ тебя устраивает? Ты – мать, и дети – это твоя забота. Разве не так?

Мария отвернулась от мужа и перевела взгляд на Лусию, которая продолжала спать тем же беспробудным сном, каким недавно дрых ее отец. Она подняла девочку с матраса и понесла ее на кухню.

– Просыпайся, Лусия! Ну же! Твои дедушка и бабушка ждут нас всех у себя через час.

– Мама, – сонным голосом отозвалась девочка, все еще не в силах разлепить свои глазки. Мария усадила ее к себе на колени, взяла влажную тряпку из таза и стала протирать ею грязное личико дочери.

– Опять тебя вчера закармливали шоколадом, да? – спросила она у Лусии, энергично орудуя тряпкой, стирая следы шоколада с губ и щек дочери.

– Ay! Да. – Лусия блаженно улыбнулась, взглянув на мать, а та принялась стаскивать с нее платье фламенко, шлейф у которого был сплошь перепачкан какой-то бурой грязью. – Они просили меня только об одном: чтобы я танцевала. А за это они давали мне монетки и конфеты.

– А сегодня ты должна будешь станцевать снова, на сей раз перед своими дедушкой и бабушкой. Но только не в этом! – добавила Мария, усаживая голенькую девочку прямо на пол. Потом свернула в охапку грязное платье и бросила его в корзину, куда она обычно складывала грязное белье. – Пойдешь вот в этом. – Она извлекла из шкафа чистое цельнокройное платьице, украшенное ручной вышивкой по подолу юбки и вокруг шеи. Изящная вышивка хоть как-то маскировала дешевизну ткани. – Надевай!

– Но, мамочка, я же носила это платье, когда мне было шесть лет! Оно же только для маленьких девочек.

– И тем не менее оно и сегодня тебе впору! – резонно заметила Мария. Не может она допустить, чтобы ее дочь, которая наверняка сегодня будет в центре внимания всех гостей, опозорила ее, танцуя в грязном платье. Хватит с нее уже того, что ее опозорил муж. Да и сыновья непонятно где шляются…

– А сейчас давай я расчешу твои волосы и заплету их в косы. Только сиди спокойно, не шевелись, ладно? А потом я дам тебе стакан свежего апельсинового сока.

– Апельсиновый сок? Где ты его взяла, мама?

– Какая разница где? Взяла и все тут.

После того как Мария привела в порядок волосы дочери и отправила ее на улицу с кружкой свежего сока, она занялась собственным туалетом. Наспех ополоснулась холодной водой в тазу, который наполнил для нее Эдуардо, и натянула на себя чистую белую блузку. Потом втерла в свои длинные черные волосы немного драгоценного миндального масла и наощупь, безо всякого зеркала, свернула их в аккуратный узел на затылке. Затем смочила слюной детский пушок на висках и сделала из него два упругих завитка, приятно ласкавших обе щеки.

– Нам надо поговорить о том, что было вчера, – обратился к ней Хозе, входя в кухню.

– Давай отложим все разговоры на потом. Сейчас нам надо поторопиться к моим родителям. Вот твоя самая нарядная жилетка. Я ее только что вычистила. – Она протянула жилетку мужу.

– Дело в том, что мы с Лусией получили предложения… Много предложений, касающихся работы.

– Надеюсь, ты сразу же отказался? Ведь она еще совсем ребенок.

– Неужели ты думаешь, что люди обращают внимание на подобные пустяки? Если Лусия сможет танцевать у кого-то в баре, завлекая к хозяину новых клиентов, то он найдет способ, как все уладить.

– И откуда же к тебе поступили подобные предложения?

– Отовсюду. Из Севильи, из Мадрида, из Барселоны. Все хотят заполучить ее, Мария, и мы будем последними дураками, если упустим такой выгодный случай.

Хозе стал напяливать жилетку прямо на свою грязную, пропахшую потом рубашку. Мария невольно замедлила шаг и остановилась.

– Но ты ведь не принял ни одного из этих предложений? Ведь так?

– Я… Давай обсудим все позже. А где завтрак?

Мария больно прикусила губу, но промолчала в ответ. Молча подала мужу миску с кашей. А апельсиновый сок она заранее спрятала подальше от его глаз. Иначе выпьет весь сок один. Хозе потащился со своей миской на крыльцо и тут же, по своему обыкновению, закурил сигару: ел кашу и одновременно дымил сигарой. А Мария отправилась на поиски Эдуардо, который как раз заканчивал одеваться.

– Ты видел вчера своих братьев?

– Рано вечером, да.

– Они тоже смотрели выступления?

– Нет, просто шныряли в толпе, si. – Эдуардо поспешно отвел глаза в сторону.

– И где же они сейчас пропадают, хотела бы я знать?

– Понятия не имею, мама. Хочешь, я пойду, что-нибудь разузнаю?

– Ты мне чего-то не договариваешь, сынок. Верно ведь? – Мария окинула сына внимательным взглядом.

– Да нет, мама, ничего такого… – Эдуардо повязал вокруг шеи шарф в красно-белую клетку. – Так я пойду поузнаю?

– Только прошу тебя, не задерживайся. Мы должны быть у твоих деда и бабушки ровно в час, – крикнула Мария ему вдогонку, когда он торопливым шагом выскочил из пещеры.

Пещера родителей Марии находилась в самом низу, почти у подножья горы, что, с точки зрения социального статуса жителей Сакромонте, расценивалось как самое высокое место в местной иерархии: живя внизу, они как бы располагались на самой вершине общежития. В пещеру вела настоящая парадная дверь из дерева, небольшие оконца украшены ставнями, бетонные полы устланы разноцветными половиками и паласами. На кухне даже имелось некое подобие водопровода: воду они качали из колодца, расположенного рядом, имелась также отдельная плита, на которой готовили только еду. Самодельную мебель из местной сосны смастерил сам отец Марии. Когда Мария вошла в пещеру, она увидела, что столы уже ломились от обилия угощения.

– А вот и ты, Мария! И моя крошка Лусия тоже пришла. – Паола горячо обняла внучку. – Ну, вот она, наша красавица! – громогласно объявила она, входя в гостиную, расположенную за стенкой. Мария робко последовала за матерью, отрешенно уставившись на множество лиц, среди которых она никого не узнала. Хорошо, что Паола пока не обратила внимания на то, что муж Марии и ее сыновья не появились в доме вместе с ней.

Лусию немедленно взяли в плотное кольцо многочисленные родственники: все, от мала до велика, приветствовали девочку, у Марии даже в ушах зазвенело от их радостных восклицаний, гулким эхом отдававшихся в комнате.

– Конечно, она обязательно станцует для всех нас, но только попозже, уже после обеда, – объявила Паола своим гостям.

Мария увидела, что отец сидит на своем обычном месте, и подошла к нему, чтобы поздороваться.

– Здравствуй, папа. Как поживаешь?

– Все хорошо, моя девочка. А твоя мать, как видишь, в своей стихии. Любит она у нас шумные встречи и застолья. – Педро лукаво подмигнул дочери. – А как по мне, так поскорее бы все это закончилось, и мы снова вернулись бы к своей обычной жизни.

– Как обстоят дела на кузнице, папа?

– Хорошо. Я бы сказал, даже очень хорошо. Местным payos (так цыгане обычно называют всех нецыган) очень нравятся мои котелки и сковороды, а я этому только рад. Твой сын Эдуардо когда-нибудь унаследует от своего старого деда весь его бизнес и даже переберется, если захочет, на жительство в город. Я и матери твоей уже не раз говорил, что у нас вполне достаточно денег, чтобы построить себе небольшой домик в городской черте, но она отказывается наотрез. Ты же понимаешь… Здесь она на самом верху, а там, в городе, мы снова скатимся в самый низ. – Педро выразительным жестом вскинул свои широкие ладони к потолку.

– Мы, цыгане, любим больше жить со своими. Правда ведь, папа?

– Все так. Но иногда уж слишком мы держимся друг за друга. За это нас и не любят все эти payos. Они не понимают нас, а потому боятся. Ну, да как есть. – Он ласково улыбнулся дочери. – А где Хозе?

– Сейчас подойдет, папа.

– Он с тобой хорошо обращается, доченька?

– Хорошо, – снова солгала Мария.

– Я рад. Вот хочу сказать ему, что своим старшим сыном он может гордиться, и по праву. Да, вот что! Хочу тут познакомить тебя кое с кем. Помнишь своего кузена Рудольфо? Вы еще детьми вместе играли когда-то. А теперь у него, как и у тебя, уже маленький сын имеется. Мальчишка приблизительно одного возраста с Лусией. И тоже очень талантливый ребенок. – Педро сделал знак высокому мужчине, стоявшему неподалеку от них. – Рудольфо! Ты помнишь свою кузину Марию?

– Конечно, помню! Что за вопрос? – воскликнул Рудольфо, подходя к ним поближе. – Ты, как всегда, само очарование, – добавил он, целуя Марии руку.

– Ишь ты, каким ловким манерам выучился в Барселоне! – пошутил Педро. – Ступай-ка обними свою кузину как положено, hombre!

Рудольфо сердечно обнял Марию, а пока они разговаривали, рядом с ними возник мальчуган, судя по всему, одного возраста с Лусией и почти такого же роста, как она, чуть выше. Он припал к отцу и обхватил его ногу обеими руками. Блестящие карие глаза с рыжеватыми крапинками сидели глубоко в глазницах и сразу же привлекали к себе внимание. Темная смуглая кожа выдавала чистокровного цыгана. Вот только прическа мальчика показалась Марии немного странной: его черные, как смоль, волосы, были разделены на множество пучков, торчащих вверх.

– Знаю, сеньора, я не очень красивый, – сказал он, обращаясь к Марии и глядя ей прямо в глаза. – Зато я умный.

Мария покрылась краской стыда. И как только этот ребенок догадался, о чем она только что подумала?

– Чилли, не груби, пожалуйста! – тут же одернул его отец. – Эту сеньору зовут Мария, и она – твоя троюродная сестра.

– Как же она может быть мне сестрой? Ведь она уже такая старая и очень печальная, – резонно удивился мальчик.

– Все! Хватит на сегодня твоих откровений! – Рудольфо слегка взъерошил волосы на макушке сына. – А ты его не слушай, Мария! Ему уже пора учиться держать свои мысли при себе.

– Это тот самый малыш, про которого я тебе говорил, дочка, – пояснил Педро Марии. – Он у нас самый настоящий прорицатель, такой маленький brujo. Вот мне предсказал, что к шестидесяти годам я стану совсем лысым. Утешает лишь то, что в запасе у меня еще целых десять лет!

– А почему вы такая печальная? – спросил Чилли, не сводя глаз с Марии. – Кто вас обидел?

– Я…

– Один из ваших сыновей, сеньора, попал в беду. Большая беда! – Мальчишка яростно мотнул головой.

– Я сказал, хватит, Чилли! – не на шутку рассердился Рудольфо и закрыл ему рот рукой. – Ступай-ка лучше, поищи маму и попроси ее, чтобы она принесла тебе гитару. После обеда ты нам поиграешь. Так что иди, тренируйся! – Рудольфо легонько ударил сына по попе, отсылая прочь. – Perdon, – обратился он к Марии, даже вспотев немного от смущения. – Он еще слишком мал. Несет сам не знает что.

Сердце Марии затрепетало в груди, словно пойманная птица в клетке.

– Он всегда предсказывает правильно? – спросила она у Рудольфо.

Педро, увидев, как расстроилась дочь, снова решил пошутить. Он прошелся рукой по своей густой шевелюре и сказал:

– Вот через десять лет и проверим, все ли его предсказания верны!

– Прости, папа, но я тебя оставляю. Надо помочь маме.

С этими словами Мария, коротко кивнув головой Рудольфо, вышла из комнаты, быстро миновала кухню и снова выскочила на крыльцо посмотреть, не идет ли Хозе. Мужа по-прежнему не было видно, а значит, и некому рассказать о своей тревоге. Слова маленького прорицателя очень напугали Марию.

– Что же делать? – с отчаянием в голосе обронила Мария, вглядываясь в дорогу. – Господи, сделай так, чтобы мальчик ошибся.

«Прорицатели никогда не ошибаются, Мария…» – напомнил ей внутренний голос.

Она вернулась в дом и погрузилась в хлопоты, помогая матери готовить угощение для стольких гостей: на плите кипели огромные котлы с запеканкой из ароматной фасоли, изрядно сдобренной всякими пряностями, и с колбасками. Рядом доходили на огне яичные лепешки и хрустящий patatas a lo pobre – «бедная картошка», один из самых популярных гарниров в Испании. С каким удовольствием Мария набросилась бы на все эти вкусности в любой другой день. Но только не сегодня! Сегодня ей и кусок в горло не полез. Проследив за тем, чтобы дочь, которую усадили между родственниками, без устали угощавшими девочку, наелась досыта, Мария снова побежала на улицу в надежде встретить наконец мужа. Но Хозе так и не появился, зато она увидела бегущего к ней навстречу Эдуардо.

– Что узнал про своих братьев? – спросила она у сына, остановив его прямо на пороге, до того, как он предстанет перед любопытными взорами собравшихся гостей.

– Мамочка, – выдохнул Эдуардо, тяжело дыша и пытаясь восстановить дыхание. – Новости не очень хорошие. Я еще вчера, когда увидел их шныряющими в толпе народа, собравшегося в Альгамбре, подумал нехорошее. Они там целой ватагой таких же сорванцов, как и сами, чистили карманы зрителей. Обоих задержали с поличным, но Карлосу удалось убежать и скрыться. Я разговаривал с отцом одного из задержанных парней. Он сказал мне, что сейчас все они находятся в тюрьме. Завтра или послезавтра им вынесут приговор.

– А Карлос? Где он? Что с ним?

– Скрывается где-нибудь в надежном месте, думаю, – слегка пожал плечами Эдуардо.

– Dios mio! – Мария в отчаянии закрыла лицо руками. – Мой маленький Филипе! Скажи, что нам делать, сынок?

– Думаю, мама, мы мало чем сможем ему помочь сейчас. Какой бы приговор ему ни вынесли, придется всем нам смириться.

– Но ты же знаешь, как в этих судах payos относятся к таким, как мы, к цыганам! Их там бьют, подвергают всяческим издевательствам…

– Но это всего лишь мелкая кража. Будем надеяться на то, что приговор будет сравнительно мягким. А Филипе, возможно, получит хороший урок на будущее.

– Я и сама преподам ему хороший урок! Устрою ему взбучку! – воскликнула Мария с горячностью, чувствуя, как в ней закипает злость. – Может, наконец, до него дойдет, что его любимый братец, за которым он везде ходит, словно тень, нехороший парень. Глупый и опасный. А ты, случайно, не знаешь, каким может быть приговор за такое преступление?

– Нет, не знаю. Давай поговорим с дедушкой. Он же все время имеет дело с этими испанцами. Быть может, даже знает кого-то, кто бы вызвался помочь Филипе.

– Твой дедушка – кузнец, а не судья! Бедный мой, бедный Филипе! Ведь ему еще только тринадцать лет, совсем ребенок.

– Все верно. Может, у них есть какой-нибудь закон, по которому детей нельзя содержать в одной тюрьме со взрослыми.

– Но если его отнимут от меня? Я слышала, что такие случаи бывали. – Мария принялась возбужденно расхаживать по крыльцу, заламывая в отчаянии руки.

– Мамочка, успокойся, пожалуйста. Возьми себя в руки. Я постараюсь выяснить, когда именно состоится суд. Тогда ты могла бы пойти туда и попросить судью о снисхождении. Объяснить ему, что на мальчишку дурно повлияли другие…

– Да, повлияли такие, как его братец! Ступай и быстро найди мне своего отца.

