Нью-Йорк
Июнь 2008 года
47
– Больше я никогда не переступила порог этого дома.
Стелла отвернулась от меня и стала разглядывать панораму Нью-Йорка, представшую за окнами моей квартиры. Вечерние сумерки стали постепенно сменяться ночной теменью, но никто из нас, кажется, даже не заметил, что уже совсем стемнело.
– Я… даже не знаю, что сказать, – прошептала я, поднимаясь с дивана. Все эти несколько часов, пока длился рассказ Стеллы, я пролежала на нем, подложив под голову подушку. В полумраке мне едва был виден силуэт бабушки, ее гордый профиль, подсвеченный тысячами огней ночного города, свет от которых проник и в саму комнату.
Я попыталась представить себе Стеллу совсем еще маленькой девочкой; новорожденную спасла от неминуемой гибели посторонняя, можно сказать, совсем чужая женщина, спасла, а потом привезла сюда, в Нью-Йорк. В голове не укладывалось, что могло связывать между собой этих двоих.
– И куда же вы направились после того, как Сесили ушла из родительского дома?
– К Розалинде, куда же еще? И знаешь что? Несмотря на все эти крики и вопли, которые меня тогда сильно напугали, я еще была слишком мала, чтобы понять истинную причину семейной ссоры. Помню, я безропотно позволила Арчеру взять меня за руку и вывести на улицу. Он подвел меня к машине и усадил на заднее сиденье, угостил леденцом и велел сидеть смирно, добавив при этом, что «все образуется и будет хорошо». – Стелла едва заметно улыбнулась. – И представь себе, я ему поверила. Мы прожили вместе с Розалиндой и ее мужем Теренсом в их доме несколько месяцев. Доротея немедленно лишила Сесили всех средств к существованию, а потому какое-то время у нас совсем не было денег. Спасла нас Кики Престон, за что ей вечная память.
– Каким образом?
– Она оставила своей крестнице небольшое наследство – какое-то количество акций и некоторую сумму денег наличными, но этого Сесили вполне хватило, чтобы купить себе небольшую квартирку в Бруклине, неподалеку от Розалинды. Конечно, наше новое жилище было совсем не похоже по своим условиям на то, как Сесили жила раньше. Должно быть, ей было очень сложно привыкать к новой для себя среде обитания. Не говоря уже о том, чтобы свыкнуться с мыслью о полном разрыве со своей семьей, и все исключительно из-за меня.
– Наверное, она просто очень сильно любила тебя.
– Это правда, – утвердительно кивнула Стелла. – А я, в свою очередь, просто обожала ее. К тому же Сесили оказалась на удивление очень талантливым педагогом, и вместе с Розалиндой им удалось не только поднять крохотную школу, с которой все начиналось, но и превратить ее в полноценное учебное заведение. К тому времени как мне исполнилось десять лет, численность учеников была уже такой, что позволяла им взять в аренду целое здание под нужды школы. А когда я заканчивала школу, то в ней обучалось уже более восьмидесяти учеников, причем не только чернокожих, но и белых, а педагогический штат насчитывал шесть учителей, работавших на полную ставку.
– Словом, Сесили нашла себе дело по душе.
– О да! Невероятная женщина! Я до сих пор не перестаю скорбеть об ее утрате.
В голове у меня вертелись десятки вопросов, на которые я хотела бы получить ответы.
– А что стало с той служанкой, которую ты маленькой девочкой считала своей матерью?
– Ты имеешь в виду Ланкенуа? Она тоже осталась вместе с нами в Нью-Йорке. Познакомилась с мужчиной в той церкви, которую начала посещать вместе с Эвелин, и спустя год с небольшим после того, как мы покинули дом родителей Сесили на Пятой авеню, они поженились. Поселились в маленькой квартирке в Бруклине, а сама Ланкенуа продолжила работать на Сесили и заботилась обо мне.
– А что ее сын?
– Когда мы уезжали из Кении, Квинету было почти шестнадцать лет. Ланкенуа предложила ему переехать к нам сюда, но он отказался. Квинета вполне устраивала тамошняя жизнь, ему нравилось работать на ферме «Райский уголок».
– Они еще живы?
– К сожалению, нет. – Стелла подавила тяжелый вздох. – Все уже ушли из жизни, за исключением Беатрикс. Ей уже восемьдесят пять, но она по-прежнему очень активна и полна энергии. Я тебя обязательно познакомлю с ней при первом же удобном случае. Пожалуйста, включи свет.
– Сейчас. – Я потянулась к лампе, стоящей на столике рядом с диваном. Яркий электрический свет странным образом развеял чары, витавшие в комнате, и мы со Стеллой наконец снова вернулись в день сегодняшний.
– Ничего себе! – воскликнула Стелла, глянув на часы. – Уже третий час ночи. Мне пора домой.
– Я сейчас вызову такси.
– Спасибо, милая. Такси было бы очень кстати.
Я направилась к домофону, чтобы переговорить с консьержем и заказать через него такси для бабушки, а Стелла тоже поднялась с кресла и довольно шаткой походкой направилась в ванную комнату. Потом я пошла на кухню, чтобы попить воды; дверь в комнату Лиззи была плотно прикрыта. Значит, она вернулась еще вечером и незаметно проскользнула к себе в спальню, постаравшись не побеспокоить нас.
Стелла вышла из ванной комнаты и снова вернулась в гостиную, чтобы забрать с кресла свою сумочку.
– Ничего, что я бросаю тебя одну на ночь глядя? – ласково спросила бабушка. – Если хочешь, я могу остаться…
– Все хорошо, не надо. Но спасибо за предложение. У меня тут подруга сейчас гостит, так что я не одна.
– Электра, нам еще много о чем предстоит поговорить… Я ведь понимаю, у тебя есть все основания и права стремиться узнать всю правду о своей родной матери. Но, надеюсь, сейчас ты понимаешь, почему мне так хотелось, чтобы для начала ты узнала всю предысторию того, как я очутилась в Америке. Конечно, это послужит слабым оправданием всего того, что случилось потом, но…
– Понимаю, Стелла. Я все отлично понимаю. А сейчас поезжай к себе домой и немного отдохни.
– Когда мне снова приехать к тебе для продолжения нашего разговора? У меня, правда, дел сейчас полно, но ты у меня в приоритете, честное слово.
– Давай я тебе перезвоню утром, когда сама немного посплю. Тогда обо всем и договоримся.
– Хорошо. Тогда спокойной ночи, милая. И прости меня, если я чем-то расстроила тебя.
