Вездеход лез по камням, освещая фарами скалистые склоны. Похожий на луноход, в кромешной темноте он двигался неизвестно куда. Скрежеща, пролез через буреломы поваленных деревьев, вытащил на участок, где уже можно было проехать легковым.
Здесь раненых ждали «уазики», «Нивы». До Афона оставалось километров пять. Их Хасик проехал, можно сказать, в комфортных условиях.
Ехал, глядел по сторонам и удивлялся тому, чего раньше не замечал: разбросанным диванам, шкафам, на боку лежало даже пианино. Словно здесь перевозили мебель, но часть её вывалилась из кузова.
«Нашли же время таскать! — подумал Хасик, и вдруг его осенило: — Да это ж мародёры! Награбленное вывозят!»
Знал, что за первым эшелоном шёл третий эшелон: грабители вычищали дома в захваченных сёлах. Пользуясь неразберихой, обирали пуще грузин.
Утром Хасик уже отдыхал на койке в одной из палат — бывшей келье монастыря, который теперь занимал госпиталь. Смотрел на облупившийся потолок с еле проступавшими ликами святых и вспоминал свой путь, полный испытаний: плен в Гагре, обмен с гонкой под обстрелом, вылазку в Сухуми, спасение Наташи, штурм высоты у моста.
Он не знал, сколько ему предстояло пролежать, но ему хотелось успеть выписаться и поучаствовать в освобождении самого большого города Абхазии. В голове свистело, раны ныли, и вместе с тем неистово хотелось в бой.
— На перевязку! — голос санитарки вырвал его из потока мыслей.
Батальон Лианы с Анатолием и Людмилой выходил на исходные позиции.
Задача у него — взять Ахбюк. Гору, которая одной стороной нависала над Каманом, другой — над Шромой, третьей выходила к Цугуровке — последней возвышенности перед Сухуми. Обладание Ахбюком давало неоспоримые преимущества.
В три ночи начали спускаться с дач на Гумисту, к шести — спустились. Река глубиной по шею, где — глубже, где — мельче, бурлила в тусклом просвете.
Молочный туман таял медленно. Быстро натянули канаты: пятидесятиметровые верёвки привязали за деревья на обоих берегах.
Переправлялись цепочкой, одной рукой держась за верёвку, другой — за впереди идущего. Перешли реку. Начался изнурительный подъём: на рыхлой земле ботинки съезжали, на каменистой — скользили, на вертикальных участках приходилось лезть, цепляясь за выступы.
Когда достигли горной части, пошли легче. Деревья сменяли высокую траву. Трава — деревья. Наверху остановились. Впереди виднелась сопка. Знали: на ней окопы грузин.
Комбат отдал команду развернуться в цепь. С криками: «Первый батальон заходи слева!», «Второй — с правого фланга!», «Чеченский батальон!» — рванулись вперёд. Кто-то даже закричал: «Любо, братцы, любо!» Трава впереди закачалась, заходила волнами: грузины дали дёру. Вслед им полетели пули. В семь вечера заняли Ахбюк.
Вокруг валялись боеприпасы, убитые гвардейцы, много ампул с морфином. Лекарства собрали и разделили по одной-две ампулы между бойцами.
На случай, если идёт бой и медсестре подойти нельзя, чтобы сам укололся или тот, кто рядом находится, сделал укол. Некоторые сразу набрали лекарство в шприц и спрятали в карман, чтобы упростить введение обезболивающих.
Грузины полезли со всех сторон, как саранча. Их встретили дружно. Одну атаку отбили. Другую. Но появились раненые.
Комбат — по рации:
— Дайте вертолёт! Раненых вывезти. Мы площадку подготовим.
Отвечают:
— Погода меняется. Вертолёта не будет. Сами выносите…
Дождь пошёл.
Комбат:
— Отходим…
Как по команде, со всех сторон пошла стрельба. Лиана перевязывала раненого. Перевяжет — он развязывается. Снова перевяжет — он бинты срывает. В какойто момент ей сделалось дурно, она бросила раненого и побежала искать укрытие.
Ей в спину: «Сестра! Сестра!» А какое «сестра», когда вокруг месиво! Увидела граб. Решила: спрячусь за ним. Только подскочила к дереву, как за её ногу зацепилась и опутала огромная колючка. Села на землю, чтобы снять. Хоть бы сзади не стреляли! Еле освободилась от колючки.
Как закричит: «Не стреляйте! Не стреляйте!»
Кричала и думала, что это поможет. А на самом деле где услышат крик, туда ещё больше палят. Возникло ощущение, что все в неё стреляют.
Она уже не понимала, где находится, когда её окликнул Анатолий.
— Лиана, где ты? Она — сквозь слёзы:
— Я здесь…
— Беги сюда, не бойся…
Лиана схватила автомат — и бегом на голос. Сучья трещат. Бежит и думает: «Не поскользнуться бы!» Прыгнула в яму.
— Наши…
Скучились ребята её батальона. И раненых — пальцев не хватит, чтобы пересчитать.
Видят: подмога не идёт. Что делать? Пришлось спускаться вниз. Налетел дождь. Сделалось очень холодно. По шестеро несли раненого. По грязи. По лесу. Вручную. Как могли — за ноги, руки тащили. Вскоре руки окаменели.
Ребята говорят:
— Вот ему очень больно. Тётя Лиана, сделайте укол!
А она не может расстегнуть сумку, вытащить ампулу и сделать укол.
— Есть ли у кого-нибудь двигающиеся пальцы, чтобы отломить носок ампулы? Наполнить шприц? А раненый кричит.