Какое-то время Мария молча смотрела вслед сыну: тот побежал по дорожке обратно домой. Заслышав шаги матери, она постаралась немного успокоиться.

– Куда ты запропастилась, дочь? И где Хозе, хотела бы я знать?

– Он будет здесь с минуты на минуту, мама. Честное слово!

– Надеюсь. Потому что всем хочется посмотреть на то, как Лусия танцует. И, конечно, аккомпанировать ей должен Хозе. Но надо поспешить. Нашим родственникам уже пора в скором времени собираться в обратный путь. – Паола небрежно махнула рукой в сторону зеленой лужайки, начинающейся прямо от входа в пещеру и плавно спускающейся до самой реки. Там и сям на траве были разбросаны повозки, на которых гости приехали в Гранаду, а между ними лениво паслись мулы. Между тем большая группа людей уже окружила небольшую импровизированную сцену. Мария увидела, как к этой самодельной площадке для танцев подходят все новые и новые зрители.

– Мама, что это?

– Ничего! – отрезала Паола, хотя при этом немного покраснела. – А что такого? Предупредила кое-кого из своих друзей и соседей, что Лусия станцует для всех нас после обеда.

– То есть, ты созвала всю деревню на тот концерт, который решила устроить возле своего дома, да? – расстроилась Мария. – Но как же мы тогда обойдемся без Хозе?

– Очень даже может быть, что обойдемся! Найдем кого-то, кто сможет его подменить. Сейчас пойду и поищу подходящего человека.

– Мамочка, бабуля попросила меня станцевать для нее, но ведь папы же нет! – взволнованным голосом воскликнула Лусия, неожиданно возникнув рядом с матерью. – Так вот, она хочет, чтобы мне аккомпанировал он!

Мария проследила за направлением указательного пальца дочери, которым она ткнула в собравшуюся толпу, указав прямиком на Чилли. Тот самый мальчик, который уже успел сделать такое несчастливое предсказание для Марии. Мальчонка держал в руках гитару, которая казалась слишком большой для его худенького тела.

– Он? – слегка нахмурилась Мария, глянув на дочь.

– Он, – подтвердила та. – Вчера он выступал на концерте. Он – талантливый. Но все равно я хочу, чтобы мне играл папа.

– Мария! – Чья-то мягкая рука тронула Марию за плечо. Она повернулась на голос и увидела рядом с собой гадалку Микаэлу.

– Поздравляю тебя с успехом дочери. Ты должна гордиться ею, – сказала она. В эту минуту к ним подошел Чилли. Микаэла ласково погладила ребенка по голове. – А вот он… Он тоже очень талантлив, но его талант в другом. У него дар прорицателя, как и у меня.

– Я уже это поняла, – тихо обронила Мария, даже не смея поднять глаза на мальчика. А вдруг он сейчас скажет ей нечто такое, что она просто не сможет вынести?

– Ну что, Лусия? Я буду аккомпанировать тебе, si? – обратился к девочке Чилли.

– Нет, gracias. Я подожду папу. Только он один знает, как играть для меня, – высокомерно бросила в ответ Лусия.

– В будущем Чилли будет часто играть для тебя, – объявила Микаэла. – И потом…

Мария взглянула на ворожею и увидела, как расширились у нее глаза. Так с ней бывало всякий раз, когда она общалась с духами.

– …Этот молодой человек, – она потрепала Чилли по плечу, – в один прекрасный день вернет домой твою внучку.

– Мою внучку? – немного растерялась Мария.

– Нет, ее! – Микаэла ткнула пальцем в Лусию. – Помни, что я только что сказала тебе, маленький прорицатель, – обратилась она уже к Чилли. – Она обязательно вернется. Боже, как же здесь жарко! Пойду, поищу немного воды.

Микаэла отошла от них, а Лусия уставилась на мать в полном замешательстве.

– Но я ведь еще такая маленькая, мама. Откуда же у меня возьмутся внуки?

– Si, Лусия. Пока ты еще действительно ребенок. Так ты все же берешь с собой Чилли? Пусть он тебе подыграет. Вон сколько людей уже собралось. И все начинают немного нервничать.

– Для меня большая честь играть для вас, сеньорита, – широко улыбнулся девочке Чилли, обнажив рот с несколькими зияющими дырками на месте выпавших молочных зубов.

– Наверное, придется, – недовольно вздохнула Лусия. – Я буду танцевать булериас, да, мама?

– Да, милая, булериас – это именно то, что нужно.

– А ты умеешь играть эту мелодию? – с нескрываемым сомнением в голосе поинтересовалась девочка у Чилли.

– Я все могу играть, сеньорита. Идем же! – Чилли схватил Лусию за руку. – Нам надо поторопиться. Потому что нашей семье уже пора отправляться в дорогу.

На удивление, Лусия покорно поплелась вслед за мальчиком. Вся лужайка уже была заполнена зрителями. Оба маленьких артиста вышли на небольшую площадку. Отыскался где-то и барабанщик, который стал задавать темп со своим кайоном, а Чилли, усевшись на табурет, тут же присоединился к нему. Лусия вышла в центр импровизированной сцены и встала в позу.

– Ole! – крикнула она звонким голосом.

– Ole! – дружно поддержала ее толпа.

Чилли начал наигрывать мелодию, не сводя глаз с юной танцовщицы, словно ожидая от нее дальнейших указаний. Вот ее маленькие проворные ножки энергично задвигались по деревянной платформе, и Мария замерла, завороженная самим действом. Или все дело было в аккомпанементе, таком ненавязчивом, но поразительно точном, когда мальчонка, касаясь струн своей гитары, словно предвосхищал очередное движение танцовщицы, или та уверенность, которую уже успела приобрести Лусия, выступая перед зрителями в течение минувших двух дней, сыграли свою роль, но одно можно было сказать совершенно точно. Еще никогда Мария не видела, чтобы ее дочь танцевала так вдохновенно. Безусловно, это был ее лучший танец.

Толпа была словно наэлектризована. Зрители шумными криками подбадривали и еще больше подзадоривали юных артистов.

– Vamos ya! Ole! – кричали зрители со всех сторон. А Лусия завершила свой танец громогласным звуком, топнув ножкой с такой силой, что деревянная платформа под ней едва не раскололась на части.

Мария слегка улыбнулась, увидев, какой изысканный поклон отвесила ее дочь, после чего сделала царственный взмах рукой в сторону своего аккомпаниатора, благодаря его за игру.

– Что это за карапуз играл для моей дочери? – услышала Мария за спиной голос мужа.

– Это мой троюродный брат, Хозе. Талантливый мальчик, si?

Но Хозе никак не отреагировал на эту реплику жены.

– А с какой такой стати он аккомпанировал Лусии?

– С такой стати, что тебя рядом не оказалось.

Хозе слегка пошатнулся и тут же водрузил свою тяжелую руку на плечо жены, чтобы не потерять равновесие. И по запаху, и по внешнему виду Мария поняла, что муж уже успел здорово приложиться к выпивке. Он сделал попытку подойти к сцене поближе, но Мария тут же схватила его за край жилетки.

– Подожди, Хозе! Нам надо срочно переговорить. Эдуардо нашел тебя?

– Нет, я не видел Эдуардо. Отпусти же меня!

– Только после того, как ты выслушаешь меня. Давай отойдем в сторонку, чтобы поговорить без посторонних ушей.

– И что, этот разговор не может подождать?

– Не может! Идем же вон туда.

Супруги отошли чуть поодаль и пристроились за одной из повозок, стоявшей рядом.

– Что за важное известие у тебя, женщина?

– Твой сын Филипе сейчас находится в городской тюрьме Гранады. Они вместе с Карлосом чистили карманы у зевак, пришедших на концерт вчера вечером. Там полиция их и поймала с поличным. По словам Эдуардо, вместе с Филипе арестовали еще троих деревенских подростков. Через пару дней всем им вынесут приговор. Карлосу удалось убежать и скрыться, но наш бедный Филипе…

Из горла Марии непроизвольно вырвался громкий всхлип. Кажется, муж на глазах протрезвел и внимал сейчас каждому ее слову.

– Не-ее-т! Нет! – воскликнул он со стоном и обхватил голову обеими руками. Потом потрясенно уставился на жену. – Какие бы непотребства я ни творил, но одного я никогда не делал: не крал. Думал, что это правило я втемяшил в головы и своим сыновьям. И вот что получилось! Dios mio! Не могу поверить собственным ушам!

– Что с ними будет, Хозе? Ты знаешь?

– Откуда? Может, стоит поговорить с теми, кто бывал в подобной ситуации? Вдруг они сообщат что-то дельное.

– Наверное, им есть что сказать. Эдуардо сейчас отправился на поиски Карлоса. Может, узнает какие-то новости и про Филипе.

– Это все Карлос виноват! Только он! Ну, доберусь я до него! Он у меня дождется! – прорычал Хозе. – Поди, сейчас закопался в какой-нибудь пещере и трясется от страха. Наверное, ему не так страшна полиция, как то, что я с ним сделаю, когда отыщу мерзавца! Сейчас же отправляюсь в деревню на его поиски. Домой не вернусь, пока не отыщу этого юного прохвоста. Malparido… Одно слово, говнюк!

– Только не бей его, Хозе, прошу тебя. Он и так напуган до смерти и…

– Я его отец, и он получит от меня все, что заслужил! – громко воскликнул Хозе. Его даже затрясло от злости.

Торопливой походкой муж удалился прочь. В какой-то момент, уже выйдя на дорогу, Хозе перешел на бег и вскоре скрылся из глаз за поворотом.

– Ну не чудо ли наша Лусия! – всплеснула руками Паола, отыскав дочь в толпе зрителей. – Все наши родственники остались в полном восторге. Ты должна гордиться такой дочерью.

– Я и горжусь, мама.

– Только вид у тебя не очень-то радостный. Бледная, словно привидение. Что-нибудь случилось?

– Ничего. Просто сильно устала за последние дни. Только и всего.

– Устала? Но тебе же всего тридцать три года, Мария. А ты ведешь себя, словно древняя старуха. Может, тебе стоит обратиться к Микаэле? Пусть даст тебе какого-нибудь снадобья, чтобы снова вернуть свет в твои глаза. Идем! Надо попрощаться со всей родней. Они уже уезжают.

Мария проследовала за матерью к скоплению повозок и фургонов, на которых их родственники отправятся в Барселону и дальше. Все стали наперебой поздравлять ее с успехом дочери, приглашали в скором будущем к себе в гости. Мария молча кивала в ответ и признательно улыбалась, но в горле у нее было так сухо, что она не могла вымолвить ни слова.

– До свидания, сеньора. – Чилли осторожно тронул ее за юбку, жестом показав, чтобы она наклонилась к нему. – Не волнуйтесь, помощь скоро придет. Вы не останетесь одна, – прошептал он. И ласково погладил ее руку, как обычно гладят руку своего маленького ребенка любящие родители. Потом проворно вскарабкался в повозку и уселся рядом с отцом.

Хотя Мария едва держалась на ногах от усталости и переживаний, она мужественно выстояла рядом со своими родителями и Лусией всю процедуру прощаний, маша руками веренице фургонов и повозок до тех пор, пока они не превратились в едва заметную точку на горизонте.

Собрав остатки сил, Мария помогла матери навести порядок в доме после отъезда гостей. А Лусия в это время сидела на коленях у деда, сосала большой палец и слушала его стариковские байки о минувших днях. Когда Мария подошла к ним, чтобы забрать дочь и отвести ее домой, девочка уже крепко спала.

– Слишком много волнений для малышки. Думаю, она сильно устала, – обронил Педро с улыбкой, перекладывая спящую Лусию на руки матери. – Она мне тут рассказала, что получила много приглашений выступать с танцами в разных кафе в Барселоне. Надеюсь, пока вы не собираетесь принимать эти предложения? Пусть еще немного подрастет.

– Конечно, папа.

– А сама ты здорова, милая? Ты сегодня какая-то сама не своя.

Отец осторожно откинул прядь волос с ее лица. В этом жесте было столько нежности и участия, что Марии невольно захотелось броситься к нему на грудь и рассказать все, как есть, попросить у него совета и помощи. Но она знала, что Хозе никогда не простит ей подобного проступка. Ведь сегодня именно он – глава ее семьи.

Проснувшись уже дома, Лусия тут же подхватилась с места и побежала на улицу отрабатывать свои па, доводить, так сказать, до совершенства zapateado, или, проще говоря, чечетку. Девочке явно хотелось услышать новые похвалы в свой адрес от прохожих и соседей. По всему было видно, что за минувшие дни Лусия успела привыкнуть ко всеобщему вниманию и уже не может больше обходиться без него.

Уже смеркалось, когда на дорожке, ведущей к их пещере, показался Хозе. Мария издала облегченный вздох при виде Карлоса, который покорно тащился за отцом.

– Ступай в дом! – гаркнул Хозе на сына и швырнул его в открытую дверь. Карлос скатился по ступенькам и упал ничком на земляной пол. Хозе проследовал за сыном и уже поднял ногу, чтобы ударить его сапогом.

– Нет! – истошным голосом вскрикнула Мария и бросилась между ними. – Битьем, Хозе, ничего не исправишь, хотя, быть может, он заслуживает и худшего. Нам надо, чтобы он сумел внятно объяснить нам, где сейчас Филипе и что с ним.

– Я и без этого прохвоста уже знаю, где наш сын. Мне Эдуардо все рассказал. Филипе сейчас держат в городской тюрьме. – Хозе склонился над Карлосом, схватил его за шиворот и рывком поставил на ноги. – А этот негодяй в то время, как его младший брат сидит за решеткой, скрывался на конюшне своего приятеля Рауля. Последний трус! Ведет себя, словно перепуганный до смерти козел, которого ведут на заклание. Он даже не подумал о том, что нужно было первым делом явиться домой и рассказать своим родителям, что случилось с Филипе!

– Простите меня! Прости меня, мама! Прости, папа! Я и правда сильно испугался. Сам не знал, что делаю. – Карлос взглянул на родителей по-детски беззащитным взглядом. В сущности, он ведь и был еще ребенком.

– Нет, щенок! Все ты отлично знал! Спасал собственную шкуру в первую очередь. А я вот сейчас отволоку тебя в тюрьму и сдам там тюремщикам с рук на руки. Пусть тебя тоже судят вместе с твоим братом и другими. Жалкий трус! Ты вполне этого заслуживаешь!

– Нет, папочка, нет! Я никогда больше не совершу подобной глупости. Клянусь тебе, это была не моя идея. Один приятель предложил. А мы с Филипе решили, что сможем так немного помочь маме, чтобы она купила еды… А еще красивое платье для Лусии.

– Заткни свою грязную пасть! – рявкнул на него Хозе. – И перестань оправдываться! Все мы прекрасно знаем, куда пошли бы наворованные тобою денежки. Пропил бы их, и все дела! Еще никто и никогда из семьи Альбейсин не сидел за решеткой. Даже когда мы умирали с голоду… Ну, могли еще позариться на фасоль этих payos, чтобы хоть чем-то набить себе живот, но никто из нас не опускался так низко, как ты. Ты опозорил весь наш род! У меня сейчас есть все основания вышвырнуть тебя вон из дома. Иди и скитайся по улицам! И я хорошенько поразмыслю над этим. А пока прочь с моих глаз!

– Да, папа. Прости меня, мама.

– Еще раз оступишься, и обещаю, что я, твой отец, самолично сдам тебя в руки полиции! – крикнул Хозе вслед поспешно ретировавшемуся сыну, который мгновенно исчез за занавеской, отделявшей кухню от спальни мальчишек.

– Что случилось, папа? Почему ты так кричишь на Карлоса? – спросила Лусия, входя на кухню.