– Все в порядке, не переживай, – ответила я, открывая ей входную дверь. – Во всяком случае, кое-что точно подняло мне настроение.
– Что именно?
– Что я действительно происхожу из какого-то царского рода. Словом, что я – принцесса. – Я глянула на Стеллу с улыбкой. – Спокойной ночи, Стелла.
– Однако и разговор был у вас, на всю ночь затянулся, – прокомментировала Лиззи, когда на следующее утро я ввалилась на кухню, чувствуя себя так, будто накануне приняла на грудь бутылку водки и закусила ее несколькими дозами кокаина.
– Да, действительно заболтались, – согласилась я с подругой, подходя к кофемашине, чтобы налить себе чашечку крепкого кофе.
– То есть ты наконец целиком и полностью разобралась со своей бабушкой, да?
– Ну, пожалуй, еще далеко не все хитросплетения мне понятны, но многое уже прояснилось, это точно.
– Хорошо, очень хорошо. Ты же знаешь, Электра, я никогда не стану совать свой нос в чужие дела, но, если сама захочешь чем-то поделиться со мной, имей в виду, я всегда к твоим услугам.
– Знаю, Лиззи. И спасибо тебе за это.
– Я с утра отправляюсь в банк. Надеюсь, они все же изыщут какие-то возможности и найдут нужные документы, подписав которые, я получу доступ к своим деньгам. Тогда я наконец смогу слезть с твоей шеи.
– Послушай, Лиззи, если честно, то я в полном восторге от того, что ты поселилась у меня. Правда! Более того, сразу же заявляю, твой отъезд сильно огорчит меня. Знаешь, копаясь в себе нынешней, я пришла к выводу, что, оказывается, я плохо переношу одиночество. Что, если ты поселишься у меня уже на постоянной основе?
– Ах, Электра! Конечно, это фантастика! Но! Боюсь, сейчас я не потяну арендную плату за твои хоромы. Наверняка они ведь стоят сумасшедших денег.
– Во-первых, ты же знаешь, что деньги для меня – это не главное, а во-вторых, я и сама подумываю о том, чтобы съехать отсюда и поселиться где-нибудь в другом месте. Между прочим, через несколько месяцев истекает срок моей аренды этой квартиры. На днях я вместе с Майлзом побывала в Гарлеме и вдруг ощутила некий дух сопричастности со всеми теми людьми, которые там обитают, я словно почувствовала себя членом их общины. А когда живешь в каком-то пентхаусе на Манхэттене, ты можешь быть кем угодно и откуда угодно. Я права?
– То есть ты хочешь сказать, что в этой квартире для тебя все обезличено, как в каком-то дорогом отеле, да? И, знаешь, я с тобой полностью согласна. Так говоришь, наведалась в Гарлем в компании с Майлзом? – Лиззи глянула на меня с лукавой улыбкой. – Любопытно было бы докопаться, в конце концов, до всей подноготной в ваших с ним отношениях. Минувшим вечером я много об этом размышляла. То есть мне абсолютно очевидно, как он к тебе относится. Весь вопрос в том, что ты сама чувствуешь к нему?
– Ты глубоко ошибаешься, Лиззи. Мы с Майлзом просто хорошие друзья, и только. Вот помогаем сейчас Ванессе, работаем над одним совместным проектом. И потом, у него была тьма возможностей, но он до сего дня ни единого разу даже не попытался… ну, ты понимаешь, о чем я.
– Может, он просто робеет, только и всего? Или его переполняют какие-то очень высокие, почти неземные чувства к тебе, Электра, Не забывай, ты вполне официально числишься одной из самых красивых женщин нашей планеты. Вот он и теряется, думает, что такая женщина ему не по зубам, – промолвила Лиззи, поднимаясь со стула и подходя к стойке. – Давай я тебе сейчас смастерю тост с авокадо. Сама такую вкуснятину я, по понятным причинам, есть не могу, но мне доставит удовольствие сделать такой бутерброд для того, кто может себе позволить лишние калории.
– Тогда сделай, пожалуйста.
– Словом, – продолжила она свой прерванный монолог, – вот тебе вкратце моя теория касательно Майлза. Парень он серьезный, обстоятельный. К тому же красавец и самый настоящий самец в лучшем смысле этого слова. Но конечно, не такой крутой селебрити из числа миллиардеров, с которыми ты обычно встречаешься. Так?
– Так, и слава богу, что он у нее такой. А я, если честно, никогда не задумывалась о наших с ним отношениях именно в таком разрезе.
– А следовало бы задуматься, моя милая. Но сменим тему. Вчера вечером, вернувшись с прогулки, я тихонько уединилась на кухне, чтобы никоим образом не мешать вам. И от нечего делать взялась за просмотр твоего альбома с эскизами, надеюсь, ты не будешь возражать. – Лиззи жестом указала на мой альбом для рисования, который лежал тут же, на столе. – И знаешь, что я тебе скажу? Некоторые твои фасоны великолепны. Просто чудо как хороши!
– Спасибо на добром слове, но это ведь все просто так, для души, обычные наброски, и только. Ты же помнишь, что я начала рисовать, когда проходила курс реабилитации в «Рэнч».
– Нет, Электра, ты не права. Думаю, уже давно пора пустить все эти твои наброски, как ты их называешь, в дело. Я бы точно купила себе некоторые твои модели. И мне очень нравится твой этнический взгляд на моду.
– Между прочим, у меня самой вчера мелькнула подобная мысль. Такой достойный способ заработать какие-то материальные средства на этой коллекции моделей, чтобы потом вложить их, скажем, в тот же реабилитационный центр для подростков. Я в том смысле, что деньги как таковые мне не нужны.
– О, как бы я хотела тоже заявить нечто подобное: деньги мне не нужны! Увы-увы! Но пока это несбыточная мечта. А вот твоя идея представляется мне замечательной, – откликнулась Лиззи и принялась ложечкой наносить мякоть авокадо на тост.
Сразу же после того как Лиззи ушла в банк, приехала Мариам, а я приняла душ и стала прикидывать, готова ли я к продолжению разговора со Стеллой. Решила, что готова. Или, во всяком случае, должна быть готова. Надо же узнать всю правду до конца.
«Жизнь можно понять, только оглядываясь назад, но жить надо будущим, шагая вперед…»
Кажется, именно такая мысль заключена в том изречении, адресованном мне, которое выбито по желанию отца на армиллярной сфере. Возможно, его выбор основывался на том, что он уже знал, что Стелла станет искать со мной встречи и в конце концов расскажет мне всю историю моего появления на свет. Если он посчитал, что так будет правильнее для меня, то тогда я должна довериться его интуиции. Ведь Па Солт любил меня, как никто другой на этом свете…
И эта мысль меня особенно воодушевила, а потому я тут же позвонила Стелле. Она сняла трубку моментально, и я спросила у нее, сможет ли она снова приехать ко мне днем.