— Миленький, ну потерпи! — не знает, что делать, Лиана.
А её подгоняют: — Быстрей…
Сверху катится стрельба. Кто-то всё-таки достал заполненный шприц и сделал укол.
В суматохе заблудились: кто ушёл в сторону Шромы, потом оттуда выбирался, Лиана попала в сторону Камана, а Анатолий со своей группой — в сторону Гумисты, туда, откуда поднялись.
При переходе Гумисты чуть не потеряли Людмилу. Она переходила реку по камням, держась за натянутую верёвку. Ботинок скользнул, и она поехала.
Идущий впереди парень, вместо того чтобы её схватить, испугался, что и его сорвёт, и отдёрнул руку. Люда повисла на верёвке, держась за неё одной кистью, повисела секунду-другую и упала в водный поток.
Гумиста бурлила, и Люду понесло. Анатолий не помнил, как бросился в воду.
— Унесёт! — кричали и ему.
Он видел, что впереди, как мячик, выскакивала из воды и пропадала в ней голова Люды. В эту минуту он понял, как может быть бессилен перед стихией человек.
Пытался вырваться вперёд, но его болтало, как игрушку, — не помогало ни быстрое движение рук, ни броски телом. Он словно проваливался в разверстую пропасть. Туда проваливалась и Люда. Вокруг кружила и пенилась вода. Но тут Анатолий увидел, как било о камень палку и не могло оторвать. Привязана к дереву! Верёвку с палкой на конце перебрасывали через реку, но она не долетела до противоположного берега, и теперь ею колошматило по твёрдым предметам.
— Лю-у-да-а!!! Его крик услышали бы и за горами. Он показывал рукой на верёвку… Люда в какой-то момент увидела… Верёвка приближалась к ней. Она схватилась за бечеву. Съехала по ней, и её дёрнуло палкой. Крутануло…
Следом за верёвку ухватился Анатолий. Их тянуло против течения, как за скутером. Оторвётся — и… В верёвку вцепились несколько парней. Упёрлись и тащили… Поднимая волны, Люду с Анатолием подтягивали к берегу. А за ними, как в зловещую котловину, уходила под валун вода. Вскоре Люда и Анатолий растянулись на камнях, не в силах пошевельнуться.
Лиана спускалась по склону. Увидела изгиб реки и за ним — храм на взгорке: церковь…
— Это Каман… — ответил ей спутник.
Они вышла к Гумисте со стороны Камана.
— Наши, — увидела ползшую вдоль реки «зушку».
Таких изобретений у грузин не было.
Кое-как спустились с ранеными, отыскали брод, перешли реку. Голодных и мокрых, промёрзших до костей, их отправили приходить в себя в дом престарелых. Здесь к Лиане в комнату зашла Наташа. Они обнялись, истосковавшись после долгой разлуки.
Сразу заметили изменения:
— Что ты так осунулась? — проговорила Лиана. — Неужели и я такая старуха?
— Да что ты, Лианочка! Ты у нас всегда как огурчик. Даже после Северного полюса…
— Да уж… — при одном упоминании о холоде её трясло.
— Чуть пополнела…
— Накачалась.
Напились крепкого чая с мёдом — пасек в горах было предостаточно, наговорились.
Наташа сказала: — Лиана, ты знаешь, мне что-то не по себе. Чувствую, то ли крыша едет, то ли что ещё. Не знаю, сколько выдержу…
— Что ты, Натулечка! Ты же у нас самая-самая… Ты пример, как надо держать себя. Я вот тащила парня, а думаю: на фига я тащу? А тащила. Кричат: «Мурану плохо, надо сделать укол!» У меня пальцы растопырены. Ледышки.
Не могут ничего. И парень не может сумку открыть. И я подумала: «Пусть нас заморозят, как Карбышева… Но мы всё равно не сдадимся. Так и останемся ледяными столбами грузин пугать».
— Ты права… А когда через день Лиана сказала: «Мне надо к своим…» — Наташа попросила её: «Останься! У меня Лялька ушла…»
— А кому я оставлю своих ребят? Они ведь ждут…
— Я понимаю, понимаю, прости…
— У тебя есть друг, — Лиана намекнула на Воронежа.
Теперь за Наташей тенью ходил Воронеж, боясь, как бы с ней ничего не случилось. А та не знала, отвадить «ходячий хвост», чтобы не вызывать лишних разговоров, или плюнуть на всё и уже не прогонять от себя мужчин?
Лиана могла задержаться на Камане, заняться своими ранеными, которых вынесли с Ахбюка, дождаться, пока соберутся домой спустившиеся с ней с горы парни, но её гнало в батальон. Быть может, распекало чувство вины, что бросила одного раненого на Ахбюке, что сломя голову убежала. Быть может, потому, что потом на Ахбюке сгорел вертолёт с десантом. По чьей-то глупости бросили десант в пекло врага. И это тоже тенью лежало на ней… Ни свет ни заря она вышла с Камана. Дорога предстояла не короткая — в обход через Афон добираться до дач. Сначала ей повезло. С ранеными уходил «Урал», и её подвезли.
Она ехала и по привычке успокаивала ребят:
— Всё выдержим! Родненькие… И вы выздоровеете.
Потом пересела в подвернувшиеся на подъезде к Афону «Жигули». Видела разбросанные по обочинам кресла и говорила:
— Не хватает машин, чтобы раненых вывезти…
— Что ты сказала, что? — спросил длинноволосый, похожий на хиппи, водитель.