– Ничего не случилось, голубка моя, – поспешила успокоить дочь Мария. – Почему бы тебе не проведать свою подружку по соседству, а? Показала бы ей и ее младшим сестренкам, как ты умеешь танцевать, – торопливо добавила она, снова выпроваживая девочку на улицу.

Хозе безвольно опустился на табурет, обхватив голову обеими руками.

– Ах, Мария! – вырвалось у него со стоном. – Мне так стыдно… так стыдно…

– Знаю, Хозе. Понимаю тебя. Но что мы станем делать, если остальные мальчишки вдруг выдадут Карлоса во время допроса?

– Вот как раз за это я меньше всего переживаю. Понятие чести у цыган еще никто не отменял. Это и спасет негодника. Dios mio! У этого щенка взгляд дикого зверя. Порой я сам в его присутствии кажусь себе беззащитным котенком. Может, ему нужна любовь какой-нибудь хорошей женщины, чтобы обуздать его нрав, а? – Слабая улыбка тронула губы Хозе, и он ласково погладил жену по плечу. – Ты у меня хорошая женщина, Мария. Прости меня за то, что я редко говорю тебе это. А должен был бы!

Мария взяла протянутую руку Хозе: редкое мгновение сердечной близости между супругами. Она уж и не припомнит, когда такое было в последний раз.

– И что же нам теперь делать? – снова спросила она у мужа.

– Для начала подождем возвращения Эдуардо. Сегодня утром отец одного из задержанных парней наведался в тюрьму, но охранник не разрешил ему встретиться с сыном. Тюрьма сейчас переполнена такими вот воришками, которые ловили рыбку в мутной воде, воспользовавшись невиданным наплывом людей на фестиваль в Альгамбре. Там еще схватили одну шайку, так они даже угрожали ножом какой-то испанской супружеской паре. Устроили засаду на их экипаж, забрали все деньги и драгоценности.

– Как ты думаешь, какой срок присудят нашему Филипе?

– Все зависит от судьи. Но завтра, чувствую я, в суде будет очень жарко.

Приблизительно через час домой явился и Эдуардо. Никаких дополнительных новостей он с собой не принес, только то, что уже рассказал жене Хозе. Парень, видимо, смертельно устал, осунулся и сейчас выглядел раза в два старше своего возраста. Он искренне обрадовался тому, что Карлос все же нашелся и теперь сидит дома. Мария накормила детей ужином, причем Хозе настоял на том, чтобы Карлос ужинал один в своей каморке, при свете свечи, после чего отправила их всех спать, а сама принесла из хлева недоплетенную корзинку и уселась за работу.

– Может, сделаешь сегодня перерыв, Мия? – обратился к ней муж.

Мария удивленно вскинула на него брови. Впервые за долгие годы он обратился к ней с ласкательным прозвищем, которое придумал еще тогда, когда ухаживал за своей будущей женой.

– Знаешь, когда у меня руки заняты работой, то и мысли всякие дурные не лезут в голову, – ответила она. – А ты разве никуда сегодня не собираешься со своими друзьями?

– Нет, сегодня я остаюсь дома. Надо же нам с тобой обсудить будущее Лусии.

– Мне кажется, сегодня у нас разговоров и без того было с лихвой. Может, отложим?

– Нет, это не может ждать.

Мария опустила корзину на пол и уставилась на мужа, который уселся рядом на табурет.

– Тогда говори, – сказала она.

– Я получил много предложений.

– Ты уже рассказывал мне об этом.

– Серьезные предложения, которые могут обернуться хорошими деньгами для нашей семьи.

– Если ты помнишь, я тогда тебе сказала, что ты должен отвергнуть все эти предложения.

– А я тебе сказал, если помнишь, что всегда и везде есть обходные пути. Нанимать они будут меня в качестве гитариста. А потом вдруг на сцене станет появляться Лусия. Точь-в-точь, как это случилось на концерте в Альгамбре. Все готовы пойти на риск ради того, чтобы продемонстрировать талант Лусии как можно большему количеству зрителей.

– Да, они будут набивать свои карманы деньгами, а мой ребенок будет работать, как каторжный, да при этом еще и нелегально. Станет оплачивать и твое содержание, как я понимаю.

– Ты не права, Мария. Мой прежний босс пообещал втрое увеличить мне жалованье, если со мной приедет и Лусия. Такой суммы денег вполне хватит на то, чтобы ты могла кормить всю семью приличной едой целую неделю!

– Может, и так! Но только вы с Лусией будете в Барселоне. А отсюда туда не самый ближний путь, Хозе. Не наездишься к тебе за деньгами.

– Мия, но почему ты считаешь, что мы не должны попробовать? А что за жизнь мы с тобой ведем здесь? Сыновьям отчаянно нужны деньги, настолько нужны, что они даже не погнушались заняться воровством. Тебе нечего положить в горшок, чтобы приготовить обед, одежда прохудилась. Одно старье и рвань! – Хозе вскочил с табурета и стал возбужденно расхаживать по комнате. – Ты видела, как танцует наша Лусия. И ты прекрасно понимаешь, какие у нее возможности. А наша семья между тем бедствует.

– То есть ты считаешь, что мы настолько бедствуем, что позволительно разбить семью? Муж и дочь уедут, а мы здесь останемся одни, без тебя?

– Если все пойдет хорошо, то через несколько недель вы с мальчишками тоже переберетесь в Барселону.

Хотя Мария и не ожидала от мужа, что он предложит ей немедленно ехать вместе с ним в Барселону, но то, с какой легкостью Хозе решился оставить семью и уехать одному с дочерью, поразила ее до глубины сердца.

– Нет, Хозе! – твердо ответила Мария. – Лусия еще слишком мала, и на этом точка. Барселона – большой город. Там полно всяких жуликов и проходимцев. Да ты и сам не хуже меня это знаешь…

– Да, знаю! Я знаю этот город, как свои пять пальцев! И именно поэтому я и остановил свой выбор на Барселоне, хотя были предложения из Мадрида, из Севильи, из других городов. Но я знаю тамошних людей, Мия, а потому смогу позаботиться о безопасности дочери.

Мария взглянула на мужа. Его глаза искрились и блестели. Уже давно она не видела его в таком приподнятом настроении. И она поняла: Хозе хочет вырваться отсюда не только ради Лусии. Он вдруг поверил в то, что и ему тоже может выпасть второй шанс, и он добьется наконец успеха и станет знаменитым. Осуществит свои юношеские мечты, разбитые вдребезги много лет тому назад.

Мария прищурилась, поняв наконец все, как есть.

– Ты ведь уже дал согласие, не так ли?

– Этот человек сегодня уезжал. Я должен был дать ему какой-то ответ. – Хозе бросил умоляющий взгляд на жену, призывая ее понять всю сложность момента.

В кухне наступила тишина. Наконец Мария сделала глубокий вдох и подняла на мужа глаза, полные слез.

– И когда же вы уезжаете?

– Через три дня.

– А Лусия знает?

– Она присутствовала при нашем разговоре и умоляла меня, чтобы я сказал «да». Бар «Манкуэт» – один из лучших баров фламенко в Барселоне. Отличная возможность для нас проявить себя… Лусии показать себя с лучшей стороны.

– А она даже не подумала попросить разрешения у своей матери, – негромко обронила Мария. – Но вспомни, Филипе сейчас в тюрьме. И ты бросаешь сына, можно сказать, на произвол судьбы, да? Да и Карлосу тоже нужна твердая рука отца. Или ты забыл про это, Хозе?

– Уверен, наша жизнь врозь продлится недолго, всего лишь до тех пор, пока Лусия не создаст себе репутацию в Барселоне. Что случится быстро. На такое короткое время ты вполне сможешь побыть и матерью, и отцом нашим сыновьям. Подумай! Вполне возможно, наш с Лусией отъезд в Барселону станет началом новой жизни для всех нас.

– Что ж, коль скоро решение принято, – Мария медленно поднялась со своего места и повернулась к мужу спиной, – так и говорить больше не о чем.

Хозе подошел к жене и прошелся рукой по ее спине.

– Пойдем в постель, Мия. Давно уже у нас с тобой ничего такого не было…

«Да, потому что ты всегда шляешься по ночам невесть где, а я засыпаю в одиночестве…»

Зная, что цыганка никогда не должна отказывать мужу в исполнении своих супружеских обязанностей, Мария неохотно взяла протянутую руку мужа и молча последовала за ним в спальню. Она легла рядом с ним и почувствовала, как он тут же начал срывать с нее нижние юбки, защищавшие интимные части ее тела, задирать их вверх. Потом взгромоздился на нее и тут же вошел в нежную плоть. А она лежала, ожидая того момента, когда он наконец закончит.

Что случилось довольно быстро. Хозе издал утробный стон и отвалился от нее. А она продолжала лежать в той же позе, с юбками, задранными до самого пояса, и бездумно пялилась в темноту. Вот одинокая слезинка выкатилась из ее глаза и медленно потекла по щеке.

«Во что ты превратилась, Мария?» – мысленно спросила она себя.

«В пустое место», – ответила ее уставшая душа.

13

– Целый месяц?! – Мария в ужасе уставилась на мужа и на Эдуардо. – Но почему же ты не объяснил судье, что Филипе всего лишь тринадцать лет? – набросилась она на Хозе. – Dios mio! Он еще ребенок, а его сейчас посадят в одну камеру вместе с остальными преступниками. А ведь вся его вина лишь в том, что он пошел за своим братом!

– Мы пытались, мама, – стал объяснять ей Эдуардо. – Но там сегодня в суде такое творилось… Просто самый настоящий сумасшедший дом. Много тех, кто ждал вынесения им приговора. Мы даже не смогли пробиться к судье, чтобы все объяснить. Всех привели вместе, одной толпой. Зачитали обвинение, а потом судья стал оглашать приговоры.

– Нет, это несправедливо! Где же правосудие? – воскликнула Мария с отчаянием в голосе.

– Какое правосудие для цыган? Для них только наказание, – ответил ей Хозе, направляясь к кухонному шкафчику, где он хранил недопитую бутылку анисовой водки. – Могло быть и хуже. Некоторые воришки, которых судили перед ним, получили по шесть месяцев заключения. – Он вытащил пробку из бутылки и сделал большой глоток. – В глазах всех этих payos мы всегда виноваты и нас есть за что судить.

– Мой бедный мальчик! – Слезы ручьем текли по лицу Марии, но она, казалось, даже не замечала их.

– Будем надеяться, что полученный урок пойдет Филипе на пользу. А ты… – вызверился Хозе на Карлоса, робко высунувшегося из спальни. – Посмотри, щенок, что ты сделал со своей матерью!

– Прости меня, мама, – жалобно взмолился Карлос и сделал попытку обнять Марию, но та молча отвернулась от него.

– Но навестить его я хоть могу? – спросила она, торопливо отирая слезы с лица.

– Да, мама. Я переписал часы посещений, – ответил ей Эдуардо. Он единственный в семье умел читать и писать. Он сунул в руки матери бумажку с расписанием. – Я пойду вместе с тобой.

– А что случилось с Филипе? – В пещеру вбежала Лусия. – Мне сейчас сказали на улице, что его посадили в тюрьму в городе. Это правда?

– Si, дочка. Это правда, – ответил Хозе. – Филипе совершил плохой поступок. Украл деньги у одного из тех, кто пришел посмотреть выступления участников соревнования. И сейчас он понесет за это наказание. Вот ты же, моя принцесса, ты ведь никогда не станешь красть. Так?

– А зачем мне красть, папа? Мы ведь с тобой собираемся сделать нашу семью богатой благодаря песням и танцам!

– О чем это Лусия говорит? – Эдуардо повернулся к отцу.

– Скажи своим сыновьям, Хозе, все, как есть. – Мария вытерла нос фартуком, а Эдуардо и Карлос безмолвно уставились на отца. Вид у них был растерянный.

Хозе принялся вводить сыновей в курс дела. Радостная Лусия тут же уселась к нему на колени.

– Пока меня тут не будет, – вещал Хозе, – вы, парни, должны присматривать за матерью, заботиться о ней, чтобы все было хорошо. Приеду, спрошу с каждого по полной.

Стоя посреди своей убогой крохотной кухоньки, Мария вдруг почувствовала, как ее саму разбирает желание бросить все и податься в бега. Бежать из Сакромонте прочь, куда глаза глядят. Новость о Филипе уже пошла гулять по деревне. И какой бы талантливой ни была ее дочь, это не отменит того унижения, которое ей еще предстоит испытать как матери Филипе.

Карлос тут же поспешно шмыгнул к себе в спальню, Хозе объявил, что ему еще надо сходить кое-куда и «порешать кое-какие дела» до отъезда в Барселону. Все разошлись. Остались только Эдуардо с матерью. Он присел на ступеньки крыльца рядом с Марией и взял ее за руку. И она невольно обратила внимание на то, как загрубела и покрылась шрамами от тяжелой каждодневной работы на кузне деда молодая кожа на его руках.

– Я буду заботиться о тебе, мама, пока папа будет в отъезде.

Мария повернулась к сыну и обхватила его лицо ладонями, слабая улыбка тронула ее губы.

– Знаю, милый, знаю, мой самый красивый мальчик на свете. Ты будешь! И я благодарю Господа за это.

* * *

– Что ж, до свидания, Мия. – Хозе взял руки жены в свои и поцеловал кончики ее пальцев.

– А как я узнаю, что вы благополучно добрались до места? Что оба живы-здоровы? – спросила она у мужа. Вся семья сгрудилась возле повозки кузена Хозе. Вещи мужа и дочери уже погрузили, на самом почетном месте сверху лежала зачехленная гитара Хозе.

– Я пришлю тебе весточку через кого-нибудь из наших, кто будет возвращаться домой из Барселоны. Постараюсь сделать это быстро. Лусия, попрощайся же со своей матерью.

– Adios, мамочка, – послушно проворковала Лусия. Но когда Мария обняла дочь, то сразу же поняла, что девочка мыслями уже далеко от родного дома и ей не терпится поскорее отправиться в путь.

– Жаль, что ты не смог навестить нашего сына в тюрьме до своего отъезда, – тихонько шепнула Мария мужу.

– Навещать, как ты знаешь, разрешается только по пятницам, а я пообещал боссу, что уже в четверг мы будем на месте. Да и потом, у него же срок всего лишь месяц, Мария. Время пролетит так быстро, что не успеешь и оглянуться. А Филипе тюрьма послужит хорошим уроком, который он не забудет до конца своих дней.

– Если только выживет, – пробормотала про себя Мария. Она видела, что мужу претят эти неприятные разговоры о плохом. Ему хотелось побыстрее уехать отсюда в предвкушении счастливых перемен в своей жизни и не думать о сыне, который в это самое время томится за решеткой городской тюрьмы.

– Итак, – Хозе почти рывком вырвал Лусию из объятий матери, будто вдруг испугался того, что та ее вообще не выпустит из своих рук, после чего усадил девочку на грубую деревянную скамью спереди. – Мы поехали! – Он взобрался на повозку и уселся рядом со своим кузеном Диего, который тут же взял в руки поводья. – Все новости из дома отправляйте нам вместе с теми, кто поедет в Барселону. Скажите им, что искать нас надо в баре «Манкуэт». Пусть приходят и сами посмотрят, как мы там выступаем. Vamos!

Диего слегка шлепнул вожжами по спине мула, повозка сдвинулась с места и покатила вниз по дорожке. Из других пещер тоже высыпал на улицу народ проводить соседей и пожелать им счастливого пути. Мария с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться. «Но никаких представлений на людях!» – приказала она себе, тяжело опираясь на крепкую руку Эдуардо.