– Конечно, смогу, – ответила Стелла. – Но как смотришь, если это ты приедешь ко мне? Посмотришь, где мы с Сесили жили.
– Ты по-прежнему живешь в той же самой квартире?
– Да, и, по правде говоря, в ней мало что изменилось за прошедшие годы. – Я услышала негромкий смешок в трубке.
– Хорошо, я приеду. А в котором часу?
– Давай в три. Устраивает? Попьем чайку из костяных фарфоровых чашечек из сервиза, принадлежавшего когда-то Сесили.
Я записала адрес, который продиктовала мне Стелла, повесила трубку и отправилась на кухню перекинуться парой слов с Мариам.
– Доброе утро, – поприветствовала я ее с улыбкой.
– Доброе утро, Электра. Ну, как вы тут?
– Все отлично. После обеда еду к бабушке. Скорее всего, вернусь поздно.
– Ладно.
Я глянула на ее головку в хиджабе, на аккуратные пальчики, порхавшие по клавиатуре ноутбука: она как раз печатала. Но что-то в ее напряженной позе подсказывало мне, что все у нее далеко не «нормально». Однако же не залезешь в душу к другому человеку, да и не мое это дело – копаться в чужой жизни.
– У меня к вам одна просьба, – обронила я, доставая банку с кока-колой из холодильника. – Вы не могли бы посмотреть для меня образцы хлопчатобумажных тканей из Африки? А еще лучше из Кении.
– Конечно, посмотрю, – откликнулась Мариам. – Но можно поинтересоваться, а зачем это вам?
– Да вот думаю создать коллекцию моделей в собственном дизайнерском исполнении, а всю полученную прибыль направить в центр реабилитации подростков, который Майлз пытается сейчас спасти от банкротства.
Реакция Мариам на мою задумку оказалась такой же положительной, как и у Лиззи, и мы с ней вместе провели интересные полчаса, изучая всевозможных поставщиков этнического товара из Африки.
– Как было бы здорово, – заметила Мариам, – если бы вы сами отправились туда, где изготавливают ткани, и лично повстречались бы с женщинами, которые занимаются их производством.
– Может, в один прекрасный день я так и сделаю. Ведь мои предки родом из Кении.
– Правда? Это вам ваша бабушка сообщила?
– Да. А оставшуюся часть нашей семейной истории я узнаю сегодня, когда отправлюсь к ней после обеда. Закажите мне, пожалуйста, такси ровно на три до Бруклина.
– Хорошо, сделаю.
– Тогда у меня пока все. А сейчас я иду на свою утреннюю пробежку.
Я выбежала на улицу и обнаружила, что и сегодня Томми отсутствует на своем обычном посту. Странное дело! Вот человек, который, несомненно, уже успел стать частью моей повседневной жизни, я бы даже сказала, важной ее частью, а между тем я и понятия не имею, где он живет и как с ним связаться, если он вдруг неожиданно пропадает из поля зрения.
Погруженная в свои мысли, я не заметила двух мужчин, но внезапно они подскочили ко мне, один подкрался сзади и схватил меня за шею, а второй в это время сорвал с моего запястья часы «Ролекс» и разорвал на шее цепочку с миниатюрным бриллиантом.
Я не успела даже крикнуть или начать сопротивляться, как оба они мгновенно улетучились, оставив меня в состоянии полнейшего ступора от только что пережитого потрясения. Чувствуя, как у меня все поплыло перед глазами, я наклонилась и в эту минуту услышала чей-то голос рядом.
– С вами все в порядке, мэм? Простите, но при всем своем желании я не смог бы вам помочь. Они были вооружены, у них был нож.
Я подняла глаза и увидела седовласого старика, такого же согбенного, как и я, но уже по вполне естественным причинам, в силу своего возраста.
– Вон там стоит скамейка. Давайте я помогу вам дойти, – предложил он мне.
Он обхватил меня рукой за талию, и рука оказалась на удивление крепкой и надежной; так он довел меня до скамейки.
– Ну вот мы и пришли. Посидите немного, придите в себя, – сказал он, усаживая меня на скамью.
– П-простите, это просто шок. Через пару минут со мной будет все хорошо, – выдохнула я, тяжело дыша.
– Вот, попейте немного воды. Это чистая бутылка, я ее еще даже не открывал.
– Спасибо.
– Хочу заметить, мисс, что не стоит бегать по парку одной. Эти ребята, они ведь профессионалы своего дела. Наверняка они уже видели вас, приценились к вашим драгоценностям и все тщательно спланировали заранее: где, как и в какое время лучше всего подкараулить вас.
– Да, сама виновата! Эта моя глупая привычка, – согласилась я с мужчиной. – Обычно я всегда снимаю часы и оставляю их дома, но…
– Вот почему я везде хожу вместе со своей Поппет; малышка кажется очень маленькой, но может уцепиться за лодыжку с таким остервенением, что мало не покажется, – старик издал негромкий смешок.
Я глянула вниз и увидела крохотного терьера с кокетливым бантиком на голове. Собачка послушно сидела у ног хозяина и внимательно разглядывала меня бусинками своих глаз. Я невольно улыбнулась при виде столь очаровательного создания.
– Вы живете где-то здесь рядом? – поинтересовался у меня мужчина.
– Да, прямо напротив Центрального парка. – Я махнула рукой в сторону своего дома.
– Тогда мы с вами соседи. Я тоже живу на Пятой авеню. – Он указал мне на многоквартирное здание. – Обитаю здесь уже больше восьмидесяти лет. Я и родился здесь…
– Моя бабушка тоже когда-то жила на Пятой авеню, правда, совсем недолго, вон в том красивом особняке с изогнутым фасадом.
– Не может быть! Вы имеете в виду дом номер 925? Ведь он же когда-то принадлежал семейству Хантли-Морган.
– Да, все верно, именно этот дом, – ответила я, все еще чувствуя легкое головокружение.
– Ну и дела! Я бы мог порассказать вам кучу историй об этом семействе. Эта Доротея… Ну, и вредная же была особа, доложу я вам! Настоящая старая карга… – Мужчина снова негромко рассмеялся. – После смерти мужа она много лет прожила в своем особняке в полном одиночестве. Помню, как она меня пугала, когда я был еще ребенком. Бывало, сидит у окна целыми днями, вся в черном, и смотрит на тебя, смотрит таким неотрывным взглядом, как та мамаша в триллере Хичкока «Психо». Я ни разу не видел, чтобы кто-то переступил порог ее дома. Никогда.
