Она остановилась на пороге. Пол сверкал, открытое окно сияло хрустально чистыми стеклами, на посылочном ящике посреди комнаты стоял букет и полбуханки хлеба (чтобы не пропитался запахом мастики, Элеонора плотно завернула его в бумагу).
Ничего больше не напоминает о болезни и смерти.
Вот и хорошо. Элеонора вышла и захлопнула за собой дверь. Больше она никогда сюда не вернется.
Ключи от комнаты и деньги она передала Калинину, зная, что тот едет встречать Воинова на вокзал. В ответ на изумление, почему она сама не едет, соврала, что дежурит и подмениться никак не получится.
При мысли, что можно все изменить, что еще есть время добраться до вокзала, она чуть не сошла с ума. Были моменты, когда Элеонора вскакивала, хватала жакетик, но какая-то свинцовая сила пригибала ее, усаживала назад.
«Увидишь его как-нибудь потом, — шипела эта сила, — но сейчас не смей встречать Константина Георгиевича, будто верная невеста. Не заставляй его чувствовать обязательства, которых у него перед тобой нет и быть не может».
Обычно правильное решение успокаивает, но не в этот раз. Элеонора не спала всю ночь, не помогли даже уговоры, что с утра ей выходить на смену и отдохнуть перед работой — ее долг.
Но стоило ей погрузиться в забытье, как она резко, словно от толчка просыпалась с колотящимся сердцем и начинала размышлять, что подумал Константин Георгиевич, когда не увидел ее на перроне.
Обрадовался? Огорчился? Почувствовал облегчение?
Правильный ответ пришел только под утро: ничего! Ровным счетом ничего! Он просто не вспомнил о тебе.
После этой догадки ей наконец-то удалось уснуть.
Дежурство, слава богу, выдалось очень хлопотное, грустить и страдать ей не дали. И спать не дали, значит, придя домой, она не будет мучиться и хватать себя за руки, чтобы не пойти к Константину Георгиевичу, а просто ляжет спать.
Элеонора вышла в кухню набрать воды и встретила там соседку Лиду. Та, как обычно, слегка навеселе, варила картошку.
— К тебе вчера военный приходил, — сказала она нетвердо, — все удивлялся, где ты. Красивый…
Лида закатила глаза и пошатнулась.
У Элеоноры задрожали руки.
— И что вы ему сказали?
— Что-что? Откуда я знаю, где ты ходишь, ты ж не докладываешь. Больно гордая! Он тебе записку оставил… Сейчас, где она… Погоди…
После небольшой паузы Лида выудила из кармана лист бумаги, уже изрядно помятый и в подозрительных пятнах. Чудо, что она вообще вспомнила о записке.
«Элеонора Сергеевна, куда Вы пропали? Я теряюсь в догадках! Срочно дайте о себе знать!
Пожалуй, глухое молчание будет выглядеть некрасиво. Создаст ненужный шум вокруг ее персоны.
Элеонора вздохнула и отправилась в дом, где поклялась больше не бывать. Озираясь, как шпионка, она бросила в почтовый ящик сдержанную записку, что очень рада возвращению Константина Георгиевича и счастлива была бы повидаться, но, увы, слишком много работы.
Это выглядело так, будто она заходила и просто никого не застала. Что ж, приличия соблюдены.
Константин Георгиевич нагрянул внезапно через неделю, когда она уже почти смирилась, что их дружба позади.
Элеонора как раз натирала медную ручку двери, как услышала в прихожей его голос.
— Добрый вечер! Могу я видеть Элеонору Львову?
— Да, кажется она дома. Вы пройдите, стукните, пятая дверь налево.
Обычно говорят, что от страха душа «в пятки ушла». Свою душу Элеонора ощутила где-то под ложечкой. Не думая, она молниеносно захлопнула свою пятую дверь налево, повернула ключ и затаилась.
Через минуту в дверь аккуратно постучали:
— Элеонора Сергеевна?
Она молчала, но сердце колотилось так, что, казалось, Воинов не может его не услышать.
— Вы дома? Это я, откройте.
Снова стук:
— Откройте… Мне кажется, вы дома. Элеонора… Ну, нет так нет.
Звук его удаляющихся шагов, непривычно медленных и тяжелых, отдавался болью в ее сердце. Пришлось крепко стиснуть руки, чтобы не распахнуть дверь.
Кажется, ее хитрость не смогла его обмануть. Оно и к лучшему. Что может быстрее излечить человека от добрых намерений, чем понимание, что он не нужен? Покамест она вела себя безупречно, соблюдала нужную дистанцию, но когда к ней приходят в гости без приглашения, она имеет полное право не отзываться. Константину Георгиевичу не на что обижаться.
Глава 29
Наступил сентябрь. Ранняя прозрачная осень удивительно гармонировала с настроением Элеоноры.
В сердце воцарилось безнадежное, но светлое спокойствие. Она думала о том, что осень, брошенное семя уже не даст всходов, но то, что было, останется с нею навсегда.
Вероятно, она грустила бы сильнее, но в ее распоряжении было лучшее средство от меланхолии — работа.