– Adios, мамочка! Приезжай в Барселону посмотреть, как я танцую! Я люблю тебя! – крикнула Лусия, когда повозка уже отъехала на значительное расстояние.

– Я тебя тоже люблю, голубка моя! – прокричала в ответ Мария, а потом махала рукой до тех пор, пока повозка не превратилась в крохотную точку, едва заметную на горизонте.

– С тобой все в порядке, мама? – спросил у Марии Эдуардо, когда они снова вошли в дом. – Может, пойдем вместе со мной? Побудешь какое-то время с бабушкой. Понимаю, как тебе сейчас трудно.

– Они обязательно вернутся. – Мария с трудом выговаривала каждое слово. – Я желаю им самого большого успеха. Они его заслуживают.

– Тогда я пошел. Мне пора на работу. Карлоса я беру с собой. Посмотрим, на что он годен. Сможет ли из куска металла выковать хотя бы сковородку или кастрюлю.

Мария глянула на среднего сына, с понуро опущенной головой стоявшего рядом. Мальчишки ушли, а она подумала с некоторым облегчением в душе, что лучше уж пусть лупит кувалдой по куску жести, чем дерется на кулаках бог знает с кем.

– Вот я и осталась одна, – тихо обронила она. – И что же мне теперь делать? – Она обвела растерянным взглядом свою пещеру. И хотя она понимала, что впереди ее ждет еще много таких же вот унылых и одиноких дней, без мужа, без детей, но сегодняшний день все же был особенным. Ведь впервые ночью не лягут в свои постели целых три члена ее семьи.

Но есть и хорошая новость, тут же постаралась Мария подбодрить себя. Кто знает, а вдруг Лусия и Хозе действительно заработают много денег, и тогда они переберутся в Барселону всей семьей, хотя для этого и придется бросить свой родной дом. Другого у Марии ведь никогда не было. Впрочем, вполне возможно, всем им нужно начать все сначала.

* * *

– Ума не приложу, как у тебя хватит смелости показаться на людях, Мария, – попеняла ей Паола, когда в пятницу Мария собралась идти в Гранаду, чтобы навестить в тюрьме Филипе. – Твой сын опозорил обе наши семьи. Остается лишь надеяться, что клиенты твоего отца из числа payos не в курсе, что мальчишка приходится ему внуком. Иначе они тут же прекратят с ним всякие дела.

– Мне жаль, мама, что так получилось, – тяжело вздохнула в ответ Мария. – Но что случилось, то случилось. Надо как-то выбираться из всего этого.

Центральные улицы Гранады в этот ранний утренний час были уже запружены народом, спешащим на рынок. Мария и Эдуардо с трудом пробирались между бесчисленными повозками, груженными фигами, лимонами, апельсинами. Их сладковато-терпкий запах витал в пыльном воздухе. Добравшись до места, мать и сын пристроились в самый конец длиннющей очереди, извивающейся по направлению к тюремным воротам. Солнце нещадно палило, но они терпеливо ждали, когда их наконец пропустят в помещение для свиданий.

Наконец им разрешили войти, и они очутились в мрачной, сырой и холодной комнате, разительно контрастировавшей с тем пеклом, что царило на улице. Сильно воняло нечистотами и потом от десятков немытых тел. Мария даже вынуждена была прикрыть нос чистым носовым платком. Охранник повел их куда-то наверх по бесконечным ступенькам, освещая себе дорогу свечой.

– Такое чувство, что всех несчастных осужденных схоронили заживо в этом подземелье, – прошептала Мария сыну, когда они вошли в длинный узкий коридор. Пол под ногами был влажным и сильно вонял нечистотами.

– Ваш сын здесь, – сказал им охранник, указывая пальцем на большую камеру. За железными прутьями решетки копошилась огромная масса человеческих тел: люди сидели, стояли, лежали, используя каждую пядь свободного пространства.

– Филипе! – крикнула Мария. Несколько человек подняли головы в ее сторону и тут же снова отвели взгляды.

– Филипе! Ты здесь?

Прошло какое-то время, прежде чем мальчишка сумел пробиться сквозь эту толчею. Наконец она смогла ухватить его за ручонки, протянутые между прутьями решетки, и тут же расплакалась.

– Как ты здесь, hermano, братишка? – спросил у Фелипе Эдуардо срывающимся от волнения голосом.

– Я в порядке, – ответил Филипе, хотя по его внешнему виду этого было сказать нельзя. Лицо бледное, словно серое полотно, длинные черные кудри острижены наголо и кое-как, на голом черепе после такой небрежной стрижки множество шрамов и порезов. – Мамочка, не плачь. Я здесь пробуду всего лишь месяц. Как-нибудь вытерплю. – У Филипе затряслись губы. – Прости меня, мама. Я сам не знал, что делаю. Не понимал! Такой дурак! Наверное, ты готова вонзить мне нож в сердце за то, что я опозорил свою семью.

– Милый мой, родной, все образуется, все будет хорошо. Твоя мама пришла сюда ради тебя, и я прощаю тебя, сынок. – Мария судорожно вцепилась в пальцы мальчика. Они были влажными и горячими, несмотря на зверский холод, царивший в каземате. – Как тут вас кормят? Где ты спишь? Тут же и места нет для всех… Наверное, есть еще какое-то помещение и…

Мария умолкла, увидев, как сын отрицательно покачал головой.

– Сплю там, где придется найти уголок. А кормят нас раз в день и…

Внезапно грудь его содрогнулась от сильного приступа кашля.

– Я принесу настойки от кашля, которую приготовит для тебя Микаэла. Ах, мой дорогой Филипе… Я…

– Пожалуйста, мамочка, только не плачь, ладно? Я ведь сам впутался во все это. Но скоро я уже буду дома, обещаю.

– Что тебе тут нужно, братишка? – снова подал голос Эдуардо, видя всю степень отчаяния матери.

– Да тут есть свой черный рынок, на котором можно купить все. Самые сильные сокамерники, впрочем, сразу же отбирают все у остальных, более слабых, – признался Филипе. – Если можешь, принеси в следующий раз хлеба и немного сыра… И что-нибудь из теплой одежды, – добавил он, весь сотрясаясь от озноба.

– Хорошо, принесу, – пообещал Эдуардо, и в это время охранник объявил, что время их свидания истекло. – Держись, брат, а мы навестим тебя на следующей неделе. Господь с тобою, – добавил он шепотом, уводя прочь безутешную мать.

Потянулись дни ожидания. Мария совершала свои невеселые паломничества в тюрьму, часто одна, без Эдуардо, всякий раз, когда разрешались свидания с заключенными. И каждый раз она видела, как буквально на глазах слабел ее Филипе.

– Здесь по ночам очень холодно, – жаловался сын. – А то одеяло, которое ты мне принесла, его тут же у меня отобрали. У меня и сил-то не было, чтобы побороться с обидчиком…

– Филипе, сынок, осталось всего лишь две недели, потерпи как-нибудь, ладно? А потом тебя выпустят отсюда, и ты начнешь новую жизнь. Si?

– Si, мамочка. – Филипе слабо кивнул головой. Слезы побежали по его щекам, оставляя грязные дорожки на лице. Сердце Марии сжималось от боли, когда она слышала тяжелое, прерывистое дыхание сына.

– Вот тебе настойка от кашля, Филипе. А вот это съешь прямо сейчас, пока никто не видит.

Она сунула ему в руку небольшую буханку хлеба. Мальчишка с жадностью откусил почти половину, а оставшийся кусок спрятал за пазуху.

Всякий раз самым тяжелым для Марии была минута расставания, когда нужно было уходить. Весь обратный путь домой она шла, заливаясь слезами. Как ей хотелось в такие моменты поговорить с мужем, посоветоваться с ним. Обременять старших сыновей своими страхами и печалями она не решалась.

– Я справлюсь со всем сама. Справлюсь ради Филипе, – уговаривала она себя, переступая порог своей пещеры, где сейчас всегда было так непривычно тихо. Мария до сих пор так и не осмелилась сказать Филипе, что его отец и младшая сестра уехали из дома, подались в Барселону.

– Hola!

Мария подняла голову и увидела Рамона, стоявшего у входа в пещеру.

– Не помешаю?

– Нет. – Мария слегка пожала плечами. – Никого же… нет. Проходи.

– Я тут принес тебе кое-что. – Он протянул ей корзину.

– Снова апельсины? – Мария едва заметно усмехнулась.

– Нет. На сей раз это пирожные. Моя мать угостила нас, а мы не смогли столько всего съесть.

Мария прекрасно знала, что кексы «Магдалина», которые лежали сейчас в корзинке, – это такая вкуснотища, что их можно есть и есть до тех пор, пока не останется ни крошки. А потому щедрый жест Рамона тронул ее вдвойне.

– Спасибо, – коротко поблагодарила она.

– Как там Филипе?

– Он… он сражается, – ответила Мария и не удержалась от соблазна: взяла один кекс и тут же впилась в него зубами. «Может, – подумала она, – ноги перестанут дрожать, если съем сладкого».

– Уверен, он справится. Что ж, я пошел, но, если тебе нужна какая-то помощь, не стесняйся, только скажи.

– Спасибо. Обязательно обращусь, если будет надо, – поблагодарила соседа Мария.

Рамон молча попрощался с ней кивком головы и вышел на улицу.

* * *

Весь июль выдался жарким и засушливым. Не было дня, чтобы Мария не останавливала кого-нибудь из знакомых цыган, вернувшихся из Барселоны, либо у себя в деревне, либо когда она сама выбиралась в город, интересуясь лишь одним: не видели ли эти люди Хозе. Но никто не мог сообщить никаких новостей о ее муже. Она даже решила посоветоваться с Микаэлой, когда пошла к ней, чтобы забрать готовое снадобье для Филипе.

– Скоро ты увидишь их обоих, – лаконично ответила ей гадалка. – Гораздо скорее, чем ты думаешь.

Пришлось запастись терпением. Радовало лишь то, что каждый прожитый день приближал срок освобождения Филипе и его возвращение домой.

И наконец этот долгожданный день наступил. Мария, трепеща от нетерпения и радостного возбуждения, стоя в толпе других матерей, терпеливо ждала появления своего Филипе за воротами тюрьмы. И вот отворились ворота, и оттуда проследовала разношерстная вереница взлохмаченных и грязных мужчин, бывших арестантов.

– Mi querida, мой мальчик! Филипе! – Мария подбежала к сыну и прижала его к себе. Кожа да кости. Одежда, превратившаяся за этот месяц в лохмотья, болталась на нем, словно на палке, от тела мальчика разило зловонием, мгновенно вызвавшим у Марии приступ тошноты. «Пустяки, – подумала она, сжимая его худые ручонки в своих руках. – Главное – он свободен».

Несмотря на то что она привела с собой мула Паку, возвращение домой оказалось долгим и утомительным. Филипе истошно кашлял всю дорогу, пока мул неторопливо вышагивал по булыжным улочкам Сакромонте, поднимаясь все выше и выше в гору. Мальчик с трудом держался на спине мула, и Марии приходилось все время подстраховывать сына, чтобы он не свалился на землю.

Наконец они приехали. Первым делом Мария тут же сорвала с сына все его лохмотья и осторожно вымыла в корыте, соскребая грязь с его тощего тела горячей влажной тряпкой. Потом она укутала Филипе в одеяла и уложила в постель. А его изъеденную вшами одежду вынесла во двор, чтобы потом сжечь на костре.

Все то время, пока она суетилась вокруг, мальчик лежал молча, изредка роняя слово-другое. Глаза его были закрыты, грудь тяжело вздымалась от неровного, прерывистого дыхания.

– Может, что-нибудь скушаешь? – спросила у него Мария.

– Нет, мама, ничего не хочу. Мне нужно немного поспать.

Всю ночь напролет громкий, надрывный кашель Филипе гулким эхом разносился под сводами их пещеры. Утром, проснувшись, Мария обнаружила Эдуардо и Карлоса спящими на кухне.

– Перебрались сюда, – пояснил ей старший сын, когда Мария подала ему на завтрак лепешки, – потому что там спать было невозможно. Мама, Филипе очень болен. У него жар… и этот ужасный кашель… – Эдуардо сокрушенно покачал головой.

– Я уже иду к нему, помогу, чем смогу. А вы оба ступайте на работу в кузницу.

Мария поспешила в спаленку сыновей: Филипе весь горел в жару. Она тут же бросилась к шкафчику на кухне, в котором хранила свои лекарственные травы, приготовила смесь из ивовой коры, сухих листьев таволги и пиретрума, вскипятила настой и побежала назад в спальню. Приподняв голову сына, чайной ложечкой влила ему несколько капель жидкости, слегка раздвинув губы. И буквально через секунду его вырвало. Мария просидела у постели сына целый день, влажной тряпкой отирала его лицо и тело, чтобы немного сбить жар, каплями давала воду, но лихорадка не ослабевала: мальчишка горел огнем.

К вечеру Филипе стало совсем плохо, он начал задыхаться. Грудь бурно вздымалась и опадала, когда он с усилием пытался сделать вдох.

– Мария, Филипе заболел? Даже на улице слышно, как он кашляет, – услышала Мария голос из кухни. Выглянула из-за занавески и увидела Рамона. Он держал в руках два апельсина.

– Да, Рамон. Филипе очень болен.

– Может, ему чуток полегчает, когда съест вот это? – Он кивнул на апельсины.

– Gracias, но, думаю, одними апельсинами тут не обойдешься. Мне надо срочно сбегать к Микаэле, попросить ее, чтобы она пришла и дала ему своего зелья, но я не могу оставить Филипе одного, без присмотра, а мальчишки мои еще не вернулись с работы. – Мария в отчаянии затрясла головой. – Dios mio, боюсь, дела у него совсем плохи.

– Не волнуйся, Мария. Я сам схожу к Микаэле и приведу ее к тебе.

С этими словами Рамон тут же вышел из кухни. Мария даже не успела ничего крикнуть ему вдогонку.

Микаэла пришла через полчаса, лицо у нее было очень озабоченным.

– Оставь нас одних, Мария, – приказала она. – В этом закутке воздуха хватает только на нас двоих.

Мария послушно вышла из спаленки сына. Кое-как собралась с силами и стала готовить суп из картофеля и моркови на ужин сыновьям.

Наконец на кухне появилась Микаэла. Лицо ее приобрело еще более печальное выражение.

– Что с ним, Микаэла? – бросилась к ней Мария.

– У Филипе болезнь легких. И болезнь эта серьезно запущена. Видно, месяц, проведенный в сырой камере, не прошел для него бесследно. Нужно немедленно перенести его сюда, на кухню. Здесь по крайней мере есть хоть немного свежего воздуха.

– Он поправится?

Микаэла не ответила.

– Вот, я оставляю для него немного маковой настойки. Дашь ему несколько капель. Хотя бы заснет на какое-то время. Если к утру ему не полегчает, то придется везти в город, в больницу для payos. В его легких полно жидкости, которую надо как-то откачать.

– Никогда! Еще ни один цыган не вернулся из их больницы живым! А посмотри, что эти payos сделали с моим несчастным мальчиком.

– Тогда зажги свечку Деве Марии и молись ей. К сожалению, милая, я мало чем могу помочь твоему сыну. – Она взяла Марию за руки и прочувствованно сжала их. – Я тут бессильна, все происходит слишком быстро.

Когда Эдуардо и Карлос вернулись домой, они перенесли Филипе на кухню и уложили его на матрас. Мария содрогнулась от ужаса, увидев капли крови на его подушке – следы от надрывного кашля, сотрясающего все его естество. Она сняла чистую подушку со своей кровати и осторожно подложила ее под голову сына. Но тот даже не шелохнулся.

– Мамочка, у него кожа стала синей, – испуганно прошептал Карлос, глядя на брата. Потом посмотрел на мать, словно ища у нее слова поддержки. Но у Марии таких слов не было.