У меня не нашлось сил, чтобы ответить ему.
Последовала короткая пауза, а потом старик добавил:
– А я вас знаю. Видел ваши портреты на билбордах. Удивляюсь, что у вас нет охранника рядом. Если не хотите, чтобы впредь с вами повторилась подобная история, хорошенько подумайте над тем, чтобы обзавестись собственным телохранителем.
– Да, понимаю, но мне больше по душе свобода, и потом… – Я уже приготовилась сказать, что в случае чего сама могу за себя постоять, но вовремя прикусила язык. Всего лишь пару минут тому назад мне со всей очевидностью продемонстрировали, что это далеко не так. Я потрогала шею. Она болела в том самом месте, где висела цепочка. Наверняка, срывая с горла цепочку, поранили кожу. Я купила эту цепочку с бриллиантовым кулоном давным-давно, на один из моих самых первых крупных гонораров, и носила ее постоянно, почти не снимая. А сейчас без этой цепочки на шее я почувствовала себя словно голой. Глянула на свои пальцы и увидела на них кровь.
– Надо, чтобы доктор осмотрел вашу рану. Хотите, чтобы я позвал кого-нибудь, кто поможет вам дойти до дома?
– Нет, спасибо, все в порядке. Здесь же всего лишь пару шагов до моего дома, – ответила я, неуверенно поднимаясь со скамьи.
– Тогда я пойду вместе с вами.
Так, в сопровождении своего только что приобретенного ангела-хранителя и его маленькой собачонки я медленно доплелась до своего дома. На переходе старик подал мне руку и поддержал, пока мы замерли в ожидании зеленого света, чтобы перейти улицу.
– Большое вам спасибо, – прочувствованно поблагодарила я своего спасителя, когда мы с ним зашли под тент над парадным входом в мой дом.
– О, сущие пустяки, мэм. Мне было приятно поговорить с вами. Не так-то часто в сегодняшнем Нью-Йорке можно перекинуться парой слов с незнакомым человеком. Вам следует немедленно позвонить в полицию и сообщить о происшествии: буду рад выступить в качестве свидетеля.
– А что эти копы сделают? – пробормотала я, глядя, как старик засунул руку в карман брюк и через пару секунд протянул мне свою визитку.
– Дейви Стейнман к вашим услугам, мэм. Загляните как-нибудь ко мне в гости, и я порасскажу вам кучу историй про этих Хантли-Морганов. Моя покойная мать очень их не жаловала. Мы ведь евреи. Так вот, несмотря на то что мы жили по соседству с ними на протяжении многих и многих лет, они с нами никогда не пересекались, не говоря уже о том, чтобы осчастливить нас своим визитом или пригласить к себе.
– Обязательно загляну при случае. И еще раз большое вам спасибо за помощь. – Я улыбнулась старику и помахала ему рукой вслед, проводив взглядом и его, и его собачку Поппет, а потом вошла в вестибюль.
– Боже мой! – воскликнула Мариам, когда я зашла на кухню и тяжело плюхнулась на стул. – Что случилось, Электра?
– На меня напали сзади, схватили за горло, потом ограбили, – ответила я, неопределенно пожав плечами. – Но со мной все в порядке. Хочу, чтобы вы взглянули, что у меня творится на шее сзади, потому что сама я не могу разглядеть рану.
Мариам уже вскочила на ноги и побежала за аптечкой, которая лежала в одном из кухонных шкафов.
– Мне никогда не нравились эти ваши пробежки по парку, Электра, в гордом одиночестве. В наши дни это достаточно опасное занятие, особенно когда речь идет о таких известных людях, как вы. Так, дайте-ка я взгляну, что у нас там?
– Наверное, всю опасность ты начинаешь понимать только тогда, когда это случается уже непосредственно с тобой. Но вы же знаете, любая компания меня тяготит, я люблю одиночество… Ой! – невольно вскрикнула я, почувствовав легкое жжение на шее.
– Простите, это я почистила порез. Он совсем маленький: то место на коже, куда впилась цепочка, когда ее срывали с вашей шеи. Вам нужно связаться с полицией…
– Зачем она мне? Они ведь все равно их не поймают, – пробормотала я вполголоса.
– Но после заявления в полицию вы сможете сообщить в свою страховую компанию о том, что у вас украли драгоценности… Да и вообще, обратившись в полицию, вы тем самым поможете другим людям не очутиться в сходной с вами ситуации.
– Наверное, вы правы. Я тут познакомилась с одним очень милым старикашкой. Он предположил, что грабители, скорее всего, следили за мной. От одной только этой мысли мне сразу же стало не по себе. Жутковато как-то, – сказала я, а Мариам взяла кусочек бинта и лейкопластырь, чтобы заклеить ранку.
– Еще как жутко! – с горячностью подтвердила она.
– Старик посоветовал мне обзавестись телохранителем.
– И я с ним полностью согласна, Электра.
– Может, Томми захочет поработать на меня? – обронила я, поднимаясь со стула, и, порывшись в аптечке, отыскала там пару таблеток обезболивающего. – Вообще-то я уже стала волноваться за него. Не видела несколько дней на его привычном месте. А вы?
– Я тоже не видела.
– Может, у вас случайно есть номер его мобильника?
– Нет. А зачем он мне? – неожиданно резко ответила Мариам.
– Ну, я так просто подумала… Вы же контактировали друг с другом… В любом случае будем надеяться, что он скоро объявится. Хорошо! Я сейчас в душ, потом перекушу чем-нибудь и отправляюсь к бабушке. – Я улыбнулась Мариам, но она уже повернулась ко мне спиной, понесла аптечку назад в шкафчик.
– Ладно, – откликнулась Мариам, не поворачивая головы. – Тогда я достану для вас суши из холодильника.
– Спасибо.
Когда машина пересекла Бруклинский мост, направляясь к дому Стеллы, я снова вспомнила Мариам. Что-то не то с ней творится в последнее время, обычно она всегда такая уравновешенная, спокойная, а тут… Я инстинктивно почувствовала, что у нее что-то случилось, а потому решила вечером, не откладывая разговор в долгий ящик, спросить у нее напрямую, в чем дело. А вдруг вся проблема во мне и я чем-то сильно обидела ее? Но я и представить себе не могу, что потеряю ее.