Недавно Крылову удалось вернуть ей дневной график. Это вызвало у старшей кислую улыбку, но противиться воле врачей она не могла. К сожалению, доктора явно предпочитали ее другим сестрам, Элеонора была нарасхват. Работы она никогда не боялась, но ее огорчало, что сестры злятся, практически бойкотируют ее, а за спиной говорят всякие гадости, которые она всеми силами старалась не слушать.
Такое пренебрежение уязвляло, она ведь никогда не желала и тем более не делала сестрам ничего плохого. Наоборот!
И тем не менее в материальном зале, когда они все вместе собирались делать салфетки, она сидела наособицу и не принимала участия в общем разговоре. Положим, разговорчики были так себе, но к ней никто не обращался и ни о чем не спрашивал.
Элеонора лучше и быстрее всех крутила маленькие шарики. И дело тут было не в особой ловкости ее рук, а в том, что она знала секретный прием. Но ни одна сестра не захотела этот прием перенять, хотя Элеонора тысячу раз предлагала.
Вдруг вспомнилось, как она так же крутила шарики во фронтовом госпитале, и это вызвало живейший интерес доктора Воинова. Как давно это было, будто и не с ней…
Элеонора так задумалась, что не сразу поняла, что слышит голос Константина Георгиевича не в мечтах, а на самом деле.
Но как он здесь?
Воинов стоял на пороге, такой, что у нее захватило дух. В санатории он окреп, зеленые глаза сияли жизненной силой, а докторская шапочка и белый халат подчеркивали хулиганский загар, неуместный для степенного петербургского врача.
Кажется, впервые в жизни Элеонора подумала, что Воинов очень красивый мужчина.
А она… Можно сколько угодно утешаться, что у нее благородное, умное, необычное и бог знает еще какое лицо, но при всех своих достоинствах оно весьма далеко от идеала женской привлекательности.
Невозможно представить их рядом: блеклая тень и великолепный энергичный красавец.
Крылов, вошедший вместе с Константином Георгиевичем, угрюмо фыркнул.
— Доктор Крылов, — сказал Воинов с улыбкой, — представляет вам нового начальника кафедры военно-полевой хирургии. То есть вашего покорного слугу. Операционная — это сердце любого хирургического подразделения, и, получив назначение, я сразу отправился к вам.
Он назвал себя, потом старшая представила сестер. Каждую Константин Георгиевич удостоил учтивым поклоном, а когда очередь дошла до Элеоноры, он довольно бесцеремонно перебил:
— О, с Элеонорой Сергеевной мы прекрасно знакомы! Я так рад, что нам снова предстоит работать вместе.
— Я тоже, Константин Георгиевич, — Элеонора изо всех сил постаралась сделать свою улыбку нейтрально-дружеской.
— Это очень приятный сюрприз! Что ж, девушки, я вас покидаю в надежде на долгое и плодотворное сотрудничество и хотел бы похитить у вас Элеонору Сергеевну на некоторое время. Вы разрешите?
Старшая кивнула, а Элеонора вдруг покачала головой:
— Простите, но я сегодня дежурная сестра и не имею права покидать оперблок.
— Элеонора Сергеевна, вас подменят.
— Нет, это неудобно. С вашего разрешения, мне не хотелось бы нарушать дисциплину.
— Как угодно, — бросил Воинов и ушел.
Новый начальник кафедры, тем более такой красивый, — это серьезный повод, чтобы отменить бойкот. Как только дверь оперблока закрылась, сестры подступились к ней с вопросами. Она с улыбкой отвечала, что Константин Георгиевич очень хороший хирург, великолепно оперирует и всегда вежлив с сестрами, не пугает их, не кричит, чем грешат некоторые нервные врачи, и прощает мелкие промахи, если это не угрожает жизни пациента. Лучшего начальника и пожелать нельзя, но об его личной жизни она ничего не знает. Понятия не имеет. И даже не догадывается. О семейном положении начальника ей достоверно известно только одно: Воинов — сирота.
Вглядываясь в разгоряченные лица сестер, она с горечью думала, что, возможно, Воинов полюбит кого-то из них. И ей придется стать свидетельницей, а может быть, и поверенной этой новой любви.
Наконец наступил вечер, все разошлись, и она осталась в оперблоке вдвоем с напарницей. Полагалась еще нянечка, но с этими кадрами последнее время стало напряженно. На такие должности поступали почему-то только пьющие женщины, подверженные этой страсти настолько, что прогуливали работу. Но их не увольняли, потому что даже через раз появляющаяся на службе санитарка все же лучше, чем ничего. Хорошо, что в академии всегда было много курсантов, готовых выполнять санитарские обязанности, а в обычных больницах все это ложилось на плечи сестер.
Отпустив напарницу спать, Элеонора сделала себе чай, удивляясь непривычной тишине. Обычно к этому времени уже подавали аппендицит или нейрохирурги решались на трепанацию черепа (перфоративные язвы и непроходимости обычно назревали попозже).
Так странно, будто время замерло.
В тишине стукнула дверь, раздались знакомые шаги, и в дверях появился Константин Георгиевич.
— Вот и я, — сказал он мягко.
Она улыбнулась:
— Хотите чаю?
— С удовольствием. Разрешите?
Воинов устроился на шатком железном стуле и принял от нее чашку:
— У меня сложилось впечатление, что вы избегаете меня. Если так, я хотел бы знать, почему. Я чем-то обидел вас?