– Может, я сбегаю к дедушке с бабушкой и приведу их к нам? – предложил Эдуардо. – Они хоть знают, что делать. – Эдуардо принялся возбужденно расхаживать по кухне, бросая испуганные взгляды на брата, лежавшего на полу и отчаянно хватавшего ртом воздух.

– Как жаль, что сейчас с нами нет папы, – с горечью в голосе пробормотал Карлос.

Мария выставила старших сыновей на улицу, а сама снова склонилась над Филипе.

– Мама здесь, рядом с тобой, мое солнышко, – прошептала она, смачивая его лоб. Через какое-то время она снова позвала мальчишек в дом, велела им принести из хлева несколько мешков с соломой, чтобы приподнять брата повыше и облегчить ему дыхание.

Но ночью дыхание Филипе стало еще более затрудненным. Судя по всему, у него уже не было сил даже на то, чтобы откашляться и хотя бы на короткое мгновение очистить свои легкие. Мария поднялась с пола и вышла во двор. Старшие сыновья нервно курили, сидя на ступеньках крыльца.

– Эдуардо, Карлос! Бегите к дедушке и бабушке. Скажите им, чтобы пришли немедленно.

Они без слов поняли все то, что не договорила мать. Глаза их мгновенно наполнились слезами.

– Да, мама.

Она дала им керосиновую лампу, чтобы хоть как-то освещать себе дорогу в кромешной темноте и не споткнуться. Выпроводив сыновей, Мария снова вернулась к своему Филипе.

Внезапно он открыл глаза и уставился на нее.

– Мамочка, я боюсь, – прошептал он едва слышно.

– Я с тобой, мой милый. Ничего не бойся, Филипе. Твоя мама рядом с тобой.

Слабая улыбка тронула его губы.

– Я люблю тебя, мамочка, – произнес он через силу и через пару мгновений снова закрыл глаза. На сей раз навсегда.

* * *

Всех, отправляющихся в Барселону, попросили сообщить печальную новость Хозе и незамедлительно привезти его вместе с Лусией домой. Мария и вся ее семья погрузились в траур. Тело Филипе положили в хлеву, животных оттуда перевели на время в другое место, чтобы все родственники и односельчане могли зайти и проститься с усопшим. Все вокруг было украшено белыми лилиями и пурпурными цветами граната, их сильный аромат вкупе с горящими свечами, установленными рядом с телом, добавляли духоты в и без того плохо проветриваемом помещении. Мария провела три дня и три ночи возле тела сына, часто в компании с другими женщинами, которые помогали ей отгонять от Филипе злых духов. Микаэла совершила все положенные в таких случаях требы, прочитала традиционные заклинания для того, чтобы защитить душу мальчика и чтобы она могла беспрепятственно воспарить на небеса. Снова и снова Мария просила прощения у сына за то, что не смогла уберечь и спасти его. Никто из тех, кто приходил попрощаться с Филипе, не прикасался к его телу: все боялись нечаянно столкнуться со злыми духами.

Чаще всего рядом с ней находился Карлос, он беспрестанно рыдал, оплакивая усопшего брата. Мария понимала, что больше всего на свете Карлос сейчас боится одного: что душа Филипе вернется и начнет беспощадно преследовать его, и так будет продолжаться до конца дней. Он уже дважды совершил паломничество в Аббатство Сакромонте, расположенное на вершине горы, чтобы помолиться там о душе своего брата. Впрочем, вполне возможно, эти отлучки стали для него удобным предлогом, чтобы не сидеть часами в смрадной духоте пещеры, хотя Мария продолжала верить в чистоту помыслов сына, сподвигших его на эти восхождения.

Жизнь в семье замерла. Согласно цыганским традициям, никто из членов семьи усопшего не должен был есть, пить, мыться или работать до тех пор, пока тело не упокоено в земле.

На третий день своего бдения Мария почувствовала, что еще немного, и она лишится чувств от жажды, голода, от пережитого потрясения и от сладковатого запаха разлагающийся плоти, который уже стойко витал в воздухе. Паола подошла к дочери, села рядом с ней и протянула ей кружку с водой.

– Выпей, mija, – приказала она ей тоном, не терпящим возражений. – Иначе нам придется следом хоронить и тебя.

– Мама, но ты же знаешь, я не могу пока пить. Это запрещено.

– Уверена, наш дорогой Филипе простит свою мать за пару глотков воды, пока она сидит у его тела. Пей же, говорю тебе.

Мария послушно выпила предложенную ей воду.

– Что слышно из Барселоны? – поинтересовалась у нее Паола.

– Пока ничего.

– Тогда я прошу тебя упокоить тело Филипе, не дожидаясь Хозе. Помимо всего прочего, здесь уже смердит невыносимо… – Паола брезгливо сморщила нос. – Скоро сюда налетят полчища мух и разнесут заразу по всей деревне.

– Мама, прошу тебя, не надо! Тише! – Мария испуганно приложила палец к губам. А вдруг ее ненаглядный мальчик услышит сейчас, как обсуждают его бренные останки, словно это не человеческая плоть, а кусок гниющего мяса? – Я не могу похоронить сына без его отца. Хозе никогда не простит мне этого.

– А я говорю тебе, дочь, что это ты не должна прощать его за то, что он уехал, бросив сына гнить за решеткой. Мария, завтра ты должна упокоить Филипе с миром. И на этом точка.

Когда мать ушла, Мария, спотыкаясь и пошатываясь, выползла из вонючего хлева и побрела на кухню. Даже она наконец поняла: тянуть с погребением больше нельзя.

Она невольно улыбнулась, оглядевшись по сторонам. Вся кухня была завалена подношениями от односельчан: продукты, выпивка, сладости. Во всяком случае, теперь у нее есть что предложить людям на поминках. Она зажгла свечу и опустилась на колени перед выцветшим образом Девы Марии. Попросила у нее прощения за все свои прегрешения, потом попросила того же и у духов. Снова вышла на улицу, Эдуардо и Карлос дымили, не переставая.

– Пожалуйста, оповестите односельчан, что похороны состоятся завтра, – попросила она сыновей.

– Да, мамочка. Мы уже идем. Я возьму на себя те дома, что внизу, а ты, брат, отправляйся в гору, в те пещеры, что наверху, – предложил Эдуардо Карлосу.

– Мальчики! – остановила она сыновей, уже готовых бежать исполнять ее поручение. – Как вы думаете, отец будет очень зол?

– И пусть себе злится на здоровье! – воскликнул Эдуардо. – Он вполне это заслужил. Начнем с того, что ему не надо было уезжать из дома и бросать тебя здесь одну.

* * *

Похоронная процессия медленно двигалась по склону горы, поросшему редкими кипарисами и цветущими кактусами. Было невыразимо душно. Ароматов добавлял и дурманящий запах лилий, гирляндами из которых были обвиты мулы. Мария шла перед гробом: его смастерили отец вместе с ее сыновьями из обрезков дуба, которые нашлись в его мастерской. Вот послышалось жалобное причитание, поплывшее над процессией, и Мария сразу же узнала голос своей матери. Паола запела похоронную песнь. Возраст и переживания давали знать о себе: голос срывался и звучал сипло, но остальные участники подхватили мелодию и запели вместе с ней. Слезы текли ручьями по застывшему лицу Марии и скатывались на сухую землю под ногами.

Сама церемония прощания стала причудливой смесью традиционных католических похорон и обрядов, бытующих среди цыган. Микаэла тихонько пробубнила неразборчивый набор слов, который, по ее разумению, должен был защитить душу Филипе и помочь его близким пережить свалившееся на них горе.

Мария бросила отрешенный взгляд через долину в ту сторону, где взметнулись к небу крепостные стены Альгамбры. Сколько крови и насилия видели эти стены за минувшее тысячелетие. Она всегда инстинктивно боялась Альгамбры. Теперь наконец до нее дошло, откуда возникали в ее душе эти подспудные страхи. Ведь получается, что именно в стенах Альгамбры ее сыну был вынесен смертный приговор.

14

На следующее утро Мария проснулась, чувствуя, что силы оставили ее полностью, будто из нее вдруг взяли и отсосали всю жизненную энергию, всю, до последней унции. Тем не менее она проследила за тем, чтобы сыновья вовремя ушли на работу. Первым поднялся Карлос. Если и случилось что-то хорошее, что так или иначе было связано со смертью Филипе, так это душевное перерождение Карлоса. Чувство вины за смерть брата изменило его полностью. Надолго ли, бог весть.

Мария налила себе немного свежего апельсинового сока – вчера Рамон снова принес ей немного апельсинов, – уселась с кружкой на ступеньки крыльца и сделала небольшой глоток. Когда-то в этом доме, подумала она, обитала большая семья, состоявшая из шести человек. И вот их осталось лишь трое, вдвое меньше прежнего. И надо постепенно свыкаться с мыслью, что Филипе больше никогда уже не переступит порог родительского дома. Но ее муж? Ее дочь… Мария смахнула слезы с глаз. Солнце слепило. Уж не превращаются ли ее муж и дочь в некое подобие бестелесных призраков? Такая перспектива была пугающей.

– Где вы теперь? – спросила Мария вслух, вперив взгляд в небеса. – Дай же мне знать о себе. Пришли хоть одно слово.

Днем она нацепила на лицо траурную вуаль, взяла два куриных яйца, свой самый драгоценный неприкосновенный запас, и отправилась к Рамону.

– Напиши для меня письмо в Барселону, хозяину мужа, – попросила она своего соседа. Рамон был одним из немногих цыган в их селе, кто умел читать и писать. За скромную плату – что-нибудь из съестного или охапку дров, он всегда с готовностью сочинял письма по заказу своих клиентов. – Вот я тут принесла тебе кое-что. – Мария протянула ему яйца.

Рамон положил свои ладони на руки Марии и отрицательно покачал головой.

– Мария, от тебя я никогда не приму никакой оплаты, тем более сейчас, в такой трудный момент для всех нас. – Он подошел к буфету и достал из него письменные принадлежности, потом жестом пригласил Марию сесть рядом с ним за кухонный стол. – Начнем с главного: а этот человек умеет читать?

– Не знаю. Но он же городской житель, тем более занимается бизнесом. Будем считать, что умеет.

– Тогда начинай.

– Глубокоуважаемый хозяин бара «Манкуэт», – начала Мария диктовать текст своего письма. – Насколько мне известно, несколько недель тому назад вы предложили моему мужу сеньору Хозе Альбейсину место гитариста после того, как увидели выступления его и моей дочери Лусии на соревнованиях в Гранаде. Если он все еще трудится в вашем кафе, пожалуйста, передайте ему, что у его жены есть для него очень важное и срочное сообщение…

Рамон оторвался на мгновение от листа бумаги и глянул на Марию. В его глазах читались сострадание и симпатия. Перо ненадолго повисло над бумагой.

– Нет! – внезапно вспыхнула она. До Марии вдруг дошло, что она обращается к работодателю мужа и дочери, который, вполне возможно, отнесется к просьбе жены Хозе более чем прохладно. Ведь она, по сути, просит его немедленно отпустить работников обратно домой. – Спасибо, не надо никаких писем. Надо придумать какой-то другой способ, чтобы связаться с Хозе напрямую.

– Понимаю тебя, Мария. Отлично понимаю! – обронил Рамон, поднимаясь из-за стола. – Обращайся, если что-то нужно. Всегда охотно помогу тебе, чем смогу.

* * *

– Я решила отправиться в Барселону на поиски отца и Лусии. Я не успокоюсь до тех пор, пока лично не расскажу им, что случилось с Филипе.

Мария оглядела своих сыновей, сидящих рядом с ней за кухонным столом.

– Мама, я уверен, что хоть кто-то из тех, через кого мы передавали отцу известие о смерти Филипе, скоро отыщет его в Барселоне, – обронил в ответ Эдуардо.

– Но не так скоро, как хотелось бы. К тому же такую новость своим близким может сообщать только жена и мать усопшего. – Мария положила в рот ложку рагу, которое мальчишки принесли домой от бабушки. Она знала, чтобы осуществить задуманное, ей понадобятся силы. Много сил.

– Но ты не можешь ехать туда одна. Мы поедем вместе с тобой, – подхватился Карлос и слегка толкнул в бок Эдуардо, призывая его поддержать, но тот лишь неопределенно качнул головой.

– Нет. Ваше отсутствие и так уже пагубно сказалось на бизнесе вашего деда. К тому же кто-то должен оставаться дома. Вдруг меня не будет, а вернется отец и обнаружит, что дом пуст?

– Тогда давай останусь я, а Карлос пусть едет с тобой, – предложил матери Эдуардо.

– Я сказала, нет, – снова повторила Мария. – В кои-то веки Карлосу подвезло найти себе работу, а нам очень нужны деньги, которые он заработает.

– Мама, но это же неслыханно! – Эдуардо громко стукнул ложкой о край миски. – Женщина не может отправляться в такую дальнюю дорогу одна, безо всякого сопровождения. Папа ни за что бы не разрешил этого.

– Но сейчас я глава дома и сама решаю, что можно делать, а чего нельзя! – отрубила Мария. – Итак, решено! Завтра на рассвете я уезжаю. Поеду поездом. Рамон говорит, что это просто. Он подробно мне все расскажет и объяснит, где надо будет делать пересадку.

– Мамочка, ты не находишь, что какие-то злые духи лишили тебя разума? – осторожно поинтересовался у нее Карлос, когда она поднялась со своего места и стала собирать посуду со стола.

– Совсем напротив, Карлос. Наконец-то я обрела разум.

* * *

Хотя сыновья продолжали протестовать, предлагая ей взять хотя бы одного из них с собой, на следующее утро Мария подхватилась на рассвете и собрала свой нехитрый багаж: немного воды и кое-что из еды, оставшейся после поминальной трапезы. Рамон посоветовал ей накинуть сверху черную скатерть, сделав из нее некое подобие накидки, а смоляные черные кудри, сразу же выдающие в ней цыганку, упрятать под черную шаль. В дороге все станут принимать ее за вдову, что по крайней мере гарантирует ей некоторую безопасность и уважительное отношение со стороны окружающих.

Рамон же предложил отвезти ее на станцию на своей повозке. И уже поджидал ее на улице.

– Ну что, Мария, готова?

– Готова.

Солнце еще только начинало подниматься на горизонте, когда они двинулись в путь. Капли утренней росы блестели и переливались на колючках кактусов, в изобилии произрастающих по обе стороны дороги в город. Наконец они миновали городские ворота и покатили по запруженным народом улицам Гранады, а Мария уже, наверное, в сотый раз подумала о том, что, быть может, ее сыновья правы и она действительно лишилась разума. Хотя, с другой стороны, она точно знала: это то самое путешествие, которое она должна, которое она просто обязана совершить.

На железнодорожном вокзале царила обычная толчея. Рамон привязал мула и пошел вместе с Марией, чтобы помочь купить ей билет. А потом стоял рядом на многолюдной платформе до тех пор, пока не прибыл их поезд.

– Запомни, в Валенсии ты должна будешь выйти, – снова напутствовал он ее, помогая зайти в вагон третьего класса. – Там недалеко от вокзала есть один приличный пансион, называется «Каса де Сантьяго», заночуешь там, а утром поедешь дальше, в Барселону. Ночлег в пансионе стоит недорого, но все же… – Он поспешно сунул несколько монеток ей в руку. – Vaya con Dios, Мария. Храни тебя Господь. И в добрый путь.

Она не успела ничего возразить, потому что в эту минуту раздался свисток дежурного по станции, и Рамон торопливо покинул вагон.