Мы приехали в Сидни-Плейс, я вышла из машины и увидела ряд аккуратных каменных особняков и более новых построек из красного кирпича. Рядом с тротуаром деревья, высаженные в ряд; словом, общая атмосфера покоя и такого ненавязчивого благополучия. Я поднялась по ступенькам дома, окна в котором были украшены цветочными ящиками с красивыми цветами, и нажала на кнопку домофона напротив фамилии Джексон. Буквально через пару секунд дверь распахнулась, и я увидела на пороге Стеллу.
– Добро пожаловать, Электра, – приветствовала она меня, пропуская в холл, а оттуда повела в большее, заполненное свежим воздухом помещение с окнами, выходящими на две стороны: одно – на улицу с видом на фасады домов по другую сторону, а второе – в садик, расположенный ниже. Мебель старомодная: диван с наброшенным сверху ситцевым покрывалом, два изрядно потертых кожаных кресла, стоящих друг возле друга напротив большого камина.
– А у тебя очень мило, – сказала я вполне искренне. Хотя, конечно, у меня тут же возникло ощущение, будто я оказалась в другом столетии. Меня окутало ощущение уюта и спокойного комфорта, как это бывает, когда все вещи десятилетиями лежат на своих неизменных местах.
– Ну, положим, по части интерьера я никогда не была особым мастаком. Все эти новомодные дизайнерские штучки не про меня, – усмехнулась в ответ Стелла, взяла с дивана ворох бумаг и переложила их на журнальный столик, стоящий рядом, на котором уже и так было полно папок с бумагами. – Что будешь пить?
– Если можно, кока-колу. Если она у тебя только имеется…
– К счастью, имеется. Пойдем, я покажу тебе всю квартиру.
– Конечно, – с готовностью согласилась я.
Стелла открыла дверь в конце комнаты, мы спустились по ступенькам вниз на цокольный этаж и вошли на кухню. Широкие двойные двери вели из кухни прямо в сад. Стены окрашены в какой-то непонятный желтоватый колер, скорее всего, первоначальный цвет уже успел выгореть за долгие годы; о том, что ремонта здесь давно не было, свидетельствовали и многочисленные зигзагообразные трещины на потолке. Посреди кухни – большой старомодный стол из соснового дерева, тоже весь заваленный бумагами и папками, у стены – допотопного вида плита: такие я видела в кинофильмах, которые снимались еще в пятидесятые годы прошлого века. У одной из стен примостился кухонный шкаф для посуды, все полки которого были уставлены яркой разноцветной керамикой.
– Как видишь, – обронила Стелла, – здесь все осталось почти таким же, как и во времена моего детства.
– А моя мама тоже жила здесь вместе с тобой?
Последовала короткая пауза, прежде чем бабушка ответила на мой вопрос.
– Да, жила. Сесили приобрела эту квартиру на те деньги, которые завещала ей Кики, и, можно сказать, купила ее за бесценок, потому что в те годы район считался непрестижным и жилье здесь стоило дешево. И действительно, когда мы перебрались сюда, вид вокруг был очень неприглядным, но Сесили все же удалось превратить свою скромную квартирку в самый настоящий родной дом для всех нас. Зато сейчас этот район числится в списке самых востребованных районов Нью-Йорка. Наверху располагались спальня Сесили, моя спальня и комната для Ланкенуа, в которой она жила, пока не переехала вместе с мужем уже в свою собственную квартиру. Хочешь, пройдем в сад и посидим там немного? В это время дня там всегда солнечно.
– С удовольствием, – ответила я, и Стелла вывела меня на террасу: посреди террасы стоял старый-престарый железный стол, весь покрытый ржавчиной, и два стула, которые когда-то были белыми, но за столько лет краска уже успела облупиться, а древесина позеленела от облепившего ее мха.
– Я как-то стараюсь ухаживать за всем этим. – Стелла махнула рукой на сад, утопающий в цветах, названий которых я даже не знала. – Когда за садом следила Сесили, то он был предметом ее особой гордости и всеобщего восхищения. Ей очень нравилось возиться в саду. Она регулярно получала всякие черенки от своей кенийской подруги Кэтрин, но потом, когда сад уже перешел под мою ответственность, сорняки постепенно взяли верх над всем остальным. Я ведь постоянно в разъездах, и у меня просто физически не хватает времени ухаживать за садом как должно. Да, признаться, и особого желания тоже нет.
– А Сесили потом бывала еще в Африке? И ты сама? – спросила я.
– «Да» на оба твои вопроса. Понимаю, Электра, у тебя еще сотни вопросов, но я тут много размышляла перед твоим приездом и пришла к выводу, что самое лучшее в нашем с тобой случае – это строго придерживаться хронологии.
– Хорошо. Но можно еще один вопрос, Стелла? Моя мама… Она жива? То есть я хочу сказать, она ведь не такая уж старая, и потому…
– К большому сожалению, Электра, твоей мамы больше нет в живых. Она умерла много лет тому назад.
– Ах, вот так? Ладно…
Стелла ласково погладила меня по руке.
– Тебе нужно какое-то время, чтобы собраться с силами и прослушать все то, что я собираюсь тебе рассказать далее? О том, что с нами случилось после того, как мы покинули особняк на Пятой авеню.
– Нет, я в полном порядке. Ты же понимаешь, трудно скорбеть о человеке, которого ты не знала. Разве не так? Я просто хотела узнать, жива она или нет, только и всего.
– Да, скорбеть о незнакомом человеке сложно, это правда. Но ведь даже мысли о нем вызывают скорбь.
Я нервно сглотнула слюну, понимая, что бабушка абсолютно права. Ведь ее прямой ответ на мой вопрос положил конец всем моим фантазиям, которым я предавалась долгие годы, рисуя в своем воображении предполагаемую встречу с родной матерью. В детстве я много о ней думала, особенно, когда возникали проблемы в моих отношениях с Ма, если я в очередной раз что-то там набедокурила. И тогда в своих фантазиях я рисовала себе образ матери (думаю, такое характерно для большинства приемных детей), похожий на ангела, который вдруг спускается с небес, обнимает меня, крепко прижимает к себе и говорит, как сильно она меня любит, несмотря ни на какие мои выходки.
– Я в порядке, – снова повторила я, сопроводив свои слова энергичным кивком головы. – Я просто хочу знать все, а потому можешь начинать. Скажи, а когда ты узнала, что Ланкенуа тебе не родная мать?
– Как раз тогда, когда она собралась замуж. Ланкенуа зажила своей жизнью, она съехала от нас, а я осталась вместе с Сесили. Вот тогда они вместе и рассказали мне всю правду.