* * *

День был жарким и солнечным, по обе стороны вагона тянулись бесконечные оливковые и апельсиновые рощи. Верхушки гор Сьерра-Невада были слегка припорошены снегом, сверкающим своей белизной на фоне чистого лазурного неба.

– Неужели это я еду в поезде? – шепотом вопросила она саму себя, почувствовав вдруг необычно радостный подъем в душе. – Ведь за всю свою жизнь я никуда дальше Гранады не выбиралась.

А сейчас по всему выходит, что, сколько бы сил и душевных переживаний ни потребовало бы от нее это путешествие в Барселону, она все равно рада, что решилась на него. По крайней мере, впервые в жизни увидит мир.

Ближе к вечеру поезд прибыл в Валенсию. Мария вышла из вагона и устроилась на ночлег в том самом пансионе, который ей насоветовал Рамон. Ночью она практически не сомкнула глаз: все прижимала к себе свой драгоценный багаж, чтобы – не дай бог! – на него не позарились воры.

На следующее утро, едва только солнце показалось из-за макушек гор, Мария уже снова сидела в поезде, который должен был доставить ее в Барселону. Несмотря на то что ныла спина от непривычно твердых сидений, что было очень душно под черной вуалью и в черной накидке, так что все тело уже успело покрыться потом, все равно Мария чувствовала себя непривычно свободной. Сидя возле окна, она впервые увидела океан, мелькнувший за небольшими деревушками, мимо которых мчал их поезд, вдохнула в себя свежий морской воздух, слегка солоноватый на вкус.

Чем дальше длился день, тем все больше народа набивалось к ним в вагон на каждой остановке, из чего Мария сделала вывод, что они подъезжают к Барселоне. Люди в основном разговаривали между собой на каталанском языке. Кое-что Мария понимала, но многие слова были ей неизвестны. Ближе к вечеру на горизонте показались очертания большого города.

– Dios mio! Какой огромный город! – выдохнула она себе под нос. – Как же я вас найду здесь?

Справа за окном тянулась сплошная морская гладь, опоясывающая полуостров, словно сверкающий голубой фартук. Сам же город с его жилыми кварталами раскинулся на равнине, защищенной с одной стороны горной грядой.

Мария сошла с поезда, на вокзале было многолюдно, она вышла на привокзальную площадь. Широкая проезжая часть была запружена трамваями и автомобилями, беспрестанно сигналящими в клаксоны. Мария сразу же почувствовала себя настоящей деревенщиной, какой, впрочем, и была. Испанки, снующие вокруг нее, носили короткие юбки, открывающие не только лодыжки ног, но и большую часть голени, волосы у всех коротко подстрижены, как у мальчишек, у всех ярко-алые губы, словно они нарисовали их себе красным карандашом. Все нижние этажи зданий заняты преимущественно магазинами с шикарными стеклянными дверями и такими же нарядными витринами, в которых выставлены манекены в человеческий рост, демонстрирующие наряды для дам.

– Где я сейчас нахожусь? – спросила она саму себя, и в это время у нее за спиной раздался резкий сигнал автомобиля.

– Эй, ты! Прочь с дороги! Из-за тебя тут сейчас пробка образуется!

Мария почувствовала, как вся покрылась холодным потом от оглушительного шума, царящего вокруг, и от беспрестанных криков. Ноги ее моментально сделались ватными, и она едва добрела до места в теньке рядом с необыкновенно высоким зданием. Она спросила у темнокожего прохожего, которого приняла за одного из своих, как пройти в Чайнатаун, однако мужчина ответил ей на каталанском. Но, во всяком случае, он хоть жестом указал ей направление, которого нужно придерживаться, махнув рукой в сторону моря. И Мария решила, что именно к морю она и направит свои стопы.

Она уже потеряла всякую надежду добраться до него, петляя по бесконечному лабиринту мощенных булыжником городских улиц и улочек, когда наконец, неожиданно для себя самой, вынырнула на ровную, открытую местность, за которой плескалось море. К этому моменту Мария уже измучилась от жажды – последние капли воды из фляжки были выпиты ею пару часов тому назад, но обрадовало то, что на берегу теснились какие-то лачуги, явно жилые. Она пересекла проезжаю часть и направилась прямиком к ним, ступая по нагретому на солнце белому пляжному песку. Подошла ближе и услышала негромкие переборы гитары: кто-то наигрывал мелодию фламенко.

Мария наклонилась к земле и зачерпнула горсть песка, невольно издав при этом короткий смешок, когда услышала, как песчинки хрустят на ее ладони. Медленно побрела по пляжу. В одном месте увидела семью испанцев, выбравшихся, судя по всему, на пикник. Веселый смех взрослых, детишки беззаботно плещутся среди прибрежных волн.

– Как бы я тоже хотела искупаться, – негромко пробормотала Мария, но тут же вспомнила, что совершенно не умеет плавать. Поди, сразу утонет, как только залезет в воду.

Миновав счастливое семейство на лоне природы, она устремила свой взор на более привычную картину: жалкие лачуги, откуда доносились звуки музыки. Крохотные хибарки, сколоченные из всякого подручного хлама, будь то обрезки досок или куски жести. Но над каждой лачугой в обязательном порядке торчала кривобокая труба, из которой вился дымок. Подойдя ближе, Мария учуяла сильный запах подгнивших овощей и нечистот, забивших, судя по всему, все стоки.

Она побрела по узкой песчаной улочке, застроенной по обе стороны такими вот самодельными скворечниками, впервые ощутив невольный прилив гордости: как-никак, а сама она живет в отдельной пещере, которую нельзя сравнить с тем, что она видит вокруг себя. Ведь по своим габаритам каждая такая лачуга была гораздо меньше даже ее кухни. Мария украдкой глянула в одну открытую дверь и увидела, что все семейство, скрючившись в три погибели, вкушает трапезу прямо на полу. Или, быть может, они играют в карты.

От невыносимой жажды закружилась голова, и Мария безвольно опустилась на землю, прямо там, где стояла. Уронила голову на колени и замерла в такой позе.

– Hola, сеньора, – услышала она детский голосок.

Подняла глаза и увидела маленького чумазого мальчонку, который внимательно наблюдал за ней, стоя на пороге своей хижины.

– Вы больны? – поинтересовался он у нее на каталанском языке.

– Нет. Просто очень хочу пить. Можешь принести мне немного воды? – взмолилась Мария и для пущей наглядности показала рукой на свой язык и стала тяжело дышать.

– Si, сеньора, я вас понял.

Мальчишка исчез в доме, а через пару минут снова вынырнул на крыльцо с крохотной кофейной чашечкой, явно из кукольного набора посуды. У Марии сердце упало при виде такой крохотули, но делать нечего: залпом осушила холодную воду, которая показалась ей настоящей амброзией.

– Gracias, – вежливо поблагодарила она мальчугана. – А еще можешь принести?

Мальчик быстро сбегал в дом и снова наполнил водой миниатюрную чашечку. А Мария снова залпом осушила ее и вернула с просьбой повторить. Мальчишка весело хихикнул, словно они затеяли между собой такую игру: он беспрестанно бегает в дом и наполняет там чашку водой, а она тут же выпивает воду до дна и просит еще. Так повторилось несколько раз.

– А где твои родители? Где взрослые? – поинтересовалась наконец Мария у ребенка, утолив жажду и почувствовав себя словно родившейся заново.

– Никого нет, все на работе. – Мальчонка махнул рукой в сторону большого города. – Я сейчас дома один. Вы играете в chapas?

Она улыбнулась в ответ и молча кивнула головой. Кто же в детстве не играл в орлянку? Мальчишка тут же извлек из кармана горсть разноцветных бутылочных пробок, и они принялись на пару швырять пробки по песку, соревнуясь, чья пробка улетит дальше. Мария с трудом сдерживалась от того, чтобы не рассмеяться вслух. Ведь нарочно же не придумаешь! Надо ей было добраться до самой Барселоны, чтобы затеять тут игру в chapas, или в орлянку, с незнакомым ребенком, точно так же, как она играла у себя дома с собственными детьми.

– Стефано!

Мария вздрогнула и подняла глаза. Крупная женщина в черном уставилась на нее с осуждающим видом, будто Мария замыслила что-то нехорошее в отношении ее чада.

– Стефано! Где ты был? Я тебя повсюду ищу! Кто эта женщина?

Мария объяснила, попутно попросив прощения у незнакомки.

– Он мне сказал, что дома нет никого из взрослых, что он один, – добавила она, поднимаясь с земли и отряхивая песок со своей юбки.

– Да он вечно где-то шляется, – недовольно буркнула женщина. – Ступай в дом, проказник! – Она спровадила мальчика и обратилась уже к Марии. – А ты откуда?

К счастью для Марии, женщина говорила на цыганском диалекте.

– Из Сакромонте.

– А… даже так? Из Сакромонте? – Она вынесла из дома две табуретки и предложила одну Марии. – А где же твой муж? Ищет работу в городе?

– Нет, он уже работает здесь. Я вот приехала, чтобы повидаться с ним.

– Муж перекати-поле, да? Мне это хорошо известно. Меня зовут Тереза. А тебя как?

– Мария Амайя Альбейсин.

– Ты говоришь, Амайя? Так у меня же есть кузины, которых тоже зовут Амайя. – Тереза звонко хлопнула себя по массивному бедру. – Ты знаешь Леонор и Панчо?

– Знаю. Они живут через две улицы от нас. Леонор недавно родила мальчика. Теперь у них семеро детей. – Мария стала торопливо пересказывать последние новости.

– Тогда мы с тобой, скорее всего, родня. – Тереза широко улыбнулась. – Добро пожаловать в дом! Наверняка ведь проголодалась после такой долгой дороги. Сейчас налью тебе миску супа.

Мысленно вознеся благодарственную молитву Деве Марии за то, как ей повезло найти родных в таком огромном городе, Мария подумала: пожалуй, это счастье, что запутанные и порой очень сложные сети родственных отношений в цыганских общинах раскинулись по всей Испании. Она быстро выхлебала жиденький супчик, с довольно странным вкусом и немного солоноватый.

– А где твой муж работает?

– В Чайнатауне в баре «Манкуэт».

– И что он там делает?

– Он гитарист, а дочь моя там танцует. Ты знаешь, где именно находится этот бар?

– Si, – кивнула в ответ Тереза и махнула рукой куда-то назад. – Чайнатаун начинается недалеко отсюда, но, имей в виду, в ночное время туда лучше не совать свой нос. В барах толчется всякая пьяная братия: докеры, матросня. Женщине появляться там одной не пристало.

– Но муж рассказывал мне, что это центр фламенко и очень уважаемое заведение.

– Quadros, которые выступают в тамошних барах, действительно из лучших в Испании. Сыновья мои часто бывают на их выступлениях, но тем не менее сам район не считается благопристойным. – Тереза выразительно вскинула брови. – Сыновья посещают тамошние злачные заведения только тогда, когда у них заводится лишняя денежка. Сын как-то рассказывал мне, что однажды видел там женщину, которая танцевала и одновременно срывала с себя всю одежду. Дескать, искала на теле блоху!

– Не может быть! – воскликнула шокированная Мария.

– Это тебе не Сакромонте, моя дорогая. Это Барселона. Здесь все может быть, особенно если речь идет о том, чтобы заработать какие-то деньги.

Мария в ужасе представила себе Лусию. Неужели и ее дочь заставляют срывать с себя платье в поисках воображаемой блохи? Кошмар!

– Я должна немедленно отыскать мужа и дочь. У меня плохие новости для них.

– Что случилось?

– Наш сын недавно скончался. Я пыталась передать мужу весточку через тех, кто бывает в Барселоне, но ответа от него так и не дождалась.

Тереза перекрестилась, а потом положила свою полную смуглую руку на худенькое плечо Марии.

– Сочувствую твоему горю. Знаешь, что? Побудь пока со Стефано, а я пойду поищу своих сыновей. Пусть проводят тебя в Чайнатаун.

Тереза поспешно удалилась, оставив Марию торчать на душной, засыпанной песком улочке. Вся душа ее, каждая косточка ее тела изнывали по родному дому в Сакромонте. Скорей бы снова домой!

От всех ее былых фантазий, которые она сама себе понапридумала о том, как шикарно живет их родня в Барселоне, не осталось и следа: все на глазах превратилось в убогий и нищенский быт. Она-то воображала себе, что родственники живут в больших красивых домах с водопроводом, с огромными кухнями, на манер того, как живут богатые испанцы в Гранаде. Ну, и где все это? Ютятся в каких-то жалких лачугах, словно крысы. Никакой определенности ни в чем, все так же зыбко, как тот песок, что они топчут ногами, и так с самого рождения и до смерти. И вот где-то в одной из таких лачуг ютятся и ее муж с дочерью…

Через какое-то время Тереза вернулась в сопровождении костлявого молодого человека, на лице которого выделялись аккуратные, напомаженные усы.

– Это мой младший, – пояснила она Марии. – Жоакин. Он согласен сопровождать тебя сегодня вечером в бар «Манкуэт». Ты же знаешь, где это место, si?

– Да, мама, знаю. Hola, сеньора. – Жоакин отвесил легкий поклон Марии, от его взгляда не ускользнул ее вдовий наряд.

– А переночевать сегодня можешь у меня, – сказала ей Тереза. – Правда, я могу предложить тебе только тюфяк на полу.

– Gracias, – поблагодарила ее Мария. – А не подскажете, где здесь у вас можно помыться?

– В самом конце улицы, – пальцем показала ей Тереза.

Мария миновала ряд убогих хижин и очутилась среди женщин, ждущих своей очереди, чтобы попасть в общую уборную. Запах внутри был просто омерзительный. Нельзя сравнить даже с тем, как смердело тело Филипе на третий день после кончины. Но на стене в предбаннике висело какое-то потемневшее от времени, треснутое зеркало, и стояло ведро с водой, чтобы можно было ополоснуть руки и лицо. Мария осторожно смыла грязь с лица, стараясь не касаться губ, чтобы не занести ненароком заразы. Сбросив с головы траурную косынку, она распустила волосы, наспех прошлась по ним расческой, и вдруг уставилась на собственное отражение в зеркале.

– А ты ведь это сделала, Мария, – сказала она себе. – Одна добралась до Барселоны. Самостоятельно. А теперь ты должна найти свою семью.

* * *

Возвратившись в домик Терезы, Мария обнаружила там кучу народа какие-то незнакомые мужчины, женщины, наверняка приходящиеся ей родней. Все толпились на улице, желая поприветствовать ее. Кто-то принес с собой анисовой водки, кто-то прихватил бутылку портвейна, чтобы помянуть ее усопшего сына. Между тем уже опустился вечер, откуда-то вдруг возник гитарист. И тут до Марии дошло, что она невольно принимает участие в импровизированном поминальном обеде по ее сыну, который устроили люди, доселе ей совершенно не знакомые. Но так уж заведено у цыган, и сегодня она была несказанно рада тому, что тоже принадлежит к этому племени.

– А нам еще не пора? – шепотом спросила она у Жоакина.

– О, в Чайнатауне жизнь начинается только за полночь. Так что мы еще успеем.

Но вот он подал ей условный знак, а собравшихся гостей, число которых неуклонно возрастало по мере того, как длилось застолье, уведомил, что забирает с собой Марию и они отправляются на поиски ее мужа. И лишь когда они вышли из дома и двинулись в путь, Марию внезапно осенило: как ни странно, но никто из собравшихся не сказал ей за весь вечер, что видел или слышал хоть что-то о Хозе и Лусии.

Не привыкшая к спиртному, Мария уже сто раз пожалела о том, что позволила себе стакан вина, так сказать, за компанию. Сейчас она с трудом волочилась за Жоакином, едва успевая переставлять ноги по песку. Откуда-то с противоположной стороны улицы раздались гитарные переборы: кто-то наигрывал знакомую мелодию фламенко. А у Марии вдруг все в животе перевернулось от одной только мысли, что совсем скоро она увидит своего Хозе.

Но вот вдали показались призывные огни витрин, а вереница людей, спешащих в том же направлении, безошибочно подсказывала, что они на правильном пути. Жоакин почти всю дорогу молчал, да и его каталанский акцент был намного сильнее, чем у матери. Они пересекли дорогу, и Жоакин повел Марию по узеньким улочкам, мощенным булыжником. По обе стороны всех улиц расположились многочисленные бары и кафе. Стулья в большинстве из них были вынесены на тротуары, а женщины в тесно облегающих платьях с жаром рекламировали меню и ту музыку, которую предлагает сегодня посетителям их заведение. Звуки гитар становились все сильнее, все призывнее. Наконец они вышли на небольшую площадь, на которой тоже было полно баров.

– Вот бар «Манкуэт», – указал Жоакин на одно кафе, из которого вывалила на тротуар толпа народа. Изнутри долетал голос какого-то певца, исполняющего меланхоличную песню под аккомпанемент гитары. Мария сразу же своим наметанным глазом определила, что публика вокруг самая обычная. Ничего изысканного. Такие же цыгане, как и она, или работяги, привыкшие попивать вечерами дешевое вино и бренди. Однако народу перед входом толклось много, много больше, чем перед другими кафе и барами, мимо которых они уже успели пройти.

– Ну что, войдем в бар? – спросил у нее Жоакин.

– Да, – кивнула головой Мария, пожалев на мгновение, что не одна и не может затеряться в толпе или даже взять и ненароком потерять в ней своего спутника.

В помещении кафе стоял невообразимый шум, люди сидели за столами, торчали у стойки бара, все было забито посетителями так, что яблоку негде было упасть.

– А ты случайно не знаешь, кто здесь всем заправляет? – спросила Мария у Жоакина, выхватив взглядом небольшую сцену в дальнем углу зала, на которой сидел cantaor. Две молоденькие девчушки, облаченные в платье фламенко, курили, сидя за стойкой бара и ведя неторопливую беседу с какими-то испанцами.

– Купи мне рюмку водки, а я пока все разузнаю, – пообещал Жоакин.

Мария достала пару песет из своего скудного запаса и купила ему бренди. Он тут же начал о чем-то быстро тарахтеть на каталанском с барменом, но в это время за спиной Марии поднялся еще больший шум. Она повернула голову и увидела, как на сцену эффектно выплыла танцовщица.

– Он сказал, что управляющий появится тут попозже! – прокричал на ухо Марии Жоакин и поставил перед ней стакан с водой.

– Хорошо. Спасибо, – коротко поблагодарила его Мария. Она приподнялась на цыпочках, чтобы получше разглядеть через головы посетителей выступление танцовщицы. Снова раздались аплодисменты, и на сцену вышел ее партнер.

– Сеньоры и сеньориты! – крикнул мужчина, обращаясь к залу. – Хлопайте в ладоши, не жалея сил, подбадривая Ромериту и Эль Гато.

Публика взорвалась одобрительным ревом и аплодисментами, а Эль Гато слегка коснулся рукой щеки своей партнерши. Она улыбнулась, и они оба кивнули гитаристу, давая знак начинать.

Как только они сделали первое па, по телу Марии пробежала легкая дрожь. Ножки танцовщицы стали уверенно отбивать чечетку, она грациозно вскинула свои руки над головой, а Эль Гато положил ей руку на спину, словно слегка придерживая ее.

А Мария, глядя на танцующую пару, вдруг вспомнила, как они когда-то танцевали с Хозе, еще тогда, когда были совсем молодыми, и глаза сами собой наполнились слезами. Как же давно все это было! Несмотря на в общем-то затрапезный вид самого кафе и на то, что собравшаяся публика была очень пестрой по своему составу, пара на сцене была, безусловно, из лучших танцоров, что Марии доводилось видеть в своей жизни. В течение нескольких минут она, как и все остальные зрители, была буквально заворожена их танцем, тем, с каким искусством и вдохновением артисты изливали перед ними всю свою страсть. Но вот танцоры отвесили поклон и удалились со сцены, освобождая место для других исполнителей, а Мария присоединилась к громогласным аплодисментам, которыми публика проводила артистов.

– Замечательная пара! – взволнованно воскликнула Мария, обращаясь к Жоакину, но, к своему удивлению, обнаружила, что молодой человек уже куда-то исчез. Она испуганно обвела глазами зал и облегченно вздохнула. Жоакин курил в дальнем углу бара, весело болтая о чем-то со своим приятелем. Потом она глянула на Ромериту. Девушка, кажется, буквально купалась в лучах своей славы, явно наслаждаясь тем восхищением, которое бурно выражала ей мужская часть аудитории. Мария снова перевела взгляд на сцену. Там уже появилась следующая красавица с огромными сверкающими глазами и принялась темпераментно исполнять zambra, разновидность фламенко, но уже мавританского происхождения, имеющее некоторое сходство с танцами живота. И снова Мария восхитилась мастерству артистки. Как и Ромерита, молодая женщина танцевала безупречно. Мария невольно подалась вперед, уловив что-то смутно знакомое в облике танцовщицы…

– Хуана ла Фараона! – негромко воскликнула Мария. Кузина Хозе, которая переехала в Барселону много лет тому назад. Когда-то именно она организовала для своего двоюродного брата первый в его жизни контракт. Что ж, если кто в Барселоне и знает, где именно сейчас находятся муж и дочь Марии, так это только она, Хуана. Как-никак, а они ведь одна семья.

После того, как Хуана сошла со сцены, провожаемая бурными овациями, Мария кое-как протиснулась к ней через восхищенную толпу поклонников.

– Pardon, Хуана, – робко обратилась к танцовщице Мария. – Меня зовут Мария Амайя Альбейсин. Я – жена Хозе и мать Лусии.

Хуана внимательно обозрела ее своими прекрасными глазами. Еще никогда в своей жизни Мария не чувствовала себя такой жалкой и ничтожной, как сейчас, рядом с этой экзотической красавицей. В своих туфлях фламенко на высоченных каблуках Хуана буквально нависла над ней, словно крепостная башня, а черный завиток кудрей, несмотря на капельки пота, выступившие на гладкой мраморной коже лица, покоился безупречно прямо посреди лба.

– Hola, Мария, – обронила красавица после некоторой паузы. – Выпить хочешь? – Она кивнула на бутылку с портвейном, которая стояла на стойке бара в уголке, отведенном для артистов.

– Нет, спасибо. Я специально приехала в Барселону, чтобы отыскать Хозе и Лусию. У меня для них есть кое-какие новости. А Хозе мне в свое время сказал, что они с дочерью будут выступать именно в этом баре.

– Да, это правда, какое-то время они здесь работали, но потом ушли.

– И куда, не знаешь?

– В бар «Вилла Роза». Тамошний управляющий Мигель Борель предложил им больше денег.

– Далеко это отсюда? – спросила у девушки Мария, чувствуя облегчение во всем теле.

– Не так далеко, но… – Хуана мельком глянула на часы. – Но вряд ли ты их там сейчас застанешь. Девочку выпускают на сцену в самом начале вечера, чтобы избежать неприятностей с полицией нравов, которая время от времени устраивает тут облавы.

– А ты не знаешь случайно, где они живут?

– Si! По соседству со мной, буквально через три двери.

Хуана принялась объяснять Марии во всех подробностях, как ей найти мужа и дочь.

– Gracias! – прочувствованно поблагодарила ее Мария и повернулась, чтобы уйти.

– Почему бы тебе не отправиться туда с самого утра? – В глазах Хуаны читалось явное предупреждение. – Сейчас ведь очень поздно. Они наверняка уже спят.

– Нет, я не могу ждать. Я проделала сюда такой долгий путь, чтобы найти их.

Хуана молча пожала плечами и предложила родственнице сигарету, но та отказалась.

– Твоя дочь очень талантлива, Мария, – сказала Хуана, немного помолчав. – Она может пойти очень далеко, но только если отец не успеет высосать из нее все жизненные соки, пока она еще ребенок. Всего тебе доброго. Удачи! – напутствовала она Марию.

Мария еще раз окинула взором бар в поисках Жоакина, чтобы попрощаться с ним, но тот снова куда-то исчез, на сей раз уже бесследно. Она вышла из бара.

Несмотря на то что уже было далеко за полночь, улицы были полны пьяными мужчинами, которые откровенно пялились на нее, попутно выкрикивая вслед всякие непристойности. Мария старательно следовала указаниям Хуаны, ведь та сказала ей, что живет в пяти минутах ходьбы от бара, но все же в какой-то момент она свернула в темноте не в ту сторону и очутилась в узком переулке, судя по всему, тупиковом. Она повернулась, чтобы пойти назад, но тут увидела, как из темноты на нее наступает массивная фигура какого-то мужчины, который решительно перегородил ей дорогу.

– Привет, подруга! – хищно ухмыльнулся он. – Сколько берешь за follar? – За то, чтобы трахнуться, поняла Мария и в ужасе отшатнулась от него, когда он попытался схватить ее за руку. Мужчина пошатнулся и тяжело рухнул на стену, а Мария бросилась бежать со всех ног.

– Dios mio! Dios mio! – повторяла она всю дорогу. – И как только Хозе поселил свою дочь в таком непотребном месте?!

Дом, который ей был нужен, оказался на противоположной стороне проезжей части, еще за одним узким переулком. Тяжело дыша, все еще не оправившись от только что пережитого потрясения, она принялась стучать в парадную дверь, и тут же была остановлена криком из окна.

– Убирайся прочь! Здесь все спят!

Тогда Мария принялась дергать за ручку двери, пытаясь проникнуть внутрь, и, к своему удивлению, обнаружила, что дверь не заперта.

В тусклом свете единственной керосиновой лампы, освещавшей все пространство, Мария поняла, что попала в коридор. Прямо перед собой она увидела крутую деревянную лестницу, ведущую на второй этаж.

– Хуана так ведь и сказала: второй этаж, вторая дверь налево, – задыхаясь от волнения, пробормотала Мария и стала тихонько карабкаться по ступенькам наверх. Чем выше, тем скуднее был свет от лампы, горевшей внизу. Можно сказать, уже в полной темноте Мария кое-как сориентировалась, нашла нужную дверь и осторожно постучала. Ответа не последовало. Стучать громче Мария боялась – вдруг разбудит остальных жильцов? А потому снова дернула за дверную ручку, и дверь легко отворилась.

Свет от уличного фонаря вливался через незашторенные окна, освещая крохотную каморку. На матрасе, брошенном прямо на пол, Мария сразу же узнала очертания тела своей любимой, своей ненаглядной дочери. Лусия крепко спала.

Мария нервно сглотнула слезы, подступившие к горлу. Она на цыпочках подошла к матрасу и опустилась перед ним на колени.

– Лусия, это я, твоя мама, – прошептала она едва слышно, стараясь не напугать ребенка, хотя и понимала, что уставшая девочка спала как убитая. Ласково погладила ее спутавшиеся волосы, потом обвила руками худенькое тельце. От Лусии пахнуло запахом давно не мытого тела, матрас пах еще хуже, но Мария даже не обратила на это внимания. Одна в чужом, огромном городе, приехав сюда из далекого Сакромонте, она, словно ведомая за руку самим божественным провидением, все же сумела отыскать в этом городе свою дочь. И это главное.

– Лусия! – Мария легонько потрясла девочку за плечо, пытаясь разбудить ее. – Это я, твоя мама. И я здесь, рядом с тобой.

Лусия слегка пошевелилась во сне и открыла глаза.

– Мамочка? – воскликнула она сонным голосом, разглядывая Марию, потом с сомнением покачала головой и снова закрыла глаза. – Я, наверное, сплю, и ты мне снишься.

– Нет! Это действительно я. Вот приехала проведать вас с папой.

Лусия тут же подхватилась на своей постели и села.

– Так ты мне не снишься?

– Нет. Я здесь. – Мария взяла пальцы дочери и приложила их к своей щеке. – Чувствуешь, я живая?

– Мамочка! – Лусия с готовностью бросилась в ее объятия. – Я так по тебе соскучилась, так соскучилась…

– И я по тебе очень скучала, голубка моя. Потому и приехала сюда, чтобы отыскать тебя. С тобой все в порядке?

– О да! Все очень хорошо! – энергично закивала головой Лусия. – Мы с папой работаем в самом лучшем баре Барселоны. Его все здесь называют главным храмом фламенко! Представляешь?

– А твой отец… Как он? И, кстати, где он? – Мария обвела глазами крохотную комнатку. Места для еще одного матраса на полу в этом чулане попросту не было.

– Так он, может, еще в «Вилла Роза». Привел меня домой, уложил спать, а сам снова ушел работать. Здесь же недалеко.

– И он оставил тебя тут одну? – в ужасе воскликнула Мария. – Но сюда же может зайти любой человек с улицы и утащить тебя куда угодно.

– Да нет же, мама. Такого никогда не случится. За мной присматривает папина подруга, когда его нет дома. Она спит в соседней комнате. Очень милая женщина. И красивая, – добавила Лусия.

– А где же спит папа? – поинтересовалась у дочери Мария.

– Да там же, – не совсем уверенно ответила девочка и махнула рукой на дверь. – Где-то за дверью.

– Хорошо, – обронила Мария, чувствуя подступивший к горлу комок. – Раз я уж сюда приехала, проделав такой долгий путь, пойду и поищу его.

– Ах, нет, мамочка! Не уходи! Может, он еще не скоро вернется. Останься лучше со мной. Ведь уже поздно. Ложись рядом на матрас, свернись калачиком, мы обнимемся и заснем.

Но Мария уже поднялась с пола.

– Так мы и сделаем, но только чуть позже, – сказала она дочери. – Ты пока спи, а я скоро вернусь.

Закрыв за собой дверь, она издала сокрушенный вздох. Конечно, Лусия могла что-то и перепутать или не так все понять своим детским умом, но в глубине души Мария знала: все, о чем поведала ей дочь, правда. Приготовившись к худшему, она на цыпочках подошла к соседней двери и осторожно, стараясь не шуметь, повернула дверную ручку, чтобы войти в комнату. Тот же самый уличный фонарь освещал и эту каморку. Свет падал на железную кровать, на которой лежал ее муж, а рядом с ним – какая-то девушка, еще совсем юная. На вид лет восемнадцать, не более. Она лежала на матрасе совсем голой. Рука мужа была перекинута через ее упругий живот и покоилась прямо над темным волосяным островком, прикрывшим ее женское естество.

– Хозе, просыпайся. Это я, Мария, твоя жена. Вот приехала в Барселону, чтобы навестить тебя.

Она говорила громко, как обычно разговаривают люди днем, ничуть не заботясь о том, что какой-нибудь прохожий с улицы снова станет орать на нее, призывая к тишине.

Первой проснулась девушка. Открыла глаза и села на постели, ошеломленно уставившись на Марию. Слегка поморгала, чтобы различить ее контуры в темноте.

– Hola! – поздоровалась Мария, направляясь к кровати. – Кто такая будешь?

– Долорес, – испуганно пролепетала девушка, пытаясь прикрыть свои обнаженные формы куском простыни.

Мария с трудом сдержала смех. Вообще-то картина была очень комичной.

– Хозе! – Долорес принялась трясти своего любовника. – Просыпайся! Твоя жена приехала!

Как только Хозе слегка пошевелился, девушка тут же спрыгнула с кровати и схватила свою ночную сорочку. Слегка приподнялась на цыпочках, чтобы натянуть ее на себя, но, прежде чем муслин спрятал от посторонних взоров ее фигуру, Мария успела разглядеть пышную грудь, стройные бедра и гладкую, упругую попу.