– Ты сильно расстроилась, да?
– Нет, совсем не расстроилась. Хотя я знала, что Ланкенуа тоже очень любит меня, но все же она играла второстепенную роль в моей жизни, а главной для меня всегда оставалась Сесили. Можно сказать, что Ланкенуа для меня была таким подобием доброй няни. Вырастила и воспитала меня, конечно же, моя Куйя – Сесили. И именно на нее я смотрела как на свою мать. Но тут возникла другая проблема. Неожиданно до Сесили дошло, что виза, по которой мы с Ланкенуа прибыли в Соединенные Штаты, уже давным-давно просрочена, то есть мы с ней как бы оказались на положении нелегальных иммигрантов. С Ланкенуа, правда, вскоре вопрос решился сам собой: она вышла замуж за гражданина США и, следовательно, по действующим тогда законам автоматически стала тоже гражданкой США. Вначале Сесили хотела удочерить меня на законных основаниях, но тогда и речи не могло быть о том, чтобы белая женщина стала приемной матерью ребенка-негра. Подобных прецедентов попросту не было. И вот после того, как Ланкенуа переехала от нас к мужу, было решено, что меня официально удочерит Розалинда. Ее муж Теренс был юристом, а благодаря их с женой общественной деятельности он был вхож во многие кабинеты влиятельных людей, да и в коридорах власти у него было полно друзей. На тот момент это был самый простой выход из создавшегося положения. Вот так я стала Стеллой Джексон и получила гражданство и американский паспорт, хотя жить продолжала вместе с Сесили.
– Джексон… Ну, конечно! Как же я сама не догадалась с самого начала сопоставить ваши фамилии! А эта Розалинда, по всему выходит, была замечательной женщиной.
– О да! Изумительная была женщина. И оказывала на меня колоссальное влияние на протяжении всей моей жизни. Тебе сегодня трудно даже представить, каково было взрослеть чернокожей девочке в пятидесятые годы прошлого века. Впрочем, именно то время, если тебе известно кое-что из истории Америки, стало в каком-то смысле переломным для всех темнокожих людей в нашей стране, открыто выступивших за свои права.
– Стелла, признаюсь тебе честно, я ни черта не знаю, что там у вас было в вашей истории. Не забывай, я ведь училась в Европе, а там в школах основной упор делается на изучение своей отечественной истории.
– Понятное дело. Но имя Мартина Лютера Кинга тебе о чем-то говорит?
– Конечно. Его-то я знаю.
– Так вот, в 1959 году, когда я выиграла стипендию для поступления в колледж Вассар, как и планировали Сесили и Розалинда, у нас в Штатах случилась самая настоящая революция: страну охватили расовые беспорядки. Собственно, первый шаг на пути ликвидации такого явления, как сегрегация, был сделан еще раньше, в 1948 году, когда на Ассамблее ООН была принята Всемирная декларация о правах человека. Я поступила в колледж как раз в тот момент, когда выступления против сегрегации повсеместно приобрели массовый характер, особой остроты они достигли в южных штатах. И конечно, поскольку я выросла и мои взгляды сформировались под влиянием Розалинды и Беатрикс, я со всем жаром молодости всецело отдалась этому справедливому делу. Помню, как мы все вместе ликовали и праздновали, когда в 1954 году Верховный суд США признал неконституционной расовую сегрегацию в американских общеобразовательных школах. Что означало, что сегрегация… Кстати, Электра, а ты знаешь, что именно обозначает слово «сегрегация»? – внезапно спросила меня Стелла.
– Да, знаю. Это когда черных отделяют от белых.
– Именно так. Так вот, поначалу циркуляр, спущенный сверху из Министерства образования, технически касался только средних школ. Но тут будто плотину прорвало, и начались массовые выступления против сегрегации и в остальных сферах нашей жизни. Именно тогда и зажглась звезда славы доктора Кинга. Он организовал бойкот общественного транспорта на Юге страны после того, как молодая активистка по имени Роза Паркс отказалась уступить свое место в обычном рейсовом автобусе белой пассажирке. Эта акция подразумевала, что все чернокожие будут бойкотировать общественный транспорт до тех пор, пока сегрегация не будет отменена, и в результате автобусные компании на Юге США были поставлены на колени и вынуждены были сдаться.
– Вау! – воскликнула я, стараясь осмыслить всю ту информацию, которую щедрой рукой изливала на меня Стелла.
– И хотя все эти события происходили на Юге страны, здесь у нас, на Севере, студенты тоже организовали массовые акции протеста в поддержку южан. Ах, Электра! – Стелла подавила тяжелый вздох. – Сегодня так трудно объяснить молодым людям, таким как ты, для которых все гражданские права – это нечто само собой разумеющееся, каково было тогда, в те далекие годы, когда всеми нами двигала великая цель, намного превосходящая силы каждого отдельно взятого человека.
Стелла задумчиво уставилась куда-то вдаль, глядя на свой сад, а я увидела, как сверкают ее глаза, когда она мысленно вспоминает события тех славных дней.
– А тебя когда-нибудь арестовывали во время этих протестов? – спросила я у нее.
– Пару раз случалось. По правде говоря, я даже горжусь тем, что у твоей бабушки богатое криминальное прошлое. Первый раз меня и еще шестерых моих товарищей обвинили в нарушении общественного порядка, дескать, мы устроили потасовку. Полиция действовала тогда предельно жестоко, но меня это мало волновало, впрочем, как и моих друзей. Потому что все мы понимали, что боремся за правое дело – за свободу всего американского народа, и неважно, белый ты или черный, но тебе должны быть гарантированы равные права со всеми остальными гражданами страны. Своей кульминации эти выступления достигли весной 1963 года; я уже училась на последнем курсе колледжа. Атмосфера в те дни была просто сказочной: ты только представь себе, двести пятьдесят тысяч демонстрантов выступили маршем на Вашингтон, и все мы хотели собраться вместе и в спокойной обстановке выслушать выступление доктора Кинга, который именно на том митинге и произнес свою знаменитую речь, поистине ставшую нашим манифестом.
– «У меня есть мечта…» Как же, помню! – пробормотала я в ответ. Об этой речи знаю даже я.
– Да, та самая речь… Четверть миллиона слушателей, и ни одного акта насилия по отношению друг к другу. Это событие… – Стелла слегка запнулась, сглотнув слюну, – оно стало поворотным, можно сказать, судьбоносным моментом во всей моей дальнейшей жизни.
– Догадываюсь, – кивнула я в ответ, в глубине души эгоистично желая, чтобы все эти уроки истории поскорее закончились. – А что было потом?
Стелла негромко рассмеялась.
– Я пошла по проторенной дорожке и поступила здесь же, в Нью-Йорке, в Колумбийский университет на юридический факультет, имея в голове лишь одну-единственную цель на будущее: стать самым знаменитым адвокатом и активистом по защите гражданских прав, которые когда-либо были в Америке. Я чувствовала свое предназначение всеми фибрами души; ведь недаром же, рассуждала я, Господь привел меня в Америку и дал мне все возможности. А для чего? Он сделал это с единственной целью, чтобы я стала помогать своим собратьям, у которых таких счастливых возможностей не было. Однако, как это всегда бывает в нашей жизни, любые грандиозные планы расходятся с той реальностью, в которой мы живем. Так ведь?
– Что ты имеешь в виду? – спросила я бабушку, не совсем уловив смысл ее слов.
Стелла взглянула на меня.
– Знаешь, мне кажется, нам уже пора выпить по чашечке чая, который я тебе пообещала. Я тут купила пшеничных лепешек нам к чаю. Ты любишь пшеничные лепешки?
– Сама не знаю. Они что, похожи на кексы с изюмом? Наша экономка часто пекла такие кексы, потому что их очень любил папа.
– Да, что-то вроде кексов. Сесили и ее подруга Кэтрин просто обожали эти лепешки. Посиди здесь, а я пока все приготовлю.
Итак, я осталась на террасе в ожидании послеобеденного чая, приготовлением которого занялась бабушка. Правда, у меня возникло смутное подозрение, что она решила немного оттянуть время и собраться с мыслями, намереваясь, видно, сообщить мне нечто очень важное. Солнце припекало вовсю, воздух был напоен дурманящим ароматом каких-то незнакомых мне экзотических розовых цветов, свисающих беспорядочной массой с решетки, почему-то от этого запаха сразу же захотелось спать. Я закрыла глаза и стала осмысливать все, что мне только что поведала Стелла, чувствуя себя при этом очень виноватой: ведь я и понятия не имела о том, что сделали эти мужественные женщины, Сесили и Розалинда, для того, чтобы я стала равноправным членом общества и свободным человеком, каким являюсь сегодня.
Для меня история всегда ассоциировалась с древностью: рыцари в доспехах верхом на лошадях или красочные изображения дам на надгробиях в склепах тех церквей, которые мы вместе с отцом посетили в каком-то средневековом городе во время наших летних каникул. Но ведь та история, которую мне рассказывала Стелла, она совсем недавняя, она о том времени, в котором жила и сама Стелла. И не просто жила… Она вместе со своими товарищами, можно сказать, рисковала жизнью ради того, чтобы у меня была свобода быть тем, кто я есть…
Мысль об этом сразу же заставила меня с особой остротой ощутить собственную никчемность. Какая же я эгоистка, подумала я. И еще воображаю, что у меня есть какие-то проблемы.
– А вот и наш чай! – объявила Стелла, возникнув передо мной с подносом в руках, на котором стоял красивый фарфоровый чайник, две чашечки с блюдцами и молочник.
– Разлей чай, а я схожу пока за лепешками. Не возражаешь?
– Конечно, сейчас налью.
Хотя я и не большая любительница чая, но принялась разливать напиток по чашкам, взяв с подноса маленькое ситечко, которое, как я догадалась, было нужно для того, чтобы чаинки заварки не попали в чашку. Потом я добавила себе молока.
– Это чай дарджилинг, мой самый любимый сорт чая, – пояснила Стелла, вернувшись с кухни.
– Интересно, как это ты усвоила столько чисто английских привычек, если Сесили была стопроцентной американкой? – спросила я у нее и сделала небольшой глоток. И впервые в жизни чай пришелся мне по вкусу.
– А ты вспомни, что Кения в те годы, когда там жила Сесили, была английской колонией. Не говоря уже о том, что ее лучшая тамошняя подруга Кэтрин была англичанкой. Да и Билл, ее муж, тоже. Вот попробуй эту лепешку с топлеными сливками и повидлом. По-моему, они самые вкусные.
Я взяла лепешку только для того, чтобы не обидеть Стеллу. И действительно, мой рот мгновенно наполнился чем-то очень вкусным, сладким и липким одновременно.
– Электра, я перехожу, пожалуй, к самой трудной части нашей с тобой семейной истории. Мне, если честно, даже стыдно говорить об этом. Но надеюсь, ты все поймешь правильно.
– Если вспомнить мое собственное прошлое, Стелла, то, думаю, да, я все пойму правильно. Сильно сомневаюсь, что ты в своей жизни сотворила какие-то вещи, более постыдные, чем это было в моей жизни: алкоголь, наркотики, транквилизаторы. Ты только вспомни, как я наглоталась снотворных после того, как влила в себя бутылку водки и приняла несколько доз наркоты, а в результате облевала себя всю с головы до ног.
– О нет! У меня другое, но гораздо более постыдное, а потому заранее прошу тебя простить меня.
– Обещаю, я тебя прощу. А сейчас не тяни, начинай! – подбодрила я Стеллу нетерпеливо.
– Ты помнишь, я рассказывала тебе, что марш на Вашингтон и речь доктора Кинга ознаменовали крутой перелом в моей жизни?
– Да.
– Так вот, в поход на Вашингтон я отправилась в компании с одним молодым человеком, с которым познакомилась на акциях протеста. У него не было никакого образования, но он был ревностно предан нашему общему делу и очень часто выступал на всяких митингах с необыкновенно зажигательными речами. Несмотря на то что он никогда не учился ни в каких колледжах, он все равно был очень яркой и харизматичной личностью, и я… что называется, запала на него. И вот в тот вечер в Вашингтоне, после того как прозвучали все речи и выступления, все собравшиеся пребывали в состоянии эйфории – ты даже не можешь себе представить это чувство громадного воодушевления, которое охватило всех нас… Словом, я… я и он… Мы занялись любовью прямо под деревом в парке.
– И все? Честное слово, Стелла, это меня ни капельки не удивляет. В конце концов, вы же живые нормальные люди. Все мы совершали подобные глупости, правда, – ободряюще сказала я.
– Спасибо тебе, Электра, за эти слова поддержки. – Судя по выражению лица Стеллы, ей действительно стало легче. – Все равно это ужасно неловко, когда шестидесятивосьмилетняя женщина вынуждена делиться с собственной внучкой столь пикантными подробностями из собственного прошлого.
– Я спокойно отношусь к таким вещам, не переживай. И что было дальше? – спросила я, хотя уже и догадалась, каким будет продолжение.