– Оставляю вас тут наедине друг с другом, – пристыженно проговорила девушка и все так же на цыпочках скользнула к дверям, проскочив мимо Марии, словно испуганная лань.

Мария не стала мешать ей. В конце концов, что взять с этой девчонки? Она же, в сущности, совсем еще ребенок.

– Он говорил мне, что вдовец, – выпалила Долорес, прежде чем захлопнуть за собой дверь.

– Итак? – Мария приблизилась к кровати и, встав в ногах у мужа, скрестила руки на груди. – Так ты, оказывается, уже вдовец? Тогда, должно быть, я дух, который преследует тебя.

Хозе к этому моменту уже полностью проснулся. Он уставился на жену в полном замешательстве.

– Что ты здесь делаешь?

– Вот вопрос, который я могу задать и тебе. – Мария жестом указала на свободное пространство в постели рядом с ним.

– Это совсем не то, что ты подумала, Мия. Клянусь! Комнатка, в которой мы сейчас квартируем с Лусией, слишком мала для нас обоих. Вот Долорес любезно предложила мне разделить…

– Перестань! И не смей мне больше лгать, мерзавец! Или ты совсем принимаешь меня за дурочку? За жену, которой можно изменять направо и налево? Да я всегда знала о всех твоих похождениях и о всех твоих женщинах, но, как всякая приличная жена цыгана, имеющая детей, предпочитала закрывать глаза на все твои фокусы. Да! – Мария почувствовала, что злость, копившаяся на мужа столько лет, все те обиды, которые она старательно загоняла вглубь себя, все это вдруг вырвалось наружу. – Валяешься тут с этой девочкой, не стесняясь того, что за соседней дверью спит твоя родная дочь! Грязная свинья! Это же надо так не уважать свою жену! Да ты обесчестил меня, подонок! – Мария смачно плюнула в мужа. – Подлец и ничтожество! Впрочем, мои родители с самого начала предупреждали меня и были правы. Ты всегда был грязным ничтожеством, и только!

У Хозе хватило ума выслушать яростные нападки жены молча, не перебивая ее. Но вот наконец он раскрыл рот.

– Прости меня, Мария. Я знаю, что я никчемный, слабый человек… Меня так легко сбить с пути… Но я люблю тебя и всегда буду любить.

– Заткнись! – озлобленно выкрикнула Мария. – Ты и понятия не имеешь, что это такое – любовь. Всю жизнь заботился только о себе. Ты и Лусию приволок сюда, чтобы снова заявить о себе самом. И вот моя дочь валяется сейчас на грязном матрасе, одна, в какой-то жалкой каморке, в этом грязном, развратном городе, а все лишь для того, чтобы удовлетворить, видите ли, твое честолюбие!

– Ты не права, Мария. Лусии здесь очень нравится! У нее уже появилась собственная публика. Они приходят в кафе каждый день, чтобы посмотреть, как она танцует. И число ее поклонников постоянно растет. К тому же здесь она учится мастерству фламенко у лучших танцовщиц «Вилла Роза». Нет! – Хозе выразительно помахал пальцем. – Ты не можешь обвинить меня в том, что я не забочусь о ее карьере. Сама спроси у Лусии, и она тебе все расскажет. – Некое подобие улыбки скользнуло по его губам. – Словом, ты меня все же выследила. И чего же ты хочешь?

Развода… Это первое, что пришло в голову Марии, но она тут же отмела эту мысль прочь. У цыган не принято разводиться. Никогда! Ни при каких обстоятельствах… Она сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться.

– Я приехала сюда, чтобы сообщить тебе, что семнадцатого июля Филипе умер от болезни легких, буквально на следующий день после того, как его выпустили из тюрьмы.

Мария впилась глазами в лицо мужа, стараясь прочитать его реакцию. Что-то, похожее на раскаяние, мелькнуло в его налитых кровью глазах, мелькнуло и тут же исчезло.

– Я просила всех, кто отправлялся в Барселону, только об одном: отыскать вас с Лусией и сообщить вам о том, чтобы вы немедленно возвращались домой. Но вы так и не приехали. В конце концов, – Мария громко всхлипнула, – наш мальчик стал уже смердеть, и мне пришлось упокоить сына, устроить похороны, на которых не присутствовали ни его отец, ни его сестра.

Наконец она сообщила эту ужасную новость о смерти Филипе тому, кто зачал его, и в тот же миг вся ее злость угасла сама собой. На смену негодованию снова пришло ощущение безутешного горя, и она разрыдалась, а слезы градом покатились по ее щекам. Она опустилась на пол и закрыла лицо руками, заново переживая потерю своего дорогого мальчика.

Загрубевшие руки обхватили ее за плечи и на каких-то пару минут она припала к этим рукам, все же они хоть как-то поддерживали ее.

– Мия, мне очень, очень жаль Филипе. Наш маленький сын… ушел…

В той круговерти эмоций, которые нахлынули на нее, она тем не менее неожиданно для себя самой снова вспомнила то раскаяние, которое мелькнуло в глазах Хозе, когда она сообщила ему эту страшную новость. Так неужели? Мария с силой оттолкнула от себя мужа и посмотрела ему прямо в лицо.

– Так ты ведь уже знал, да?

– Я…

– Dios mio! Хватит лжи, Хозе. Наш сын уже лежит в могиле! Ты знал?

– Да, знал. Но я узнал только на пятый день после его смерти. К тому времени ты уже похоронила его.

Мария тяжело сглотнула слюну и сделала глубокий вдох.

– Пусть так! Пусть даже ты не смог приехать на похороны. Но разве тебе не пришло в голову, что в такой момент тебе следует немедленно вернуться домой, чтобы быть рядом с безутешной женой и детьми?

– Мария, я узнал о смерти Филипе в тот самый день, когда мы с Лусией должны были начать работать в «Вилла Роза». Ты и представить себе не можешь, какая это честь для нашей дочери и для меня – выступать на подмостках такого знаменитого бара. Если бы мы бросили все и уехали, то страшно подвели бы своих хозяев. Ведь они возлагали на нас большие надежды. И тогда все! Пиши пропало! Ставь крест на будущем Лусии.

– Что значит пропало? Ведь у тебя умер твой младший сын, и тебе нужно было вернуться домой! Неужели не отпустили бы? – Мария отказывалась верить своим ушам.

– Может, и не отпустили бы. Ты же не хуже меня знаешь, какая у нас репутация. Всех цыган считают людьми ненадежными. Вот они бы и решили, что я попросту лгу.

– Хозе, но они ведь тоже цыгане. Уверена, они все поняли бы правильно. – Мария сокрушенно покачала головой. – Один ты ничего не понял.

– Прости меня, Мария. Да, я совершил ошибку. Я побоялся бросить Барселону и уехать. После стольких лет ожидания мы наконец получили место в храме фламенко. Какие деньги мы заработаем для нашей семьи! А какая слава ждет нашу Лусию…

– Нет тебе прощения, Хозе, на этой грешной земле, и ты сам прекрасно понимаешь это. – Мария медленно поднялась с пола и глянула на него сверху вниз. – Быть может, я и смогла бы простить тебе супружескую неверность, эту последнюю твою интрижку, но Филипе я тебе никогда не прощу. Моли Господа, чтобы твой усопший сын простил тебя.

Хозе невольно содрогнулся от этих слов и тут же перекрестился.

– Ты сообщил Лусии? – спросила она.

– Нет. Я же говорил тебе, я узнал о смерти Филипе в самый первый день нашей работы в «Вилла Роза». Решил не огорчать дочь такой страшной новостью. Не волновать ее понапрасну…

– Хорошо! Сейчас я отправляюсь спать в комнату своей дочери, а утром я расскажу ей о том, что ее брат умер. – Мария направилась к дверям. – Скажи своей подружке, пусть возвращается к себе в постель, пусть ложится рядом с тобой… Если она захочет…

Мария кивнула на прощание и вышла из комнаты.

* * *

– Филипе больше нет? – Лусия глянула на мать с недоверием. – А где он?

– Он превратился в ангела, Лусия. У него выросли крылышки, и он улетел на небо, чтобы быть рядом с Девой Марией.

– И сейчас он такой, как те ангелы в Аббатстве Сакромонте?

– Именно так.

– Но они же каменные, мама. Наш Филипе не такой.

– Нет, он не каменный. Думаю, он сейчас порхает где-то высоко в небесах. Возможно, он даже прилетал сюда, чтобы посмотреть на то, как ты танцуешь в «Вилла Роза».

– Может, он, мамочка, превратился в голубя? Там на площади рядом с «Вилла Роза» очень много голубей. Или стал каким-нибудь деревом, – продолжала размышлять вслух девочка. – Наша гадалка Микаэла говорит, что мы можем превратиться в кого угодно, когда снова вернемся на землю. Лично мне не хотелось бы становиться деревом. Ведь тогда я смогу только махать руками, а притопывать ногами – уже нет.

Мария осторожно расчесывала влажные волосы Лусии, пока девочка болтала без умолку. Мария набрала воды из фонтана, что на площади, и вымыла дочери волосы, предварительно вычесав всех вшей. Слушая разглагольствования девочки, Мария невольно вздохнула. Представления о загробном мире у Лусии были весьма смутными, изрядно разбавленные традиционными верованиями цыган. Что и понятно. Хотя испанских цыган силой вынудили принять католичество много сотен лет тому назад, их народные верования и предрассудки оказались живучими и благополучно сохранились до наших дней.

– Но, где бы он сейчас ни был, мамочка, надеюсь, он счастлив, – добавила Лусия.

– И я тоже на это очень надеюсь, голубка моя.

– Я его ведь не скоро увижу, да?

– Да, милая, не скоро. Но все мы будем скучать по Филипе и горевать из-за того, что его больше нет с нами.

– Мамочка, – переменила Лусия тему разговора, видно, посчитав, что тема, связанная с Филипе, уже исчерпала себя. – Ты пойдешь сегодня вечером в «Вилла Роза», чтобы посмотреть, как я танцую?

– Обязательно пойду, милая. Вчера мы побеседовали с твоим отцом. Я сказала ему, что ты еще слишком мала, чтобы находиться в таком большом городе, как Барселона, без мамы.

– Но ведь рядом со мной папа! И потом, ты тоже можешь остаться вместе с нами.

– То есть ты совсем не скучаешь по Сакромонте? По Эдуардо и Карлосу? – Мария продолжала ритмичными движениями расчесывать волосы дочери.

– Иногда скучаю. Особенно по тебе, мамочка. Папа ведь совсем не готовит. И его подруга Долорес тоже. Но они кормят меня в кафе. Всегда дают мне столько сардин, сколько я захочу. А я люблю сардины, очень! – Девочка блаженно усмехнулась. – И я здесь столько всему научилась, мама. У нас выступает одна испанка, ее зовут Ла Тангуэрра. Ты бы видела, как она танцует танго или болеро! А еще есть одна цыганка по имени Ла Чичарра. Так она во время танца раздевается до исподней юбки, пытаясь поймать блоху. Представляешь?! А дочка сеньора Мигеля выступает с кастаньетами. Она сейчас и меня обучает, как пользоваться кастаньетами. Как они стучат! Клик-клик…

Лусия показала своими маленькими проворными пальчиками, как именно стучат кастаньеты.

– С их помощью можно отбить ритм не хуже, чем ногами. Ты помнишь Чилли, Мама? Он ведь живет в Барселоне! Мы с ним теперь друзья, хотя он немного странный. Мы иногда даже выступаем вместе в баре.

Слова лились из уст Лусии непрекращающимся потоком. Охваченная радостным возбуждением и желанием поделиться всем с матерью, она даже стала слегка задыхаться и вынуждена была замолчать на мгновение, чтобы перевести дыхание.

Мария внимательно слушала дочь, прикидывая, что делать дальше.

– Словом, ты не хочешь возвращаться вместе со мной в Сакромонте?

– Не хочу, мамочка! Я хочу, чтобы вы вместе с Эдуардо и Карлосом приехали к нам с папой сюда.

– Эдуардо и Карлос работают на кузнице у твоего дедушки, Лусия. К тому же Сакромонте – это же наша родина. Там наш дом.

Где-то уже после обеда в дверь осторожно постучал Хозе, сказал, что им с Лусией уже пора в «Вилла Розу». Мария проводила их, пообещав появиться там вечером. Оставшись одна, Мария опустилась на вонючий матрас в комнате своей дочери и задумалась. Еще сегодня утром она была абсолютно уверена в том, что заберет Лусию и они вместе вернутся в Сакромонте. Но выслушав вдохновенные откровения дочери, увидев ее решительный настрой, Мария поняла, что не сможет так поступить. Ее ребенок рожден для того, чтобы танцевать, и если она сейчас силком увезет дочь домой, то не только Лусия будет безутешна из-за того, что мать разрушила ее будущее, но и сама Мария потом будет всю оставшуюся жизнь мучиться чувством вины из-за того, что лишила дочь ее счастливого шанса в жизни.

Около пяти часов вечера Лусия с отцом вернулись из кафе, чтобы передохнуть часок перед вечерним выступлением. Мария поджидала их, стоя на улице у входа в дом.

– Нам надо переговорить с тобой, – обратилась она к Хозе, тот замешкался на крыльце, докуривая свою сигару, а Лусия проворно побежала наверх к себе.

– О чем ты хочешь поговорить со мной? – небрежно поинтересовался он у жены.

Мария молча проследила за тем, как Хозе раздавил окурок каблуком своего сапога. После сильного потрясения, пережитого минувшей ночью, он уже вполне оправился, и к нему вернулись и прежнее самообладание, и его привычные, немного развязные манеры.

– Ты нарушил священную клятву, данную мне при венчании, и больше ты мне не муж, а я тебе – не жена.

– Не пори горячку, Мария! Прошу тебя. Мы с тобой пережили трудные времена и…

– Нам нет нужды притворяться и впредь, что у нас с тобой семья.

– Кажется, ты так и не поняла. Все, что я сейчас делаю, это же ради нашей семьи… Ради будущего Лусии и ее огромного таланта.

– Я не хочу более спорить с тобой, Хозе, обсуждая эту тему. – Мария тяжело вздохнула. – Единственное, чего я хочу, поскорее перевернуть эту страницу и начать все сначала. Однако, несмотря на то, что я всеми фибрами своей души жажду забрать Лусию домой, назад в Сакромонте, чтобы она росла и взрослела в родной семье, как любой нормальный ребенок, я понимаю, что не могу так поступить. Она должна получить свой шанс в жизни. А потому я прошу тебя лишь об одном. Позаботься о нашей дочери в будущем, защити ее от всякого зла и убереги от лиха. Вверяя судьбу нашей дочери в твои руки, я должна по крайней мере верить тебе, знать, что ты не подведешь меня хотя бы в этом.

– Клянусь тебе, Мария, ты можешь верить мне.

– С этого самого момента ты свободен, Хозе. Но никогда, повторяю, никогда Лусия не должна знать об этом. Для нее мы навсегда останемся мужем и женой, ее родителями.

– Как скажешь, – согласно кивнул Хозе.

– Сейчас я проведу еще какое-то время с Лусией, а потом вы снова вернетесь в «Вилла Розу». Я тоже приду посмотреть, как она танцует, и сразу же после этого уеду в Сакромонте. – Мария сделала еще один глубокий вдох и слегка приподнялась на цыпочках, чтобы поцеловать Хозе на прощание. – Благодарю тебя, Хозе, за детей, которых ты мне дал. Это поистине бесценный дар.

С этими словами Мария отвернулась от мужа и направилась в дом, чтобы успеть поговорить еще и с Лусией.

Тигги