– Спустя несколько недель я поняла, что беременна. Это для меня стало громом среди ясного неба. Ведь я же после окончания Вассара, надеясь, что закончу его из своего выпуска первой по количеству баллов, планировала продолжить образование в Колумбийском университете на юридическом факультете, откуда уже поступило подтверждение, что место мне гарантировано. И тут такой облом! Помню, в каком состоянии я вернулась в тот день домой, понимая, что обязана обо всем рассказать Сесили. Пожалуй, никогда в жизни мне не было так страшно, как тогда.
– Ты боялась, что она от тебя откажется?
– Нет, не это меня страшило. Тут дело в другом. Просто все те жертвы, на которые она пошла ради меня, все ее усилия, все это одномоментно пошло прахом. Мне невыносима была сама мысль о том, что я так страшно подвела ее.
– И какова же была ее реакция?
– Удивительно, но факт. Она восприняла новость о моей беременности весьма спокойно. И от этого мне, помнится, стало только хуже, уж лучше бы она кричала на меня, топала ногами и все такое прочее. Первым делом она спросила у меня, люблю ли я отца своего будущего ребенка. На эту тему я много размышляла после того, как у нас с ним все это случилось, а потому честно призналась, что не испытываю к нему никаких особых чувств. Просто поддалась сиюминутному порыву, и все. Мы все в тот вечер словно с ума сошли… Потом она спросила, хочу ли я этого ребенка, и я ответила, что не хочу. Ужасно говорить об этом сегодня, правда ведь, Электра?
– Вовсе нет, – отрицательно покачала я головой. – Хоть я и старше тебя той, какой ты была тогда, но, поверь мне, я испытала бы сходные чувства. Итак, ты пошла на аборт?
– Аборты в шестидесятых годах были запрещены в нашей стране. Правда, Сесили сказала мне, что она навела кое-какие справки конфиденциальным образом и ей даже порекомендовали одного хорошего хирурга, который практиковал тайные аборты. Словом, мне был предложен выбор. Но я сразу же отказалась от аборта.
– Почему?
– Трудно объяснить. Видишь ли, долгие годы общения с Сесили, Розалиндой, Теренсом и их детьми повлияли на меня, и я выросла добропорядочной христианкой. Я верила в Бога и продолжаю верить в Него и по сей день. А потому сама мысль о том, что можно отнять чужую жизнь, тем более у существа, лишенного, как говорится, права голоса, взять и выбросить его вон на том лишь основании, что, видите ли, сейчас для меня неподходящее время, сама эта мысль показалась мне в высшей степени кощунственной и неприемлемой. Я сказала, что лучше выйду замуж за отца ребенка, но Куйя – Сесили отсоветовала мне подобный шаг. Сказала, что не стоит выходить замуж за человека, которого не любишь, и все это мы как-то утрясем сами, без посторонней помощи. Предложила мне отсрочить на год свое поступление в университет, а там она возьмет заботы о ребеночке на себя, чтобы я смогла продолжить свое образование.
– Какая благородная женщина! Редкостной души человек, – воскликнула я, совершенно искренне восхищаясь Сесили.
– Да, она была такой, моя Куйя. И она любила меня, а я просто обожала ее. Вот так оно все и было. – Стелла слегка пожала плечами. – Я отсрочила свою учебу на юридическом факультете, а спустя семь месяцев родила твою мать.
– Когда это случилось?
– В 1964 году. В том самом году, когда наконец был принят Акт о гражданских правах.
– Я…
«Наконец я узнаю что-то конкретное о своей матери», – подумала я.
– И как ты назвала свою дочь?
– Я назвала ее Розой, в честь Розы Паркс, которая стояла у истоков нашего протестного движения. И конечно, в честь Розалинды.
– Красивое имя, – обронила я коротко.
– Она была таким смышленым младенцем. Очень умненькая девочка, – улыбнулась Стелла, но глаза ее наполнились слезами. – Прости меня, Электра. Не знаю, что это на меня сегодня нашло. Обычно я не слезливая. Да и горе это больше касается тебя, чем меня.
– Я тоже не из категории плакс, но в последнее время все чаще замечаю за собой, что глаза у меня на мокром месте. Впрочем, это тоже хорошо – поплакать всласть.
– Наверное. И еще раз большое спасибо тебе за то, что ты восприняла все, что я рассказала тебе, как взрослый и умный человек.
– То есть ты хочешь сказать, что худшее еще впереди, да?
– Боюсь, ты права.
– И что же это? – спросила я, подливая себе в чашку еще немного чая, главным образом для того, чтобы было чем занять себя. Я буквально физически ощущала, как усилилось напряжение вокруг нас: страх неопределенности снедал меня.
– В положенный срок я закончила свою учебу на юридическом факультете, а Сесили в это время смотрела за Розой. После окончания университета я получила работу в Нью-Йорке, стала работать на одну строительную ассоциацию, лоббировать интересы городской администрации и мэра. Подыскивала лучшие жилищные условия для нуждающихся жильцов. На этой почве постоянно возникали всякие споры; так, однажды мне пришлось защищать женщин с четырьмя детьми, которые ютились в одной комнатке без каких-либо санитарных условий… Но конечно, мне хотелось чего-то большего. Я мечтала о серьезных делах, по-настоящему серьезных. Через какое-то время мне предложили вступить в НАСПЦН – Национальную ассоциацию содействия прогрессу цветного населения, войти в их команду юристов. Мы работали с адвокатами и защитниками по всей стране, консультировали их по вопросам нарушения гражданских прав.
– Прости, но все же поясни мне, что это означает на практике?
– Скажем, арестовывают какого-то чернокожего парня, и всем очевидно, что улики против него сфабрикованы копами, мы проводим собственное расследование и выстраиваем соответствующую линию защиты в суде, помогая адвокатам, участвующим в процессе. Ах, Электра, именно о такой работе я и мечтала всегда, но она отнимала у меня все мое время. Я постоянно была в разъездах, металась из штата в штат, инструктируя адвокатов, задействованных в том или ином судебном процессе.
– То есть дома ты появлялась не часто.
– Увы, но это так. Правда, Сесили всячески поощряла меня в моей работе, она ни разу не заставила меня почувствовать угрызения совести от того, что ей снова пришлось вернуться к домашнему хозяйству и нянчиться с Розой, пока я выстраивала свою карьеру. И все шло хорошо, я приобрела определенную известность в кругах правозащитников. Но потом, когда Розе исполнилось пять лет, все вдруг резко переменилось…